Сегодня Elegant New York начинает новую рубрику, в которой будет  публиковать материалы с продолжением из номера в номер. В  рубрике будут представлены главы из книг, серии рассказов, публицистика и многое другое.
Открывает наши «Серии» статья  Лейлы Александер-Гарретт «Берлин-Киев-Москва».

[quote style=”boxed”]Лейла Александер-Гарретт,  была помощником, переводчиком и другом Андрея Тарковского, работала с ним в Швеции на съемках его последнего фильма «Жертвоприношение» (1985). Свои воспоминания об этом великом режиссёре, она опубликовала в книге «Андрей Тарковский: собиратель снов». Также, она создала и выпустила в свет в 2011 году, замечательный фотоальбом «Андрей Тарковский: фотохроника «Жертвоприношения».

Лейла организовала и провела несколько интереснейших фотовыставок и фестивалей: «Последнее кино», галерея «На Солянке», Москва,  2010; кинофестиваль «Зеркало», Иваново, 2010;   кинофестиваль «Молодость», кинотеатр «Киев»,  мультимедийная инсталляция в культурно-просветительном центре «Мастер класс», Киев, 2011.

Также она является организатором: фестиваля Андрея Тарковского в Лондоне, 2007; фестиваля Сергея Параджанова в Лондоне и Бристоле, 2010; благотворительного концерта в помощь реставрации русского православного храма в Лондоне, (храма, в котором служил митрополит Антоний).

Также Лейла Александер-Гарретт продолжительное время работала с Юрием Любимовым в Королевском Драматическом Театре в Стокгольме («Пир во время чумы» Пушкина, «Мастер и Маргарита» Булгакова) и в Королевском Оперном Театре Ковент Гарден в Лондоне – («Енуфа» Яначека, «Кольцо Нибелунгов» Вагнера).

 

БЕРЛИН-КИЕВ-МОСКВА

Лейла Александер-Гарретт

Берлин

О моей влюбленности в  Берлин ревниво напомнила дочь, штудирующая к экзаменам немецкий, когда, по возвращении из Киева, я с упоением стала рассказывать ей о городе, покорившим меня своей красотой, величием, гостеприимством и встречами с замечательными людьми, среди которых оказались  и украинцы, и русские, и армяне и даже один шотландец. Мы сидели с Леной в парке,   увековеченном в «Былом и думах» известным русским изгнанником,  жившим некогда «близ Примроз-Гиля»; Лена отчеканивала немецкие фразы, приводя меня в недоумение: откуда у нее это пристрастие к  германской культуре, к немецкому языку, к театру Брехта, к чтению «Фауста» Гёте в оригинале?

Все действительно началось с немецкой столицы, с выставки, посвященной Андрею Тарковскому, «Зеркало к зеркалу» («Mirror by Mirror») в галерее «Photo Edition Berlin». В основу экспозиции коллажей Сергея Святченко лег легендарный фильм Тарковского «Зеркало», точнее, несколько кадров из фильма, попавших в руки к украинскому художнику, живущему в Дании, от его учителя, а тому они достались от самого режиссера. На вернисаж из Москвы приглашены были сестра режиссера Марина Тарковская с мужем  Александром Гордоном – сокурсником Андрея и соавтором дипломных работ во ВГИКе, а  из Лондона я. Марина приехать не смогла, и я провела свой кратковременный визит (с 2 по 5 апреля 2009 года) с Александром.

Весной следующего года Сергей позвонил из Дании с известием о готовящихся в Киеве Днях творчества Арсения и Андрея Тарковских «Батько та сын». Его звонок совпал со встречей   с выдающимся режиссером Романом Балаяном в Британском институте кинематографии, где проходил фестиваль еще одного знаменитого киевлянина-«вiрмянина» Сергея Параджанова. Вскоре выяснилось,  что Роман Балаян  знаком с директором культурно-образовательного центра «Майстер Класа» Евгением Уткиным – организатором Дней творчества Тарковских, человеком бизнеса, главной движущей силой многих серьезных культурных мероприятий в Киеве, таких как «Гоголь-фест», концертов классической музыки, поэтических вечеров и других проектов.

