Гари Лайт 

Работа Карине Арутюновой

  

Игрушечный поезд всамделишным утром
несёт в себе все горизонты и дали.
У водной стихии вся дань — перламутром
в озёрном краю или на океане…
Распахнуты двери, расшторены окна,
и вышли все сроки воздушной тревоги, а
песни Гомера и притчи Софокла
уже не помогут отчаянно многим.
Осеннего ветра и зимней юдоли
оправдано мало в июльском начале, уплыл
Мариуполь в фантомные боли, в Одессе
шаланды не помнят кефали… Так
утренний поезд, почти настоящий на всех
остановках прощения просит, котёнок
ученый, почти говорящий
не ищет Шекспира в парящем вопросе.
Как прежде — не будет, всё будет иначе,
воспрянет надежда с любовью и верой,
маршрут этот долгий, но светлый и зрячий,
и вовсе не канули книги Просперо

                                               * * *

Каринэ Арутюновой

Вид из окна в заснеженность двора,
у зимних аномалий цвет сирени,
в повествованьях оживают тени
всех дочерей от сотворенья до костра.
Из Яффо добираясь в Рамат-Ган,
такие образы грядут из подсознанья,
что всех запястий мира осязанья
прибудут от Урарту в Хайястан.
Бессильны все сирены миштары
в пору хамсина, против восприятий,
когда всё вдохновение истратив
окажешься у Храмовой горы…
…Внезапно от Воздвиженки — наверх
по лестнице, где солнечные блики,
в тот светло-синий Город многоликий,
чьё притяженье — испокон, но не для всех.
Как греет созерцанье куполов,
застывших и парящих над Рекою,
кисть над холстом занесена рукою,
эскизы прозы озареньем слов.
Наброски — силуэты женских тел —
нездешней нежностью заденут за живое.
Такую музыку извольте слушать стоя,
суть откровенья образуется в предел.
Бокал вина — знаменье, не игра;
все атрибуты ремесла упрятав на ночь,
услышать про загадочную Нарочь…
Вид из окна в заснеженность двора…

Ладисполи-Адажио

Поболеть за «Венецию», в первенстве Серии «А» —
сумасбродный поступок, и не без налёта эстетства,
но взглянув на таблицу, свой промах вполне осознав,
предпочтение — «Лацио», как в исчезающем детстве.
Нас тогда подобрался сплочённый, смешной коллектив —
две сестрички-погодки из рода тбилисских красавиц,
ленинградский скучающий сноб, блатной симферопольский скиф,
я, москвичка Альбина, рижанка Марина и странный один итальянец.
Перевальные будни в Ладисполи — тёплый февраль,
все мы в раннем отрочестве, только с Альбиной — неясно,
и густую романтику Блока, где рядом с аптекой фонарь,
проживаем реально, наивно, с влюблённостью страстной.
И порой исчезаем с уроков английского поездом в Рим,
в семьях всем не до нас, там решают, что дальше и как это будет,
ну а мы на Испанских Ступенях уже досконально — свои,
узнаём перезвоны костёлов, за что нас никто не осудит.
И когда на Ступенях народ вдруг решает идти на футбол —
чтобы «Лацио» как-то сумел выйти в высшую лигу,
итальянский наш друг нам мучительно всё перевёл,
и тогда наши дамы склонились к решению — мы за интригу.
На Олимпико Стадио, как в Колизее, грешно —
атмосфера корриды и жуть гладиаторской бойни…
Мы с одной из тбилисских сестричек
сбежали оттуда в кино и потом целовались,
нелепо робея у стен колокольни…
Малолетние беженцы от комсомольской судьбы
в зыбко-нервной Италии восьмидесятого года
мы, наверное, били рекорды на поприще быстрой ходьбы
до центрального Термини по Чинквеченто в любую погоду.
Жаль, что в том непонятном сезоне мы «Лацио» не помогли,
клуб вернулся, откуда был изгнан, когда мы уже улетели,
только вот за такие, волшебной весны феврали,
в послесловии стоило быть погружённым в большие метели.
Мы не все попрощались тогда, и не знали куда
улетели родители скифа, Марины и сноба с Васильевских линий,
но в принявших нас за океаном, ставших родными больших городах,
нереально порою болеем за «Лацио» в нашем отроческом Риме

* * *

Мне нравится канадское кино —
в нём недосказанность, отснятая под вечер,
и мягкий свет, и силуэт предплечий,
сам диалог — как доброе вино.
Мне близок предрассветный Монреаль,
где камера скользит по мокрым крышам —
вот персонаж, он музыку услышал —
урбанистическая льётся пастораль…
Звучанье каблуков по мостовой,
акустика оставленной квартиры
и мягкая настойчивость сатиры
над близким Югом с непохожею судьбой.

А женский образ в этом cinema
вершит крушенье всех стереотипов,
быть может, смысл в отсутствии софитов —
звучит Дассен: «…Si tu n’existais pas…
Мне нравится канадское кино —
в нём визуально осязаем запах кофе,
и неожиданно возникший смуглый профиль
из притчи Коэна… Открытое окно,
в котором Эгоян увидел свечи,
в их отражении — обыденность загадки,
и путь к решению томительно-несладкий
Такого в Голливуде больше нет.

