От Александра Осташко
Большие семьи
George Vanderbilt and family having tea at the Biltmore estate early 1900s
Есть такое понятие – Большие Семьи Америки.
Это Рокфеллеры, это Морганы, это Карнеги, это Вандербильты, это Дюпоны. Есть еще несколько…
Сериал о них по какому-то из американских каналов называется просто: “Мужчины, которые строили Америку”. Если вам нравится эта тема – гляньте, они очень хорошо сняты и есть и в переводе тоже.
Это были странные люди. Вот все они – дедушки, которые разбогатели на том, что сейчас мы используем каждый день, – они каждый был немного сумасшедшим.
Видимо, без этого никак.
Один поднялся на нефти. Другой на дорогах для перевозки этой же нефти. Третий на банках для оплаты перевозки этой же нефти по этим же дорогам.
Четвёртый ушёл в химию – и знаете ли вы, дорогие женщины, что по сей день, когда вы покупаете колготки в любой стране мира, пара центов капает семье Дюпон за изобретение нейлона, который и сегодня принадлежит им.
Им принадлежит также, например, бренды “тефлон” и, что особенно сейчас важно в моей родной Украине, “кевлар”. Еще “фреон” и “лайкра”, но кого это уже интересует?..
Дедушки – доходило до смешного – чуть ли не дрались из-за высоты своих небоскрёбов или величия своих музеев.
Тут, в бездуховной Америке, почему-то принято драться из-за величия собственных музеев…
Та эпоха ушла – и нет уже компании “Стандарт Ойл”, и университет Карнеги не столь велик, как раньше, Вандербильты – кто остался, – шьют джинсы.
Но вот иногда ты залазишь что-то искать и немного офигеваешь. Нет, не немного.
Окончательно офигеваешь от масштаба и размахов…
Я полез искать информацию о зенитной установке на крыше здания ООН, которое живёт тут в Нью-Йорке на 42-й стрит.
Мне рассказывали на экскурсии, что это уникальная установка – на Белом Доме в Washington DC и на Кремле, как и на других подобных в мире зданиях, стоят установки, способные сбить 100 одновременно летящих целей.
На ООН стоит та, которая способна сбить 150.
Oil baron John D Rockefeller, pictured with his family in 1916
Я не то, чтобы не верил тому дружелюбному по-экскурсоводски экскурсоводу, но привычка такая – полез проверять.
Взамен нашел один простой факт…
В 1946 году землю для здания ООН купил папа-Рокфеллер, сын дедушки-Рокфеллера, папа губернатора и прочая, и прочая…
Лично.
Здание ООН тогда находилось здесь же, в НЙ, только в Квинсе, хрен знает где, в парке Фреш-Мэдоуз. Там сейчас музей боро Квинс.
Скажите мне одну вещь…
У вас укладывается в голове – как это: приходит дядька, пусть и самый богатый в мире (или сейчас, в 1946-м уже не самый богатый, это непринципиально) в Организацию Объединённых Наций в парке в городе Квинс и прямо говорит: я тут хочу для вас купить землю. На Ист-Сайде Манхэттена. Для вашего будущего небоскрёба.
Вы представили себе, да?
Но вы ещё не всё знаете.
Папа-Рокфеллер, как гласит легенда, решил подарить ООН землю по одной причине.
Потому что сын-Рокфеллер, его собственный сын, решил построить дом для ООН в семейной усадьбе Рокфеллеров в районе Sleepy Hollow – Cонной Лощины, которую мы все знаем по “Всаднику без головы” и Вашингтону Ирвингу.
Как говорит мудрый Kovalynskiy, папа взбрыкнул, и сказал, что “они тут нам устроят бардак под окнами!”.
И, немного зная историю Больших Семей, у меня нет оснований ему не верить – что было именно так.
Папа потратил дикие в тот момент 8,6 миллиона долларов на 17 акров на Ист-Сайде, чтоб у него через речку было тихо и ничего не строили – это он не забыл указать в своём завещании – и там, как вы понимаете, ничего высотного и не строят по сей день.
Завещания Рокфеллеров обладают магической силой почему-то.
Просто потому, что в этот момент он оборудовал своё любимое детище в память о папе, дедушке-Рокфеллере – замок Клойстерз – на севере Гарлема. Это подразделение Метрополитен-музея.
И он просто не хотел, чтобы на другом берегу реки Гудзон были высотные дома.
Типа, вот, нового небоскрёба ООН.
* * *
Я там был сегодня. И зашёл купить шаурму на 43-й стрит.
– Тебе какую gyro?, – спросил очень жизнерадостный Макс. – С белым или красным соусом? Или, может, mustard?
– Давай с белым, – сказал Михаил Таратута в моём лице (кто сейчас помнит это имя?).
А ты знаешь, что это за здание?
– Sure, – сказал Макс. – Оттуда нам всё время ходят дядьки in suits за нашей gyros. Because она у нас the best in diplomatic district!
Дедушка бы им гордился…
Old Money vs. New Money. 1907 at the Breakers
Виски
Плохая литература обязывает, чтобы паб был «прокуренным» и «пласты дыма над головами забулдыг». Но он не был прокуренным — тут в Америке уже лет двадцать всё немного иначе, чем в плохой литературе.
