Вышел из печати новый роман известной писательницы Татьяны Шереметьевой. Еще до выхода романа, мы публиковали из него главы. Рабочее название было “Вкус знакомый с детства”. Эти главы можно посмотреть здесь.
ГЛАВА 12
МАЛЕНЬКАЯ ЛУНА
Про тот магазин русской книги я слышала еще в Москве: знаковое место, все наши знаменитости там перебывали. Я представляла большой зал, стеллажи из светлого дерева и огромные окна, через которые виден Манхэттен и льется солнечный счет.
– Вот, пришли, – тяжело переводя дух, сообщил Лазаревич.
Узкая крутая лестница вела на второй этаж. Над облезлой дверью висела самодельная бумажная вывеска: «Russian Bookstore».
Хозяйку магазина звали Лана. Немного старомодного образца деликатная вежливость и усталость, которую не могла скрыть улыбка.
– Вы уж, пожалуйста, извините меня. У нас внучка родилась, которую ночь не спим, обычная проблема –животик…
– Поздравляю, Ланочка! Замечательное событие! Давай-ка быстренько фотокарточку показывай!
– Да что вы, Алекс, какая фотокарточка! Вот, на телефоне можно посмотреть…
Торговый зал был длинным и узким. Вдоль стен на стеллажах много классики, литературоведения, современных писателей – из хороших. Слава тебе, господи, без глянца, без вечных советов “Как выйти замуж за миллионера” и прочих “улиток под дождем”. Конечно, и Донцова, и Устинова там присутствовали. А с другой стороны, куда нынче без них? Не всем же Петрушевскую и Седакову читать.
– Наверное, скоро закроемся: устала. Аренда стоит неподъемных денег, да и читают бумажные книги все меньше, только «старики» и спасают нас. Я имею в виду не возраст! Вы, конечно, понимаете, Алекс?
– А я, Ланочка, по-любому себя в старики еще не записываю! А что же тогда, душа моя, вы имеете в виду?
– Я говорю о наших старых читателях-покупателях. Они столько лет ходят сюда, знаете ли, как в церковь.
Я осмотрелась.
– Лана, а где же у вас проходят чтения?
– Мы стулья ставим, скамейки приносим, кто-то на полу сидит, кто-то на подоконниках. А кто-то даже за дверью на ступеньках устраивается. Нормально.
Как только я представила людей, сидящих на полу и на подоконниках, зал сразу же показался мне огромным. Стало страшно.
Хозяйка магазина, видно, поняла меня:
– Да вы не переживайте, так бывает, только если наши знаменитости приезжают.
У меня отлегло от сердца. Хорошо, что я не знаменитость.
– И потом, вы же не одна выступать будете. У меня еще два автора приглашены, хороших, между прочим.
– Мариночка, ни о чем не беспокойтесь, мы соберем людей, все будет в лучшем виде. Афишки готовы, всё уже по электронной почте разослали. И на Фейсбуке организовали мероприятие, можете посмотреть. Народ отреагирует, это точно. Вы из Москвы, так сказать, свежак, заодно расскажете людям, как там.
– Да там хорошего совсем мало, Александр Лазаревич…
– Алекс, просто Алекс! Ну что вы так по-советски! Я, как из Первопрестольной уехал, сразу стал Алексом. И знаете, это замечательно! Мы здесь отчества совсем не употребляем.
– Понятно. Ну так вот, я не знаю, о чем рассказывать. Там плохо, хотя, возможно, просто я так вижу. Муж мой, например, вполне доволен.
Я чувствовала, как застарелая злость поднимается в душе. Это был вопрос, которого мы оба старались не касаться.
– Нет, Мариночка, вы не ошибаетесь. Там действительно все нездорово. Это, знаете, как киста на корне зуба. Внешне вроде более или менее, но только тронь, и такое начнется!
– А вы думаете, начнется?
– Обязательно. Страна больна, и еще серьезнее, чем в мое время, когда я уезжал. Не устаю небеса благодарить: самое правильно решение за всю мою жизнь.