* * *

От острых восприятий — яркий луч,
он изнутри не посягает на окрестность,
несовершенство облаков и туч
на подсознанье диктовалось с детства.
За год до танков в Праге и конца весны,
пришедшей за полярной ночью,
мы у родителей случились, образца
тех, кто был уничтожен среди прочих.
Из первой памяти пришёл порезом Яр,
я и сейчас ищу ответ в его оврагах,
фантомный — пулевых отверстий жар
порой невыносим в своих зигзагах…
А в целом — генетический багаж
у нас такой — врагам бы не приснилось,
мы потому не замечаем мелких краж,
что вечно на дороге в Саласпилс.
Экватор не сменил ориентир,
слой облаков всегда лучу уступит,
и кто, кого, зачем и как простил…
Oтвет из области риторики поступит.
Мы всё же появились — вопреки,
с особым стержнем, ощущением надрыва,
и не изменим предначертанной строки,
чтоб всё у них не вышло с перерывом…

«…Старики-22» — The sequel

Татьяне Шереметевой


«…И если у вас истребителей много… Пишите в хранители нас…»

В. Высоцкий

Капитан Титаренко давно в генеральском чине,
хотя в райских садах всё относительно в сфере званий.
Во «Второй Поющей» всё также не принята матерщина,
хотя и бывает, конечно, что младшие ангелы хулиганят.
Здесь главное — музыка, за инвентарь отвечает Макарыч,
арфы и лютни, тот самый бубен, ну и гитара, всё чинно…
Высоцкий с Маэстро, оставив гитару, спорят про Нарочь,
в их диалоге повышенный тон отсутствует беспричинно.
На Титаренко, Смуглянку, Скворцова, Ромео и Машу
пришла разнарядка на командировку — слёзная просьба Кулебы…
полковник Кузнечик слетал на «Фантоме» к позициям Раши,
и вышел в эфир по рации — «над Украиной совсем обнажённое небо!»
Экзюпери позвонил Ремарку, Некрасову и Хемингуэю,
сказал, что британские асы прикроют Киев с «Поющей» вместе,
Шолохов что-то обратное приторно где-то в аду затеял,
но даже там, от Маркиза де Сада за пропаганду стал «грузом двести».
Скворцов давно не помнит те времена, когда был лейтенантом
но на подсознании всегда — их тот разговор у костра с Титаренко,
и потому абсолютно готов над Украиной сбивать оккупантов,
даже если его посмертно объявят в Москве «инопланетным агентом».
Ромео однажды, — не взяв тот пенальти, вечно полон сомнений,
Об ОДКБ ему из чистилища отчаянно ноет-вещает Каримов,
но Маша сказала, что будет летать за авиаполк «Конотопские феи»,
и конечно, Ромео не станет перечить Джульетте вечно любимой.
Смуглянке пылкая Зара пыталась напомнить, что он россиянин, 
за свежим нектаром, при этом так томно и нехорошо глядела,
и он ей ответил, что не для того был однажды смертельно ранен,
и что в их эскадрилье не защищают флаг кровавого беспредела.
Пришёл Высоцкий сказать, что над райскою взлётной сгущаются тучи,
что внизу, в сошедшей с ума стране на рай навели «Солнцепёки» …
С горящим крылом зашёл на посадку Кузнечик, приказ озвучил:
Всевышний вверил блакитное небо «старикам из Поющей» на эти сроки.
И с райских полос, «от винта», этажеркой, в строю взлетели «Фантомы»,
каждый из них был узнан врагом по ещё черно-белому фильму,
они были в прежней, бывшей когда-то общей военной форме,
которую предали каины в соловьёвско-скабеевской лжеговорильне.
Маэстро по рации всем передал пароль — «Над моей Украиной…»,
и с лёта врубили хранители по «Солнцепёкaм» и прочим «Букам»…
 Так привидения рая, по картам и планам прежним, былинным
постелили небу бинты и жизнь подарили Харькову, Киеву и Прилукам

***

Очеловечиванье котов,
расчеловечиванье людей —
какой изысканный богослов
воздаст иллюзиям этих дней…
Какой мятущийся книгочей
отыщет цитаты про боль и гнев, не лев, конечно же, царь зверей,
и в клетке маяться должен не лев.
После, всего, что есть в хронике о войне,
предыдущей, прежней и многих других,
на все вопросы — по чьей вине,
ответом не станут ни слово, ни стих.
Мир так и не понял библейских основ,
даже внимая изысканной «Песне Песней»
Остаётся — очеловечиванье котов,
но также — расчеловечиванье людей.

АНОНС

Гари Лайт вскоре примет участие в совместных, благотворительных творческих вечерах в Бостоне и Нью-Йорке с нью-йоркским поэтом Галиной Ицкович (также автором нашего журнала).
Поэты будут читать стихи в Бостоне в воскресенье, 28 января, в Культурном Центре “Makor”,
384 Harvard St., Brookline Massachusetts. Начало в 6.30 вечера.
И Нью-Йорке в четверг, 1 февраля, в легендарном манхэттенском “Samovarе”,
256 West 52nd Street (between 8th and 9th Avenues), начало в 6.30 вечера