Но всё остальное было именно так, включая головы забулдыг, широко улыбающегося бармена — «Sasha, тебе как обычно?» (Джейк всегда произносит моё имя через вторую «Щ» — [Сащщща]) и грустную девочку Памелу, уныло вращающуюся на шесте в центре зала – у меня большое подозрение, что она отвечает за освещение бара, потому что эта динамо-машина (в хорошем смысле) вертится на шесте в любое время суток.
— Hi, Jake! Of course, эз южал. — говорю я и сдвигаю какую-то стопку газет со своего обычного стула.
Джейк очень таинственно подходит ко мне и, наклоняясь, цедит:
— Are you sure about «эз южал»? Мы тут вчера received ours personal…
Меня, как вы понимаете, хлебом не корми, дай попробовать «ours personal»
— Ок, Jake. Give me it.
— As usual? – назойливо интересуется эта негритянская морда. — Это логично, что он интересуется, потому что для меня as usual – это, для начала, triple в один стакан – и он удивлялся этому только первые 97 раз, а потом привык.
— Yep, brazza. As usual. Ты даже можешь сейчас double «эз южал» — ноябри в Нью-Йорке нередко зябкие.
Джейк потянул из под стойки какую-то канистру и пододвинул к себе мой хайболл… Пласты несуществующего дыма из преамбулы заметно просветлели, а Памела замедлила своё безрадостное общение с шестом.
Джейк с большим интересом пододвинул стакан ко мне.
Я сделал глоток…
Нет, я, конечно, в жизни пил всё — от спирта «Рояль» на балконе гостиницы «Брно» в Воронеже до одноименного со мной одеколона «Саша» в утренних Татарбунарах. Но тут я закашлялся…
— Do you like it? – вежливо спросила грустная девочка Памела.
— Fuck! – выдохнул я, ни в коем случае не намекая на Памелу, от чего она погрустнела еще больше. — Йес, ай-бля-эм факинг ду! — других английских слов у меня не нашлось.
— Вот из thе факинг шит ю гив ми? — в перерывах между чиханием спросил я.
Джейк, жизнерадостно кивая, подтвердил:
— Yes, Сащщща! It’s really fucking shit!!!
It’s our domestic whisky!
— Authentical. – мрачно сказала грустная девочка Памела, чтоб мне было понятнее.
Я недобро посмотрел на Джейка, а потом на Памелу. Джейк понял, что он немного переборщил с аутентичностью.
— Это за счет заведения! — ловко выкрутился он. — Я просто хотел, чтобы ты taste it – мы не продаём его, это для мяса нам привозят — я сам чуть не умер один раз, когда попробовал, но ты же очень стронг, buddy!
— Очень, очень strong! – эхом подтвердила с шеста грустная девочка Памела.
– Так тебе now as usual? – вспомнил Джейк.
— Эз южал, Джейк. Только triple «эз южал». В один glass. Мне нужно запить ёр даместик pizdets…
Вечерело. На шесте аутентично крутилась грустная девочка Памела. Джейк аутентично протирал стакан…
Я прихлёбывал свой as usual.
Жизнь в Нью-Йорке входила в свою привычную authentical колею…
Это America, детка. Just Америка!
Аберкоска
Когда-то дедушка Сережа, папа Папы Саши воспитывал маленькую внучку Юлю на пляже: “Юсенька, всегда в жизни надо говорить правильно. Это помогает жить… Хочешь аберкоску?”.
И тут вголос засмеялась филолог по всем трём своим высшим образованиям – бабушка Дина, которая и донесла до благодарных потомков эту историю.
* * *
Ты ела аберкоску, когда я приехал, или сразу до того. Потому что, когда я наконец, к тебе поднялся, ты уже дремала, с аберкосковым соком на свитере.
Небрежность – это то, что только прибавляет женщине шарма, Розочка!
Ты дремала и полуденный огненный шарик, заходящий над Бордволком, бросал ласковые брызги на те две морщинки над правым глазом.
Нет-нет, их нет, Розочка. Что ты! Это игры света. Может, над левым… Хотя нет, я сейчас присмотрелся – тоже нет.
С луна-парка Кони-Айленд, закрывающего сезон, доносился какой-то невнятный диксиленд, из ресторана “Татьяна” его пытался перекричать дядя Миша Гулько. По Си-Гейту стелился розовый аромат Синатры с какой-то тамошней гулянки.
Ты спала.
Я погремел немного, но ты, солнышко, не проснулась – аберкоска немного утомила тебя – да и ладно.
Разворот над Брайтоном рейса Франкфурт–Нью-Йорк спугнул чаек и двух лебедей, случайно залетевших к твоему дому от канала, где живу я, моя дочка Юся, моя жена Аня и пока ещё не живут мои родители – Сережа, Дина и Таня.
Вы тоже когда-то обязательно познакомитесь, когда они, наконец, будут жить здесь.
Ты мирно дремала, несмотря даже на самолёт, и звезда Солнце ласково гладила тебя уже не по щеке, а по груди, намекая к главному от несущественного.
Мы же всё равно ещё увидимся, пусть, может быть, и в следующей жизни, Роза.
Тебе через пару дней исполнится 93.
И не говори, когда проснёшься, что я гожусь тебе во внуки, потому что мне всего 41, и я сегодня привёз тебе памперсы.
Не просыпайся сейчас, Розочка.
Я положил тебе еще одну аберкоску возле кровати.