– А не тянет туда?
– Нет. Все мои домашние и дружки молодости давно здесь. Одно тревожит, и с этим приходится жить: могила родителей, это очень тяжело. Езжу в Россию только ради них. А у дома своего бывшего на Сущевке никогда не бываю. Та жизнь ушла, а нынешняя Москва – такая чужая…
– Да, я тоже это чувствую…
– Ну вот, Мариночка, время и место вы уже знаете. А что читать будете? Определились?
– Да у меня выбор небольшой. Хочу кое-что о нашей жизни там.
– А может, что-нибудь ностальгическое?
– Посмотрим.
У зеленого фонаря, по которому здесь только и можно было заметить спуск в метро, мы расстались. Лазаревич пошел вниз по крутой лестнице, крепко держась разбитыми пальцами за перила и часто останавливаясь. Было понятно, что хотя он и «Алекс», но уже старый и ноги у него никуда не годятся. На минуту стало его жалко, но потом я подумала, что жалеть надо тех, кто не уехал, как он, а остался «там». Здесь у него юридический офис, практика, медицинские страховки на все случаи жизни и дом в пригороде. Дела уже сыну передал, а сам на покой ушел. Теперь каждый год с женой в круизы плавает, искусством интересуется, литературный журнал издает. А машина, говорит, в гараже стоит за ненадобностью. Вот сейчас на электричку сядет, через двадцать минут будет на своей станции, а оттуда бесплатный автобус прямо до дома его довезет. Им муниципалитет, видите ли, все оплачивает.
***
Все началось года три назад. Сначала были его осторожные рецензии на мои тексты, которые я, замирая от страха, под другой фамилией выставляла на знаменитом литературном сайте. Потом мы начали переписываться, и я узнала, что мой новый знакомый издает свой сетевой журнал, поэтому первая моя публикация появилась не в России, а в США. Сей факт поверг меня в изумление и чрезвычайно вдохновил. Дальше все было не так уж сложно. Длинный список журналов и веерная рассылка под многообещающим заголовком «Авторское предложение». Кто-то не отвечал вовсе, кто-то писал, что очень жаль, но неформат, а где-то мои работы брали. В конце концов, Лазаревич, узнав, что я вместе с мужем и сестрой собираюсь приехать в Америку, взялся организовать выступление «нового интересного автора» перед нью-йоркской читающей публикой.
Я шла по Манхэттену. Китайцев вокруг было больше, чем в Китае. А девки тут какие-то странные: на дворе скоро Новый год, а они во вьетнамках по улицам бегают, а если сапоги, то часто резиновые и почему-то на голые ноги. А вон мужик толстый в шортах пошел. Чудеса.
Пятая авеню… Сколько же ног ее исходило. Как хорошо, что здесь никто ничего не переименовывает, что эта Пятая авеню уже сто лет Пятая и никогда не будет называться в честь какого-нибудь очередного параноика или изувера. Очень трудно жить там, где улицы, проспекты и переулки названы в честь убийц, насильников, карателей, доносчиков и террористов. Идя по городу, который спустя неделю должен был стать моим воспоминанием, я очень хорошо это понимала.
Передо мной шла пожилая парочка – два трогательных кузнечика. Они ковыляли, крепко держась за руки и помогая друг другу на переходах. Скоро они вошли в какую-то дверь. Рядом висела небольшая табличка: «Museum of Sex».
Отовсюду был слышна музыка и какой-то веселый перезвон. Это «Армия спасения» собирала рождественские пожертвования. Красные ведерки, нарядные елки в кадках, разноцветные фонарики на ветках, а рядом – подмороженные негры, или как их тут зовут «афроамериканцы» с золотистыми колокольчиками в руках.
И над всем Манхэттеном знаменитый припев: «Feliz navidat, feliz navidat!», «Мы желаем вам счастливого Рождества»… Интересно, а если бы этих негров с их колокольчиками, музыкой и ящиками для пожертвований да на наши улицы?