Сергея Параджанова с Тарковским связывала многолетняя дружба и взаимное искреннее восхищение. Когда в 1962 году на экраны вышел фильм «Иваново детство», Параджанов воскликнул: «Тарковский мой учитель!» – «Сережа – гений!» – отозвался редко наделявший хвалебными эпитетами собратьев по профессии Тарковский после выхода в свет «Цвета граната».   Прежде чем впустить очередного гостя в свой хлебосольный  киевский дом, Параджанов спрашивал, видел ли тот «Иваново детство»? На положительный ответ дверь отворялась, на отрицательный – захлопывалась перед носом посетителя с наставлением немедленно посмотреть  картину – и тут же возвращаться для ее обсуждения! Свой последний фильм «Ашик-Кериб» Параджанов посвятил Тарковскому, о чем, не скрывая слез, объявил со сцены на премьерном показе  в Мюнхене.

Берлинский визит я с благодарностью связываю с именем Рона Холлоуэйя –  писателя, кинокритика, режиссера, ушедшего из жизни в декабре 2009 года. Американец по происхождению, изучавший философию в Чикаго, получивший докторскую степень теолога в Гамбурге,  Рон и его динамичная жена –  актриса и журналистка Доротея Моритц, были центром не только всемирно известных  кинофестивалей, таких как берлинский, каннский и венецианский, но и многих восточно-европейских, азиатских и латиноамериканских. Ежегодно они посещали более двух десятков кинофестивалей, издавали  журнал «Кино», в котором знакомили читателей с новыми именами, среди которых были и наши соотечественники: Климов, Параджанов, Герман, Абуладзе, Быков, Тарковский. Рон награжден почетным орденом немецкого креста «За заслуги в области культуры» – за «наведение мостов», каннской «Золотой медалью», польским «Кольцом», престижной наградой «Американского фонда поддержки кино» и многими другими международными призами. Доротея Моритц своей главной заслугой  считала «победу над католической церковью», так как ей удалось переманить будущего католического священника   и сделать его своим мужем и соратником в благородном служении искусству.

Из гостиницы, что на улице музы астрономии и астрологии Урании, я  позвонила Рону, и тут же была приглашена на улицу  Святых земель, расположенную  на берегу реки Шпрее, в старинный дом с монументально-декоративной росписью сграффито.  Просторная, светлая квартира с книжными стеллажами от пола до потолка, с мягкими диванами и креслами шестидесятых годов, с журнальными столиками, заваленными  стопками журналов и газет – типичный уголок богемной интеллигентной пары.  Мы сидели с открытой балконной дверью – приятно было из дождливого Лондона очутиться в залитом солнцем Берлине – и рассматривали сотни фотографий, снятых Роном во время визита Параджанова в Германию. С умиленной улыбкой Рон рассказывал, как  сопровождал своего гостя по всем блошиным рынкам,  где непревзойденный мастер мифотворчества ловко морочил голову торговцам, а те, как зачарованные,   бесплатно отдавали запавшие в душу экзотическому покупателю всякие безделушки. После чаепития Рон, с торжественно-ироничным выражением лица,  вынес в гостиную рубашку Параджанова, которой тот «махнулся не глядя», влюбившись в его яркую американскую майку. Торжественный ритуал облачения меня в мантию Параджанова сопровождался заразительным смехом Доротеи.

Перед отъездом Рон пригласил меня посмотреть неоконченный фильм-интервью с  Алексеем Германом.

