Неформальные беседы на актуальные темы. 2

Интервью с Галиной Ицкович
вела Татьяна Бородина

Вторая часть
Первая часть здесь. 

ТБ: То, что мы переживаем сейчас, эти 2 года пандемии и самоизоляции, со своими страхами, ограничениями и внутренними, а часто и внешними протестами, это же тоже, в конце концов, совершенно еще невиданный «психологический эксперимент», который будет иметь свои последствия.  Поговорим об этом в сегодняшнем выпуске.    

 

Татьяна Бородина: Изменились ли проблемы – что беспокоило людей в начальный период изоляции и что беспокоит их спустя почти 2 года, и чего можно ожидать в дальнейшем и как с этим справляться? 

Галина Ицкович: Мы, то есть человеческое сообщество, за эти 2 года проделали путь от тревоги к апатии. Во многом мы следуем алгоритму психологической проработки катастрофы. Скажу сразу, не вдаваясь в специфику каждой ожидаемой ступени, что до конца этого процесса нам еще довольно далеко. Сейчас мы застряли в фазе апатии потому, что пандемия, следуя собственным законам, понятным, наверное, эпидемиологу, пошла по кругу, и циклы «открытий и закрытий», бесконечные «нажатия на кнопку можно/нельзя» закоротили механизмы автономной нервной системы. Циклы остались, но сбились. На практическом уровне, от фобий, страхов и панических атак жалобы перешли к вялотекущей депрессии и беспричинной тревоге, новым проблемам с алкоголем и наркотиками, к детскому суициду и буллингу, а пары сдвинулись от семейных несогласий к домашнему насилию. Процессы несвободы, как в зеркале, отражаются в социуме и даже в политике. Многие тоталитарные режимы подняли головы или окончательно закрутили гайки.

ТБ: Но все же мы учимся жить в новой реальности, хотя последствия до конца себя, наверное, не проявили. Общение и социальная жизнь изменилась, и, возвращаясь к теме «выговориться и построить новые нейронные связи», можно сказать, что с этим у нас уже есть проблемы. 

Ведь работа в изоляции, жизнь в изоляции значительно сократила вербальное и социальное общение. Личного эмоционального контакта становится все меньше. Даже по телефону стало сложней общаться, сложней просто «снять трубку» и позвонить. Люди как будто закуклились, спрятались в свои раковины, ушли в себя. Не так ли?

ГИ:   Мне кажется, в самом начале пандемии люди лихорадочно поддерживали связи, проверяли, как там у вас, а у вас как (усмехнулась) , все ли здоровы, всё ли в порядке. Что делать, где купить санитайзер и тд. Но со временем наступила следующая пора – и  люди замкнулись. И всё это соответствует известным фазам переработки катастрофы общественным сознанием. Потому что, да, у нас случилась такая катастрофа.

ТБ: Вы говорите, что все пошло по известным фазам. Не могли бы вы перечислить эти фазы переработки катастрофы. И действительно ли вы относите пандемию к категории катастроф?

ГИ: Да, я отношу пандемию к категории катастроф. 

А фазы прохождения такие:

Фаза 1: Pre-Disaster. Преддверие.  Характеризуется страхом, неуверенностью;
Фаза 2: Impact. Воздействие. Характеризуется рядом интенсивных эмоциональных реакций;
Фаза 3: Heroic. Героическая. Характеризуется высоким уровнем активности при низком уровне продуктивности;
Фаза 4: Honeymoon. Медовый месяц. Характеризуется резкой сменой эмоций в сторону оптимизма;
Фаза 5: Disillusionment. Разочарование, апатия. Характеризуется оптимизмом, переходящим в разочарование;
Фаза 6: Reconstruction. Реконструкция. Характеризуется общим чувством выздоровления.

Для начальной фазы, после того, как случилась катастрофа, характерно отрицание. Никто не считает случившееся катастрофой. «Этого быть не может, потому что такого быть не может никогда». «Это не происходит» или «это происходит не со мной». Или «происходит, но это не страшно, не опасно», то есть отрицание. Известное нам отрицание ковида.  Мы помним, что оно было (не хочу о политике), но отчасти шло и сверху тоже. Отрицание того, что нам нужно носить маски, вакциниироваться – это тоже фаза. 