Вечером Галка предложила достойно отметить наш второй день пребывания «в этом заштатном городишке».
– Слушай, Мориц, давай, руки в ноги и дуй до ближайшей забегаловки!
– Мадам, увы, «до ближайшей» не получится.
– Почему это? На лифте долго ехать? Я через дом супермаркет видела!
–Молодец. Но во-первых, у них «на раёне» винище продают не в супермаркетах, а исключительно в отдельно стоящих «ликерках». И отпускается алкоголь только лицам старше двадцати одного года. Так что, если ты вдруг в своих драных джинах и без документов туда припрешься, можешь в полицию загреметь. А во-вторых, я не собираюсь распивать в полевых условиях на троих. Для этого существуют бары.
Игорь посуровел лицом и добавил:
– Я же все-таки цивилизованный человек.
– А мы? – Хором спросили мы с сестрой.
– А вы, девки, «натягвайте» свои набедренные повязки, кольца в нос, младые перси оголить и каждой в руки по опахалу. Будете там за мной ухаживать, мух отгонять. Я же у вас один на двоих. И, Галина, специальное пожелание к тебе. Сними ты свои джинсы. Забудь про них до утра, лучше занавеской обернись.
Галка не стала спорить. Она сняла джинсы и надела платье. То есть на ее языке это изделие называлось платье, хотя это был свитер. Он был ниже талии, но выше той загадочной линии, которую модные журналисты зовут «линия бедер». Короче, тощий Галкин зад это как бы платье не прикрывало. Мои новые леггинсы и ее ботфорты спасли ситуацию.
– Слушай, а ты что, готова была вот так, с голым задом в люди идти? – Игорь, кажется, уже забыл, что он «все-таки цивилизованный человек».
Сестра с сожалением посмотрела на себя в зеркало.
– В своих мемуарах я назову это «Вечер упущенных возможностей». Да! Была готова.
Мы могли бы выйти из двери нашей гостиницы и войти в другую, по соседству: ирландские пабы там на каждом шагу: благородная деревянная обшивка, полумрак и темное пиво, если пожелаете. Ну и все остальные питейные заведения – тоже в ассортименте и на каждом шагу.
Но мы не хотели легкой победы. И потому не прошло и часа, как мы сидели на тридцать четвертом этаже в симпатичном помещении, где кроме нас потягивал пиво разный корпоративный люд. Была пятница, святое дело: «TGIF», – объяснил Игорь. Галка понимающе кивнула.
– Да ты хоть знаешь, что это такое?
– Естественно, это забегаловка такая американская. У нас в Москве их полно. Жрать невозможно, сплошной канцероген.
– Сама ты канцероген. Серость! Это пословица такая у них: «Thanks God, it’s Friday»! Забегаловка… – Игорь возмущенно пожимал плечами. – А знаешь, что это еще означает? Ты же на работу не ходишь, так что внимай: в офисах в этот день мужикам можно без галстуков приходить, а девицам – как ты, в джинсах. Вся Москва давно уже знает…
Ну вот, мой муж задвигает мою сестру, как первоклассницу. Родственная солидарность подсказывала мне, что можно было бы и его тоже осадить. Про «TGIF», между прочим, я ему рассказала, давно еще, в командировке.
А с другой стороны, приятно было, что Галку по носу щелкнули. Ей это полезно.
Я испытывала смешанные чувства. Сочувствие и злорадство в отношении каждой из сторон конфликта смешались и образовали взрывоопасный коктейль имени меня.
Выпили, как водится, за «успех безнадежного дела», имея в виду мое грядущее выступление. Я представила людей, которые отменят свои дела, чтобы прийти послушать меня, и мне стало страшно. Что я им скажу? Что я неудавшийся сценарист, неважная жена и «никакущая», как говорила Ирка Королева, подруга? Что писать я начала потому, что мне некуда было деть то, что копится внутри? А некуда было деть потому, что некому рассказать…
Муж – нет, не те у нас отношения, между нами слишком много недоговоренного, слишком много взаимных претензий и раздражения. Если мы начинаем упрекать друг друга, то остановиться нам сложно. Галка – хороший человек, но говорить с ней о своей жизни я не хочу. Ее отставание по возрасту как младшей сестры интересным образом накладывается на ее явное опережение в решении личных проблем, и мне есть за что иногда на нее злиться. Сереженька – отпадает, потому что не умею я говорить откровенно с собственным сыном. Да и не интересно это ему… Мама. Мамочка моя. Никогда и ничего я тебе не рассказывала. Потому что любила тебя и всегда буду любить.