В своей книге «Снег на траве» Юрий Норштейн пишет, что у него такое ощущение, будто «люди в фильмах Германа живут, а режиссер просто ходит среди них с камерой и фиксирует». Герман  –  истинный ворожей от кинематографии. Как он  добивается жизненной подлинности в своих картинах? Как передает   вибрирующее состояние не находящих себе места героев, их иголками летящую во все стороны раздражительность, беспокойство, которые вдруг становятся твоими собственными?!  Как заставляет сидящих по другую сторону экрана  проникать вглубь эмоционального состояния героев; вязнуть с ними в грязи размытых дорог, чувствовать копоть керосинок, пыль  исшарканных полов, испытывать пронизывающий холод и сырость и какую-то вечную человеческую неприкаянность?! Герман поглощает зрителя целиком, растворяет его в ткани фильма.

На фестиваль Параджанова Рон Холлоуэй надеялся привезти свой документальный фильм «Реквием», посвященный жизни и творчеству режиссера, заранее радуясь встрече с друзьями – ведущими британскими кинокритиками, планируя, где и как они будут отмечать это событие. Тогда я не знала, что Рон уже много лет тяжело болен.

Наступило время прощаться, и Рон вызвался проводить меня. Мы перешли через мост со  стилизованными бутузами-медведями  и вошли в волшебный парк Тиргартен (дословно «зоосад»), ослепивший нас  ярко-синим врубелевским ковром распустившихся пролесков.  Тиргартен – самый большой парк Берлина, его территория в два раза превышает лондонский Гайд-парк. На площади Большой звезды, откуда лучами  расходятся пять важных магистралей  столицы, расположена Колонна победы, воздвигнутая в ознаменование  побед Пруссии в войнах 1864-1871 годов. Она увенчана позолоченной  девятиметровой, 37-тонной статуей  богини победы Виктории, которую берлинцы ласково называют «Золотой Эльзой» (по имени дочери скульптора Фридриха Драке, позировавшей ему).  Семидесятиметровая Колонна победы,  прежде возвышавшаяся перед Рейхстагом, была перенесена в центр Тиргартена к пятидесятилетию фюрера. Рон сказал, что проспект, соединяющий Колонну победы с Бранденбургскими воротами,  до войны использовался как  место парадов войск вермахта и служил взлетной полосой – последним аэродромом Третьего рейха. Каким-то чудом Колонна победы не пострадала во время воздушных налетов и артиллерийских обстрелов, хотя в ней находился стратегически важный радионавигационный центр. Мне  вспомнился рассказ Василия Гроссмана «Тиргартен», который в детстве  я не могла читать без слез, о беспомощных обитателях Берлинского зоопарка в последние дни войны, о старом служителе Рамме, потерявшем всю свою семью в страшной бойне, развязанной Гитлером, когда многие люди стали хуже зверей.  И все же старик считал зверей самыми угнетенными существами в мире. «Животных убивают на скотобойнях в течение веков. Об этой обреченности страшно даже думать, настолько привычно все это. И все же они всегда надеются!»

Распрощавшись с Роном, я продолжила свой путь и вскоре  оказалась у Мемориала павшим советским войнам.  Внезапное появление двух советских танков Т-34 и двух пушек – участников битвы за Берлин по обе стороны монумента, поразило меня: как-то неожиданно было обнаружить много раз виденное присутствие следов войны в залитом солнцем, цветущем парке. Надпись на монументе, открытом 11 ноября 1945 года,  гласила: «Вечная слава героям, павшим в боях с немецко-фашистскими захватчиками за свободу и независимость Советского Союза. 1941-1945». Более двадцати тысяч советских солдат отдали свои жизни  в битве за Берлин. Более двадцати миллионов потерял Советский Союз в годы Второй мировой войны, а на современных картах нет страны, за которую пролито столько крови. Веками расширялись границы Российского государства, но к власти пришли щедрые кукурузники и пляшущие президенты и в одночасье раздарили,  расчленили то, что им не принадлежало, за что отдавали свои жизни другие. С каким упоительным оскалом разваливался этот Союз! Сколько помпезных гуляний с пышными речами и фейерверками в новообразовавшихся государствах и повсеместная, нескончаемая грызня свирепствующих вожаков.  Заразившись самой пагубной из западных ценностей, где «люди гибнут за металл!», мы забыли обо всех остальных, а главное, забыли сделать  прививку против того, кто «там правит бал…» Что чувствуют отдавшие свои жизни за страну, которой больше нет?! Обжигающим напоминанием звучат слова погибшего в бою двадцатитрехлетнего поэта Николая Майорова: «И пусть не думают, что мертвые не слышат, когда о них потомки говорят…»

