Литературные пятницы.
Главы из романа Татьяны Шереметевой «Жить легко».
Первые пять глав публиковались под рабочим названием «Удавить ненасытную тварь».
Информация об авторе и книге здесь.
Литературные чтения с участием Татьяны Шереметевой. Информация здесь.
Работа Евгения Титова
Я посыпа́л голову пеплом: большая пепельница с логотипом «Мальборо» стояла на подушке совсем близко от моей макушки. Больше никуда пристроить её не удалось. С одной стороны мне на плечо положил свою голову Цезарь, Лилия лежала с другой стороны и молчала. Я курил и тоже думал о своём.
Бедный Композитор – не повезло ему. Я бы не хотел иметь такую дома. Она требует такого напряжения всех органов чувств, что долго выдержать это невозможно. Через час мне каждый раз хочется поскорее отправить её к мужу и при этом так больно думать о том, что скоро она действительно уйдёт к нему.
Интересно, как у него получается ничего не видеть, не слышать и не понимать?
Лилия приходит ко мне по четвергам после четырёх. Когда мучительно умирает день и наступают сумерки. Ненавижу это время суток. Мне почему-то кажется, что я умру в сумерки – один, валяясь на полу и громко, с голосом втягивая в себя воздух в надежде продышаться.
Она работает в оркестре московского музыкального театра. Какого – не скажу. А то вы побежите туда смотреть на неё и обсуждать наши с ней секреты. Вы сразу её узнаете – второй такой ещё не сделали.
В четверг у неё короткий день, но Композитор об этом не знает. Её можно засылать резидентом в тылы врага, потому что она обладает редчайшим для женщины свойством – она не любит говорить о себе и, вообще, больше молчит. За всё время нашего знакомства – не хочу называть это романом – она умудрилась о своей жизни не рассказать ничего. Каждый раз сворачивает с этой темы, и в итоге уже я рассказываю ей о своих книгах и о том, как я заделался писателем. Вот сейчас на премию хочу самовыдвинуться – по совокупности, так сказать, заслуг перед отечественной литературой.
Она умеет слушать, и я благодарен ей за это. С той мохнатой тварью, которая чуть до смерти не загрызла меня зимой, я научился договариваться. Я подкармливаю её новыми впечатлениями, воспоминаниями, которых накопилось уже немало, и нашими с Лилией еженедельными встречами. Но стоит только мне пропустить «урочный час кормёжки» и побыть за пределами того круга, который очертила вокруг меня жизнь прошедшим февралём, всё начинается сначала.
Эта сволочь просыпается и с новой силой начинает жалить меня в уже истерзанные то ли тело, то ли душу. И я начинаю ждать четверга или, не дождавшись, иду к театру в другой день, чтобы увидеть, как Лилия выйдет после спектакля через служебный выход.
Когда я смотрю на появляющихся гуськом музыкантов, то испытываю острое чувство благодарности к её рабочему инструменту. Вот скрипачки – они бегут, поправляя на ходу свои дамские сумочки и толкая прохожих жёсткими потёртыми футлярами, внутри которых на тёмном бархате лежат их драгоценные скрипки.
Дальше посерьёзней: выходят духовые, в основном мужики – тоже жёсткие футляры, только бо́льшие по размеру, дурацкая неудобная форма, мягкая подкладка внутри. Инструмент – кормилец, его берегут, как ребёнка.
Потом начинается кошмар – на улицу выползают виолончели. Почему-то этот инструмент любит плотных коренастых тёток. Когда они, по-мужски раскинув колени, берутся за гриф, мне каждый раз трудно поверить, что через несколько минут большой, неуклюжий смычок исторгнет из этого деревянного ящика глубокие и трагические звуки.
При виде шкафа на колёсиках, внутри которого запрятан контрабас, я понимаю, что ничего лучше рояля, который при всём желании домой с собой не потащишь, придумать нельзя. Ну, разве что флейта.
Я люблю флейту за её изящество и хрупкость и за то, что этому инструменту отдают предпочтение, как правило, девушки трогательные и молодые. И мне очень нравится смотреть, как они играют: вытянув вперёд губки, грациозно откинув головку и прикрыв глаза. По-моему, необыкновенно сексуальное зрелище.
Лилия выходит с маленьким портфелем, в котором у неё лежат ноты. Вечером она будет разбирать новые партии или играть для себя. Хорошо, что её Композитор тоже на музыке сдвинут, – я бы не выдержал.