Королева. Она бы слушала, как я жалуюсь и рассказываю ей про свои обиды, подперев голову возмутительно узкой и длинной ладонью, а потом обняла бы меня за шею и сказала: «Муська, не реви, прорвемся! Я тебе обещаю». Но ее в моей жизни давно нет.
Остается одно-единственное доверенное лицо, которое всегда готово внимательно меня выслушать и которому я могу сказать все. Это наш пес.
Потому и появились мои рассказы. Вот уж не думала, что это может быть кому-то еще интересно. Я отошла от столика к окну бара. Это было даже не окно, а огромная стеклянная стена. Под ноги мне был брошен огромный город, а совсем близко в небе – месяц. Здесь, в Америке, он не стоит торчком, как у нас, а лежит на спинке. Так и хочется подставить под него ладонь. Это даже не месяц, это – маленькая Луна.
Эта «маленькая Луна» меня не отпускала. Я уже не слушала, о чем говорили Игорь и сестра. Мне хотелось поскорее вернуться в номер и записать то, что случайно, неизвестно почему и кем, оказалось вброшенным мне в душу.
Где-то к трем часам ночи все было закончено. Я закрыла крышку ноутбука и легла спать. Я знала, что буду читать на встрече.
ГЛАВА 13
ФЛОРЕНТИЙСКИЕ КОЛОКОЛА
Послушать меня пришло восемь человек, но их и не должно было быть больше. Кто я им? Я старалась не показывать виду, что готова расплакаться. Утешало то, что и остальные «хорошие авторы», которых пригласили на эту встречу, оказались в таком же положении. Но начинать должна была я. В любой стае самые слабые идут впереди, а сильные – замыкающими.
Подождали еще, поговорили с Алексом и Ланой. Она грустно смотрела на пустые стулья и, по-моему, жалела, что поддалась на уговоры и включила в программу «гостью из Москвы».
Люди стали подходить, когда я уже вышла к столу, разложила распечатанные тексты и приготовилась читать. Началось шушуканье, укладывание курток и сумок на колени, а в дверях уже просили побыстрее рассаживаться и не загораживать проход. Ну вот, кворум, что называется, все-таки образовался. На подоконниках не сидят, но стулья заняты. Отступать некуда, пора.
– Я прочитаю вам маленькую зарисовку. Она называется «Маленькая луна».
У меня перехватывало дыхание, поднять глаза на слушателей не хватало духу. Какой же у меня противный голос…
«Я. Опять я начинаю свой никому не слышный разговор с этого слова. Или местоимения. Или буквы? Я – это точка отсчета, самое главное для меня место на Земле. Эта точка может меняться, перемещаться, сливаться с подобными ей, она может растворяться в любви к самым близким. Но она все равно есть.
Совсем недалеко – в небе – светит пол-Луны. Верхняя половинка срезана, низ прогнулся к Земле и к земле. Под эту половинку Луны хочется подставить ладонь и посадить ее туда, как желтого цыпленка. И отогреть.
Взрослая Луна большая и холодная. Когда же видна ее часть, что-то меняется. Это еще не взрослая, это еще маленькая Луна.
Уходит прямо из-под ног еще один год третьего тысячелетия. Я стою где-то очень высоко над Землей и смотрю в окно, которое, на самом деле, просто прозрачная стена. За ней – чужой ночной город. Башни города подсвечены красными маяками, чтобы в них не врезАлись вертолеты, которые кружат совсем низко. Река затягивает в свою глубину свет от высоких, узких домов. По береговой линии прямо навстречу друг другу бесстрашно и весело мчатся огни автомобилей.