Те, кто все еще отрицают, как бы застряли в начальной фазе и психологически не перешли в следующую. 

Наше состояние, то, как мы переживаем ковидную катастрофу, абсолютно нормально и следует известным фазам. Мы переживаем эти фазы, и сейчас большинство находится в апатии (это пятая фаза). Причем, мы в ней надолго застряли. 

Первая волна ковида принесла страх и (некоторым, потерявшим близких) ужас, затем вроде пошло на спад и возникла эйфория – как мы, сравнительно легко победили пандемию! Мы все гуляли, все было весело и замечательно, все думали, как нам оперативно помогли! 

Потом наступило разочарование:  как с нами подло поступили! (усмехнулась). Где же эта обещанная помощь? 

Потом пошла вторая волна и так далее. Мы психологически устали и докатались до апатии. Всё идет по предсказанным, изученным, расчерченным фазам.

ТБ: Что должно прийти на смену апатии? Принятие? 

ГИ: Интеграция! Когда мы сможем интегрировать то, что произошло, интегрировать весь накопленный опыт, мы сможем нормально функционировать и восстановиться. 

Что же произошло?  Дело не в том, что людям раздали два раза чеки (stimulus), и они от этого перестали ходить на работу. Нет, конечно. 

Дело в том, что у людей апатия, депрессия. Нам запретили собираться – а это идет вразрез со всем, что нам говорит наша нейробиологическая,  эволюцией отработанная система защиты от паники и стресса. Она нам говорит: когда объявляют тревогу, собирайтесь в группы, бегите за помощью к другу или соседу.

А с ковидом иначе. Нам сказали: «Когда все плохо, закройте окна, двери, задрайте свой отсек и идите ко дну тихонечко. Потом приходите, когда test станет негативным, и вам уже не страшно. А до этого – пожалуйста, не беспокойте». Это идет вразрез с нашей психикой. Нам сказали сделать вещь, которая для нас совершенно неприемлема. 

И что делают люди? Люди выходят на улицу, начинают бить витрины и вытаскивать из них сумочки Луи Вуиттон. Всё было предсказано и, как по нотам, к сожалению, разыгралось. И если мы посмотрим на историю средневековых эпидемий – всего-то лишь эпидемий, не глобальных пандемий(!) – мы увидим точно тот же расклад. 

Coronavirus COVID-19 2019-nCoV disease outbreak concept. Panic in social media. Human hands holding various smart devices with coronavirus alerts on their screens. flat vector illustration

ТБ: То есть  всё идет по закону.

ГИ: Абсолютно. Всё развивается по тем же самым законам. Выходим ли мы сейчас из пандемии, мы еще не знаем. Последняя ли это пандемия, извините, (усмехнулась) – неизвестно. Но хотелось бы, чтобы мы двигались к интеграции. Тогда мы научимся с этим жить и действовать, строить свою жизнь нормально. Я считаю, нельзя к жизни относиться как ко временному явлению.

ТБ: Что нас может подтолкнуть к интеграции?

ГИ: Люди по-разному справляются с такими вопросами во время пандемии. Но я знаю достаточно много людей, которые после первого шока, первого карантина стали восстанавливать оборванные связи, жить нормальной жизнью. Конечно, очень многие испытывают тревогу. Но чем дольше люди ждут и пытаются это переждать, тем выше их уровень тревоги. 

Я должна сказать, что я видела людей, которые вроде бы продолжали функционировать на высоком уровне. Им сказали: «будете работать из-дому», и они сидят, почти 2 года, по 10 часов уткнувшись в компьютер и работают. Вроде нормально, но прошел год такой работы, и эти люди стали обращаться за помощью, прямо было паломничество. Работоспособные, высокофункциональные, мыслящие. Не люди, которые отказались идти на работу, или «живут за счет государства», как кому-то хочется думать. Но какие-то патологические вещи произошли с работающими профессионалами. На поверхности они остались такими же, они функционируют, но у них осталась только очень напряженная работа. И в отсутствие других вещей, которые обычно наполняют нашу жизнь: концерты, поездки, вылазки с друзьями на природу, – уже к концу  первого года  они стали испытывать очень высокий уровень тревоги. Очень высокий. С паническими атаками. Никогда такого не было, и «вдруг»…

ТБ: Что же с этим делать?