За памятником советскому воину  в небольшом тихом скверике покоятся останки павших солдат. До 1994 года мемориал оставался советским анклавом на территории Берлина; у памятника стоял торжественный караул, но после передачи охраны и ухода за памятником администрации города он неоднократно подвергался осквернению – его обливали красной краской, рисовали свастику и чудовищные ругательства: «Убийцы, насильники, воры…»  Постыдное, трусливое и самое низкое надругательство над убиенными…

Выйдя из Тиргартена, я очутилась у Монумента памяти убитых евреев Европы – трагическое напоминание о нашей недавней истории. Огромное поле перед Рейхстагом с более чем 2700 серыми  плитами. По ним,  как по ступенькам, с одной плиты на другую, прыгали малыши. Они играли в прятки, визжа от удовольствия. Многосложность жизни – трагическое сосуществует с жизнеутверждающим.  Неподалеку еще один памятник: Мемориал гомосексуалистам – жертвам нацизма. Число гомосексуалистов, погибших в концентрационных лагерях превышает десять тысяч. Бетонный наклонный параллелепипед  высотой около четырех метров с тюремным глазком, через который можно увидеть фильм с двумя целующимися мужчинами.

В период экономического кризиса колыбель демократии Грецию  бросилась спасать от банкротства Германия, но почему-то столь великодушный жест не вызывал у меня восхищения, наоборот – некую настороженность. Стоит иногда оглядываться на прошлое, заглядывая таким образом в будущее; в двадцатом веке Германия дважды вела смертоносные войны. Герцен утверждал, что «немцы неисправимы, их пороки неискоренимы, источник всех ненавистей лежит в сознании политической второстепенности германского отечества и в притязании играть первую роль».

На крыше Рейхстага,  с развевающимися во все четыре стороны немецкими флагами, я увидела две надписи, выцарапанные заглавными буквами на русском: АСТРАХАНЬ, МАКАРОВ. От большинства надписей не осталось и следа, их добросовестно закрасили, зашпаклевали.  30 апреля 1945 года над куполом Рейхстага советские воины водрузили  красное знамя победы; в этот же день покончил с собой человек, развязавший войну. Гитлеровская канцелярия стояла изрешеченной, обуглившейся, как ее хозяин. Берлин называли последним кругом ада.  Город горел, от взрывов артиллерийских снарядов  вздымалась земля, испуганные, голодные берлинцы тянули руки за куском хлеба, которым делилась с ними армия победителей. Победителей, многомиллионная жертва которых не сопоставима ни с чем на этой земле! «Но крови святой неоплатна цена…» А совсем недавно, в нескольких сотнях метров от Рейхстага, у Бранденбургских ворот, проходили триумфальные парады; тогда руки берлинцев  тянулись в восторженных приветствиях к фюреру, присягая ему на верность, эти руки бросали букеты цветов к его ногам. Гитлер клялся, что в Берлин  не войдет ни один вражеский солдат: «Можете положиться на меня, как на каменную стену!»  Маршал Жуков прошел через Бранденбургские ворота с армией своих бойцов. Перед решающим боем в апреле 1945  советским военным вручили копии ключей от Берлина, полученных генералом Чернышевым в 1760 году во время Семилетней войны (1756-1763). Это была первая капитуляция, первое взятие немецкой столицы русскими войсками. Черчилль называл Семилетнюю войну «первой мировой войной».