Наш общий друг и по совместительству Лилин муж тоже иногда приходит к театру встретить её. Они не знают, что я тут и слежу за ними. Как я дошёл до жизни такой, я и сам не понимаю.
Композитор берёт из её рук портфельчик и сразу же становится похожим на школьника-переростка. Наверняка в детстве его дразнили «жир-трест-пром-сарделька», и не исключено, что лупили. Мне становится приятно и от этого немного совестно. Но от этого опять приятно: значит, я не так плох.
Хотя, скорее всего, не лупили и не обзывали. Учился он в музыкальной спецшколе в центре Москвы вместе с одарёнными детишками из интеллигентных семей. Это меня родители отдали в общеобразовательное учреждение, где у каждого второго кто-нибудь из семьи сидел в тюрьме. Этим, как правило, гордились и в определённых ситуациях обещали, что когда старший вернётся с зоны, то наваляет обидчику по полной. Иногда так и случалось.
В таком окружении я и оттачивал свои бойцовские качества характера, узнавая, кем на самом деле приходится человек человеку. На всю жизнь запомнил. Теперь вот знания и навыки, приобретённые в детстве, использую для написания популярных в народе книг.
Непонятно устроена жизнь. Я сплю с женой моего друга, но наша дружба за это время стала только сильнее. Получается, что общая женщина сближает, что ли? Моё случайное знакомство с ним в ЦДЛ переросло в насущную потребность видеть этого смешного человека. Иногда мне его жаль, а иногда страшно за него.
Он живёт практически без защитного слоя, причём в прямом смысле слова. В детстве мать обварила его – пролила на него кастрюлю с киселём, которую снимала с плиты. В тот самый момент, когда он, четырёхлетний, с разбегу ткнулся ей в подол платья и обнял за колени, а она, не удержавшись, уронила кастрюлю прямо ему на голову.
Две минуты для того, чтобы вы перевели дыхание. Я тоже, когда первый раз услышал это, тихо охнул.
Всё давно зажило – Композитор уже большой мальчик. У него почти лысая голова со смешным пушком и много мелких шрамов по всему лицу: кожу пересаживали со всего тела. Лицо получилось в стиле «patchwork», щетина на нём почти не растёт. Волосы на голове по этой же причине растут у него неровно, так навсегда и оставшись по-детски мягкими и кудрявыми.
Он мгновенно краснеет, бледнеет и покрывается по́том при любом малейшем волнении. В общем, сказать, что «по его лицу ничего нельзя понять», значит сильно ему польстить. По его лицу понять можно всё, и это облегчает общение с ним. Люди, как правило, стараются спрятать свои истинные мысли и чувства, а его невольная откровенность подкупает.
Его долго лечили, несколько лет он пробыл на домашнем режиме. Вот тогда, говорит, и начал сочинять музыку по примеру отца. Он ведь не просто так, а Композитор Композиторович. И живёт всю жизнь на Тверской, точнее в Газетном переулке, в знаменитом «Доме композиторов».
Тот несчастный случай дорого обошёлся его родителям. Нет, медицина тогда ещё была бесплатная и относительно хорошая. Но мать его заработала кучу нервных и сердечных недугов и ушла, бедная, совсем нестарой. Аркашка носит в бумажнике её фотографию. Правильное лицо, короткий нос с высокой переносицей, чётко обрисованный рот: он был её копией и, если бы родился женщиной, тоже был бы красив. Но как мужчина оказался смешным полноватым человечком с полудетским лицом и кудряшками на пятнистом, как у лягушонка, черепе.
Обычно мы встречались в «Посольском клубе», что рядом с его домом. Мы с ним, конечно, никакие не послы, но тропинку туда я протоптал давно, ещё до нашего знакомства. Дорого, но того стоит.
Мой друг преподавал теорию музыки, что позволяло ему жить и сочинять свою симфонию. В «режиме покоя» он мог говорить только о двух вещах: о музыке и о музыке. А когда выходил из этого режима, просто садился за инструмент и начинал играть.
Музыка его была рваная, немного больная, но пронизанная негромкой нежностью. Боль и нежность – вот что было его главной темой. Ну, никогда бы не подумал, что вся эта ересь сможет задеть меня за живое.
Я не признавался ему в том, что немного завидую. Мои рейтинги и продажи, пиар-кампании и маркетинговая стратегия продвижения брэнда, то есть меня, на этом фоне выглядели почти что неприлично.