Я пытаюсь поймать мгновение – не получается. Вот-вот уйдет и этот день. И что будет дальше?
Господи, как же все сложно. Пока была маленькой, думала: ну, если сейчас не понимаю, – вырасту и пойму… Но годы, как теннисные мячики, пущенные неумелой рукой, один за другим вылетают за контрольную линию – прямо в вечность, и мне по-прежнему ничегошеньки неясно. Вопросов становится все больше и они, в основном, такие противные, а ответов на них чаще всего просто нет.
«Не тревожься, не мучай себя. Не бойся. Все будет хорошо. Но даже если и не так, ты справишься. Ты же умная и сильная…», – тихо шепчет моей душе маленькая серьезная девочка, которая и есть настоящая я.
Она честнее, она добрее меня. Она все время вступается за меня и робко напоминает мне, что я – хорошая. Она убеждает меня – взрослую – не ругать и не казнить себя лишний раз. Постараться простить себя, вспомнить, как это трудно, – жить. Ведь мы обе с ней делаем это в первый раз. И главное, о чем просит этот мой маленький, любящий, но совершенно беззащитный ребенок, прячущийся от всех в моей душе, – не забывать, что настоящая я – это и есть она.
У каждого из нас есть такой вот никому не видимый ребенок – в придачу к тем нашим, кто нам дороже всего. Этот ребенок самый тихий, самый застенчивый и самый несчастный, ему достается от нас меньше всего ласки и тепла и его чаще всего обижают. Иногда этот ребенок безутешно плачет в нашей душе, и тогда мы начинаем метаться, мычать от боли сквозь стиснутые зубы, сжимать голову руками и чувствовать, как мучительно тяжело и несправедливо устроена жизнь.
«Все будет хорошо….», – зачем она меня обманывает? Так не бывает. Где-нибудь твоя же судьба обязательно тебе все испоганит. Да и что, вообще, знает эта малявка обо мне, что знает она о безнадежном, глухом отчаянии, что знает она о страшном слове «никогда»? Ей легко меня утешать и обнадеживать, она ведь так и осталась маленькой. Это просто смешно.
По ее лицу давно уже текут слезы. Ну вот, опять я ее обидела. Мне стыдно. Прости, прости меня, ребенок мой».
Потом был еще один небольшой текст. Я прочитала про одинокую несчастную тетку, которая работала ветеринаром и ничего, кроме кошек и собак, в своей жизни не видела. И про тихую девушку Анечку, которая жила с бабушкой. Как однажды Анечка купила на улице окоченевшего на морозе крольчонка и поздно вечером повезла больного зверя в клинику к ветеринару. И как потом, уже ночью, возле этой клиники ее убили. Бабушка после этого слегла, кролика забрала к себе ветеринарша, а белокрылые ангелы тихо плакали над свежей Анечкиной могилкой и шептали друг другу о том, что никто ни в чем не виноват. Просто так получилось.
В зале повисла тишина. Сестра смотрела на меня, вылупив глаза и приоткрыв свой большой рот. Галка, дорогой мой человек, потом я тебе обязательно признаюсь, что если бы не наш Ванька, то этого рассказа, как и многого другого, в моей жизни не было бы. Подозреваю, что с появлением у нас собаки в душе у меня проснулись какие-то дополнительные сенсоры. То, мимо чего я раньше спокойно проходила мимо, стало болью отзываться в душе. Каждый бездомный пес, угрюмо провожающий взглядом прохожих, становился для меня немым укором. Замерзающие кошки, съеженные и жмущиеся друг другу, которых я всю жизнь не замечала, теперь вызывали острый приступ жалости. Вскоре я, как престарелая пенсионерка, стала носить в сумке пакетик с кормом.
Как-то вечером на бензоколонке я увидела картонную коробку с котятами. Рядом сидела их мать, ее живот с огромными воспаленными сосками был страшного багрового цвета. Кошка смотрела на людей измученными от боли глазами и, казалось, понимала, что она и ее дети обречены.
