выпуск 25. Памяти погибших 11 сентября 2001 года, посвящается.

Нью-Йорк Валерии Коренной

 

Сегодня Elegant New York представляет нашего нового автора – удивительно интересного человека, выcококлассного профессионала во всех творческих областях. Валерия Коренная – актриса, автор и исполнитель песен, поэт, ведущая теле- и радиопрограмм.

В 13 лет начала работать на Всесоюзном радио – ведущей программы “Ровесники”. Автор четырех музыкальных альбомов песен и трех книг, в том числе, полу автобиографической киноповести “Пасьянс длиною в жизнь” и книги с одноименным названием. Завершила работу над романом “Завтра была любовь”, который готовится к печати.

Окончила Школу-студию МХАТ. Работала актрисой в театре “Сатирикон” им. А. Райкина и в театре им. Станиславского. Папа – Николай Коренной – был джазовым гитаристом, скрипачом и аранжировщиком. Папиной памяти посвятила авторский диск песен ” Качели моего двора”. Позже вышли еще два диска: “Девочка из прошлого” и “Встретимся солнечным вечером”.

В Америке с 1990 года. Работала на радио WMNB и “Эра” ведущей программ, на телевидении WMRB, последние 13 лет – на телевидении RTN, где вела ежевечерние новости и программу “У нас в гостях” – интервью с известными артистами, писателями, режиссерами и людьми других творческих профессий.

В программе “У всех на устах” с Натальей Дарьяловой, которую снимали в Америке для России, а озвучивали на ABC, говорила всеми женскими и детскими голосами.

Лауреат премии “Человек года 2003”. Член американского общества поэтов. Публиковалась в русскоязычных печатных изданиях. Занимается активной концертной деятельностью в качестве автора-исполнителя песен и стихов. Аккомпанирует себе на гитаре.

Сайт В. Коренной см здесь.       

 

9-11

Ты знаешь, мама, в этот день всё было так же:
Звонок будильника и папина ладонь;
Свет за окном, горячий чай и даже
Дым сигареты, как обычно, голубой.

Ты знаешь, мама, в эту ночь он мне приснился.
Я с ним летала в синих облаках.
А утром папа, уходя, остановился
И задержал мое лицо в своих руках.

Потом переступил черту порога.
Закрылся лифт за папиной спиной.
Ты знаешь, мама, этажей – немного.
Мы там летали прошлой ночью над землей.

Ты мне сказала: “Чудная погода!”
И уложила мои школьные тетрадки,
А между ними – пару бутербродов…
Но знаешь, мама, чай был слишком сладкий.

Из телевизора неслось, что будет солнце,
Потом ты вскрикнула… И всё остановилось.
Ты прошептала: “Папа не вернется”.
Потом куда-то долго ты звонила.

Ты знаешь, мама, я прощалась с куклой
И рассказала ей вчерашний сон.
А в это время на столе, на кухне,
Звонил, забытый папой, телефон.

Но он ведь возвращается обратно,
Не верит он в приметы. Он – такой.
Еще он говорил – и это правда,
Что там есть тоже выход…запасной.

Вот только странно: cолнце за порогом
И папа не придет теперь домой,
Ты знаешь, мама, этажей – немного,
Я там летала прошлой ночью над землей.

Песню в исполнении автора можно послушать здесь 

 

 

НЬЮ-ЙОРК      

Мы говорили ни о чем,
и мы не спали по ночам.
Я – руку – на твое плечо,
и тихо таяла свеча,
а отраженья в зеркалах,
как будто с нами заодно,
в углу, по краешку стола,
стекало медленно вино.

Мы выпивали ночь до дна,
до самой утренней звезды,
когда она едва видна,
и пробуждаются мосты,
и шины тихо шелестят
по не нагретой мостовой,
а в отъезжающих гостях
есть что-то схожее со мной.

Но вот, врывается рассвет
в кварталов ровные ряды,
здесь не бывает слова «нет»,
здесь не растут давно сады,
здесь на лотках живут часы,
носки и сумки, и кресты,
а вдоль проезжей полосы
когда-то здесь цвели кусты.

А ныне жарится асфальт,
и сотрясаются лотки,
в окне ревет надрывно альт
и, как набат, звенят брелки.
Здесь нету птичьих голосов,
здесь звезды спрятаны в бетон,
здесь есть леса, но нет лесов,
а дом – разодранный картон.

Здесь гром гремит из-под земли,
посуда скачет на столе,
и сюр, такой же, как Дали
нарисовал своей Гале,
когда она стоит спиной
на диске солнца золотом
и, утопает под водой
последний уцелевший дом.

Здесь башни падают с небес.
И – гробовая тишина.
Но вырастает новый лес
и, приближается луна.
А мы, всё так же, ни о чем,
и вновь не спится по ночам.
Я – руку – на твое плечо….
Вот и растаяла свеча.

Песню в исполнении автора можно послушать здесь

 

У ЦЕНТРАЛЬНОГО ПАРКА

Проходя по Центральному парку большого Нью-Йорка,
Я увидела пару, в обнимку стоящую рядом.
Им не то, что по двадцать иль тридцать
Когда хочется жить нараспашку,
Когда всё впереди и не думаешь, что будет завтра.

Им почти что полвека, где многое прожито, спето,
Что-то просто утеряно в спешке, и это уже не вернуть.
Целовались они, как последним своим поцелуем,
И деревья листвою стыдливою их прикрывали.
Будто так неприлично в их возрасте думать об этом.