В 1989 году произошло воссоединение Восточного и Западного Берлина (страна победителей развалилась в 1991 году) и в Рейхстаге был учрежден первый общегерманский парламент. Между Рейхстагом и Бранденбургскими воротами я увидела еще одно страшное напоминание о последствиях войны – деревянный крест с венком из колючей проволоки и прикрепленные к ограде фотографии погибших при попытке пересечения Берлинской стены. В память навсегда врезалось   лицо молодой красивой девушки по имени Мариенетта (Marienetta Jirkowski), застреленной 22 ноября 1980 года при попытке к бегству; ее убили, как узницу концлагеря. Ей было 18 лет. Несмываемый позор нашей истории.

В Стокгольме, во время подготовительной работы над съемками  «Жертвоприношения», Андрей Тарковский рассказывал о своей жизни в Берлине, где он на год получил стипендию Берлинской академии искусств. «Там жуткая атмосфера, я там задыхаюсь… – ёжась, говорил он. – Что ты думаешь, логово фашизма!.. Ничего так быстро не проходит…» Сознание того, что за ним в этом городе могут следить, что ему угрожает опасность, не покидало его. Несомненно,  гнетущему состоянию способствовало присутствие Берлинской стены с наблюдательными вышками и колючей проволокой, протянувшейся более чем на 160 километров. Стена, заключившая Западный Берлин в свои «удушающие объятья», исчезла через три года после смерти Тарковского.

Мне казалось, что идея воздвижения чудовищной конструкции, унесшей сотни жизней, принадлежала советскому государству, но выяснилось, что инициатором  символа бесчеловечного социализма, был Вальтер Ульбрихт – глава коммунистической партии ГДР. Начиная с 1949 года, он многократно обращался  к советскому правительству с просьбой создать границу между двумя секторами Берлина, во избежание тотальной миграции своих граждан. Через двенадцать лет, в августе 1961 года, Хрущев удовлетворил эту просьбу и миллионы восточных берлинцев оказались в плену.

Джеймс Гарретт – английский дедушка моей дочери, поделился своими впечатлениями о поездке в Восточный Берлин в начале 60-х годов. Он прилетел в Западный Берлин с известным режиссером Ричардом Лестером на переговоры о совместной работе с легендарным фотохудожником Хельмутом Ньютоном, который из-за еврейского происхождения перед войной вынужден был эмигрировать из Германии. Хельмут Ньютон уговорил их поехать в Восточный Берлин на брехтовский спектакль «Карьера Артуро Уи, которой могло не быть».

Несколько метров пограничного контрольно-пропускного пункта на улице Фридрихштрассе (Checkpoint Charlie)  отделяли красочный, свободный, пульсирующий город от серого, обескровленного, угрюмого восточного соседа. Один город, две политические системы – одни победители, другие побежденные.  Контраст неописуем!  Возвращаясь обратно, они вдруг вспомнили, что забыли запереть машину, а случаев с перебежчиками, прятавшимися в недрах автомобилей, было предостаточно. С ужасом они наблюдали, как пограничники выворачивали наизнанку содержимое автомобиля; к счастью, в нем никого не оказалось, иначе не миновать бы им всем  тюрьмы. Джеймс говорил, что атмосфера Западного Берлина того времени была накалена до предела. Никто не сомневался, что русские их оккупируют, и потому жили последним днем: “Еat, drink and be merry, for tomorrow we may die!” («Станем есть, пить и веселиться, ибо завтра мы умрем!») Спектакль о чикагском гангстере, который был срисован с Гитлера, не развеял чувства подавленности  (“feeling of gloom”) от столицы ГДР.

Гостиница, в которой мы остановились с Александром Гордоном, находилась в восточной части Берлина, в районе Курфюрстендам, рядом с мемориальной разрушенной протестантской церковью кайзера Вильгельма – когда-то самой высокой и самой любимой церковью берлинцев. В ноябре 1943 года   в нее попала бомба союзников, а незадолго до этого прихожане  слушали в ней проповедь – притчу Соломона  «Все проходит».  После войны церковь хотели восстановить, но берлинцы запротестовали. Теперь каждый час на башне бьет колокол в напоминание о том, что «ничто не проходит».

Автор: Лейла Александер-Гарретт

Продолжение следует: https://elegantnewyork.com/leila-garett-2/