Пока я заправляла свою машину, подъехал Лексус, из него вышла тетка в модной шубе, быстро сделала кошке укол, посмотрела котят и уехала.
– Каждый день ездиит, делать ей нечего, – поделилась со мной оперативной информацией кассирша. Через два дня я снова оказалась на той же бензоколонке. Ни коробки, ни кошки там не было: наверное, все кончилось еще быстрее, чем можно было предполагать.
– Приезжала. Да той же ночью прискакала, до утра дотерпеть не могла. Кошку к котятам посадила, коробку на заднее сиденье поставила. Сказала, что всех домой забирает. Дык, они ж, небось, сразу ей все засрали, – опять живо отреагировала на мой вопрос кассирша.
Помню, как я тогда удивилась. Случайная женщина ездит делать уколы приблудной кошке. А потом и вовсе ее, умирающую, забирает вместе с котятами к себе. Ту кошку и ее взгляд я буду помнить еще долго, а может быть, и всегда. Это потом, когда уже Ванечка стал жить с нами, я с содроганием представляла, каково было той кошке. Как было ей больно, когда она пыталась накормить своих детей. И я уже не могла понять, как раньше проходила мимо них – тех, которые нам вовсе не «братья меньшие», которые просто другие.
Рассказ про кролика родился, когда однажды поздним вечером я сорвалась в клинику вытаскивать из Ванькиной башки клеща. В обшарпанном коридоре с протертым до дыр линолеумом никто не ругался и не лез вперед. Звери и даже люди вели себя достойно. Когда подошла моя очередь, народу почти не осталось. Только на расцарапанной когтями старой скамье сидела то ли женщина, то ли девушка. «В школе наверняка отличницей была», – я была уверена, что не ошиблась. На коленях у нее лежала сумочка из веселой летней ткани. Я думала, что она пришла одна, но это было не так. Через несколько минут сумочка зашевелилась, и оттуда показались два длинных белых уха, а потом розовый нос.
Ветеринарша была женщина не злая, но суровая. Коротко задала пару вопросов и, ни капли не опасаясь Ванькиных клыков, занялась его клещом. Сделала все быстро и хорошо. Заставила расписаться в ведомости, пересчитала деньги и устало кивнула на прощание.
Когда мы с Ванькой шли по коридору, я уже почти придумала для той девушки с кроликом ее жизнь. И не только жизнь…
Рассказ закончился, все молчали. Я боялась поднять глаза на сидящих в зале людей. Почему-то давило чувство вины.
– Зачем вы ее убили? – Раздался в тишине женский голос.
– Ее убила не я. Жизнь, знаете ли, у нас там такая.
Мое время подходило в концу, но меня попросили прочитать еще что-нибудь. Лана, пошептавшись с другими авторами, утвердительно кивнула. Настроение было, что называется, «размочено», и я решилась:
– На прощание я прочитаю вам небольшой юмористический рассказик, который называется «Флорентийские колокола»:
«Мы сидим на берегу Черного моря. Небо мокрое, песок серый. Мы три часа летели на самолете из Москвы, потом два часа добирались на попутной машине до места. Мы приехали с Миссией: необходимо на этом берегу, на этом самом месте выпить шампанское, а потом заполнить бутылку из-под него морской водой, омывающей это священное место.
То есть священное оно только для моей подруги, которая переживала здесь звездные часы своей великой любви. Шура – умница, большой эстет и заядлый горнолыжник. Иногда он берет с собой Ирку и уезжает на целый день кататься со знаменитой подмосковной горы. Ирка на лыжах кататься не умеет, поэтому обычно сидит в машине и ждет, или, как выражается Шура, «греет место». Ну, и ему спокойнее, что ее никто не уведет, – машину, конечно.