Даже в городе слишком стремительном, где никому нету дела
Ни до тех, кто вокруг и, тем более, кто целоваться надумал
Прямо здесь, под свидетельским взглядом
Центрального парка большого Нью-Йорка.
Он такое видал, что уже никому не приснится.

Я застыла от этой внезапной, пронзительной страсти
И уставилась прямо на них, не в силах скрывать любопытство,
Мне казалось: они от любви разрывались на части.
От последней любви, которой уж не повториться.
И, тем более, после полжизни забытого счастья.

Всё вокруг для меня превратилось в эфира помехи:
Шелест трав, рок-н-ролл, доносящийся громом
Из наушников тех, кто промчался на роликах мимо,
Невзирая на злые сигналы такси, перекрашенных в желтый,
Где давили на газ пакистано-арабские шейхи.

Это было неважно для пары, прожившей полжизни,
Так, как будто у них ничего не осталось,
Будто “завтра” не будет подавно,
И считать будет нечего, словно и не было вовсе,
Потому заключительный свой поцелуй никому бы они не отдали.

Но внезапно, врываясь не к месту, как будто бы вправе,
Кто-то крикнул решительно: “Снято!”
И закончилось всё, будто не было вовсе,
И вокруг оживились все звуки, гудели машины,
Словно раньше их просто забыли заправить.

И помчались бегуньи в наушниках гордо,
Мускулистыми икрами, вроде, мужскими, но точно, не женскими,
В парке центральном сверкая.
А влюбленная пара разошлась, как ни в чем не бывало,
Расцепила тела и отправилась – каждый к себе – согреваться

И свое доживать, только в серой реальности будней,
Где нет места ни страсти, ни даже любви, ни участью,
Где выгуливать надо собак и встречаться с приятельским кланом,
Говорить о погоде, финансах и день проводить с адвокатом,
Чтобы к вечеру выпить Мартини в каком-нибудь баре,

Посмеяться с барменом, как старым и добрым знакомым,
Официанток-полячек расспросить о проблемах с мужьями,
Обаять напоследок соседку за барною стойкой,
Ту, которую спутник оставил на время,
Чтоб, куря сигарету, проверить свои телефонные штучки:

Сотни две сообщений от дам и влиятельных дядей.
А потом, с телефоном, опять же, подмышкой,
Спать отправить травою растущего сына,
Не успев разузнать об успехах с подружкой и в школе.
Впрочем, это на завтра придется оставить.

Если “завтра”, конечно, изволит случиться.
Можно снова пройтись, не считая кварталы, до парка,
Или сесть на такси, чтобы встретиться вновь с дамой сердца.
И стоять, прижимаясь к гудящей машине,
Целоваться, как будто вам двадцать иль тридцать.

А из двери открытой, у черного входа пятизвездочного ресторана,
Будет взглядом съедать вас, проживших так много – полжизни,
Мексиканец, помывший посуду, смертельно уставший.
Он подумает: “Сколько же можно, бесконечно снимать о любви
Прямо возле Центрального парка большого Нью-Йорка?”

 

 

                            ***

Открыть с рассветом сонные глаза,
взмахнуть руками (вроде, как зарядка
иль крылья выросли из беспорядка).
Ну, что ж, неплохо – я ведь только за.

Водою ледяною окатить
всё тело, с головой, и выпить кофе,
потом трястись, как будто на Голгофе,
в подземке. И тебя благодарить

за то, что уезжаю по утрам
из вмерзшего навек в Гудзон Нью-Йорка,
а ты, едва приоткрывая шторку,
мне смотришь вслед из перекрестья рам.

Я столько раз ловила этот взгляд,
что впору перестать краснеть спиною.
Но вновь и вновь – невидимым конвоем –
затвором щелкает замок, как автомат.

Я вздрагиваю. Этот выстрел-залп
вот-вот проступит красною брусникой –
сквозною и единственной уликой.
Но главного ты так и не сказал.

А я хочу услышать: “Подожди!
Мы ничего с тобою не решили”.
Вновь на асфальте булку накрошили
для голубей. Соседка в бигуди

от любопытства стала длинношеей
и подросла, притихнув у окна.
И с каждым днем бесстыднее она,
и пятна на халате – всё рыжее.

Ты, окопавшись, в пику январю,
глядишь из-за прозрачной занавески,
как на снегу пишу я эсэмэски,
и в каждой я тебя благодарю.

 

 ВЕРНИТЕ ЛЮБОВЬ

Верните любовь из детских скупых поцелуев,
Из парка с качелями, где мы цепями сплелись,
Верните любовь, верните мою, не чужую,
На этих качелях, пусть даже с цепями, взлетела б я ввысь.

Верните любовь из тех переулков Арбата,
Которые кажутся прошлым, пленительным сном,
Верните любовь, впервые прошу я возврата
В те ливни, где я – без зонта и бегу босиком.

Верните любовь в рассветный, прокуренный Невский,
Когда в Ленинграде еще не проснулись мосты,
Верните любовь, где я – не жена, но невеста,
А дальше – не надо – ни платья, ни лент, ни фаты.

Верните любовь всех тех, кто считались друзьями,
Я буду их снова, как будто, впервые, любить.
Верните любовь, а мы разберемся с ней сами:
Какие ей песни слагать, а какие – забыть.

Верните любовь в тот год, где всё было недавно,
Где папа вдруг понял, что я повзрослела за миг,
Верните любовь, я дочерью стану исправной,
И мы в две гитары сыграем с ним песни мои.

Верните любовь из гула ночного Нью-Йорка,
Где смело сдалась на расправу колдунье-судьбе.
Верните любовь, но вместе с любимым, и только.
Верните любовь, остальное оставьте себе.