Он следит за своим здоровьем и всегда в отличной форме: режим, никаких сигарет и горячительных напитков. А Ирка за здоровьем не следит совершенно и курит всякую дрянь. Но на улице прохожие все равно, как по команде, оборачиваются на нее, а не на меня. А я ведь и ростом выше, и внешность у меня более приятная.
Ирка же – дикий цветок природы. Она рыжая, буйно-кудрявая и конопатая. В деревне ее наверняка дразнили бы: «Рыжий, рыжий конопатый, убил дедушку лопатой…» Но лопата Ирке совсем ни к чему. У нее есть свое безотказное и смертельно опасное оружие. И для дедушек, и для лиц более подходящего возраста.
Кроме копны темно-рыжих волос невозможно не заметить ее изваянное неизвестным героем лицо, где располагаются точеный нос аристократки, рот грешницы и веснушки вождя краснокожих. Но дело, вообще, не в этом. В любом случае Ирка обречена на то, чтобы шагать по жизни под пристальным наблюдением худшей половины рода человеческого.
Потому что она – это грация. Любое ее перемещение в пространстве, действие или состояние облечено в совершенную форму. И эта форма – ее содержание.
А если кратко описать меня, то я – миловидная интеллигентка с комплексами. Я дружу с безалаберной Иркой и страстно завидую совершенству ее жестов, гибкости любого движения, пленительности ее грации. И ощущаю себя рядом с ней начитанной кувалдой. Она меня подавляет, по этой причине я иногда плачу и решаю рассориться с ней навсегда. Эта странная дружба мне вредит, я теряю собственную индивидуальность, неуклюже пытаюсь подражать, и мои комплексы растут.
Итак, мы сидим на берегу. Ирка объявила это место священным. Из Москвы она привезла два хрустальных бокала, и сейчас нам предстоит ритуальное распитие полусладкого Советского шампанского.
Я готова. Я добросовестно пытаюсь вообразить, как была она счастлива здесь, на этом сером песке. Но вместо этого представляю кафе самообслуживания, что неподалеку. Ирка и Шура ставят тарелки с пирожными на поднос и ждут.
Медленно двигается очередь в кассу, задумчиво поглощает отобранное пирожное Шура. И кладет на его место новое. Глупая Ирка застывает в изумлении, Шура берет еще пирожное и запихивает его Ирке в рот. Она давится его пальцами. Шура говорит, что Ирка некрасиво ест. С тех пор она не очень любит сладкое.
Бутылку с «частичкой моря», как назвала это Ирка, мы всю дорогу по очереди держали на коленях. В аэропорту ее (бутылку) и нас, сказала Ирка, будет встречать Шура. В аэропорту нас встречал мой папа. Ирку мы довезли до дому, отец донес дорожную сумку до ее коммуналки на пятом этаже, а сама Ирка, перешагивая через две ступеньки, благополучно дотащила свою драгоценность.
Дома её ждал сюрприз. Соседка Лариска пролила кипятком Иркины лучшие босоножки – воздушную конструкцию из тоненьких ремешков, высоченных шпилек и неопознанных ярких камешков. Ну и зачем надо было оставлять их в коридоре? Ирка вступила в бой немедленно, но победила не молодость, а грубая физическая сила.
Шура, узнав о нашей поездке, сказал, что это очень романтично. Сакральную бутылку он оставил Ирке, а «частичку моря» из нее заблаговременно вылил в ее коммунальный унитаз»…
Я сделала паузу и посмотрела на лица людей. Почему-то никто особенно не улыбался, а некоторые так и вовсе скисли.
– А почему «колокола»? Да еще флорентийские?
– Потому что на этом история не заканчивается. Так вот: «Прошло несколько лет. Сейчас я понимаю, что Ирка права и Шура действительно эстет и большой умница. Шура давно уже женился – на итальянке. С тех пор он живет и трудится во Флоренции, Ирку не забывает. Иногда по воскресным дням он говорит с ней по телефону и дает послушать в трубку, как звонят флорентийские колокола. Ирка в эти минуты плачет от счастья и говорит, что это очень красиво».
Вот такой финал у этой истории, спасибо всем за внимание.