ГИ: Мой совет: вооружившись маской, идти на улицу. Начинайте хотя бы с энергичного обхода вокруг квартала на свежем воздухе.

ТБ: Просто свежий воздух нужен или нужны какие-то впечатления?

ГИ: Мы же знаем, что «свежий воздух» обязательно придет с какими-то впечатлениями от окружающей жизни.

ТБ: И все же, с чем к вам приходили люди вначале, что их беспокоило?

ГИ: Сначала люди в Нью-Йорке были просто в ужасе, в состоянии паники, люди прорабатывали потерю близких, и тот страх, который они испытали. Это была первая волна, первые смерти, первые жертвы ковида. Я до сих пор работаю с людьми, которые испытали этот ужас. 

Конечно, приходили люди, травмированные в прошлом, с возвращением посттравматических симптомов, посттравматического состояния.

ТБ: В смысле возобновлялись старые травмы?

ГИ: И это в каком-то смысле ожидаемо, потому что посттравматический стресс в каждой новой травматической ситуации возвращается всё в более и более  глубокой форме.

Что еще? Обостряются все фобии, страхи, панические атаки. Обращаются пациенты с обсессивно-компульсивным расстройством.

ТБ: Это что значит ? Переведите,  пожалуйста.

ГИ: Навязчивые мысли и связанные с ними ритуалы. Правила пандемии и сами по себе ритуалистичны, от бесконечного мытья рук до масок и других новых ритуалов. Наверное, одна из первых групп пациентов – это люди, у которых ухудшились или появились новые ритуалы. 

В основном, я работала со своими постоянными пациентами, не так уж много брала новых в это время. Потому что моим постоянным была нужна моя помощь. Но было море телефонных звонков, месседжей, просьб.

ТБ: Тем людям, с которыми вы постоянно работали прежде, стало хуже? 

ГИ: Их состояние не улучшилось, но мы переживали это вместе. Здесь все равно важен эффект соприсутствия, сопереживания.  Это была дорога, которую мы вместе проходили. 

ТБ: Какие новые проблемы возникли или обострились старые в обществе в целом?

ГИ: Что до новых проблем в обществе в целом, мне кажется, это рост алкоголизма и наркомании. Ну, и повсеместная марихуана, которую, к сожалению, разрешили, и которая вроде бы как бы невинна, но она трагически меняет жизнь многих.

ТБ:  Чем опасна марихуана?

ГИ: Я уже не говорю про отсутствие мотивации, которую она вносит. Но она становится триггером для людей с предрасположенностью к каким-либо психотическим процессам. Иногда она является той последний каплей, которая функционального человека отправляет в абсолютно не функциональное состояние.  Я – большой враг марихуаны. 

Что еще? Детский суицид, к сожалению.

ТБ: Дети это тяжело пережили. Я сейчас часто слышу, что если раньше они рвались в школы и страдали от того, что нет живого школьного общения, сейчас они уже не хотят идти в школу.

ГИ: Совершенно верно. То есть опять-таки от тревоги перешли к апатии. Дети в состоянии апатии, депрессии раздражаются или играют в игры круглые сутки. Они, конечно, не узнают в лицо депрессию, да и родители зачастую тоже не понимают, что происходит, потому что детская депрессия от взрослой отличается по своим проявлениям. Уж простите, я все время нахожу аналогии в литературе. Вспоминаю любимый мною сай-фай рассказ Брэдбери о комнате, сочетающей в себе черты какой-нибудь «Алексы», робота и компьютерной игры, которая в конце концов уничтожила мешающих играть родителей. Это значит, что дети сейчас находятся в состоянии, когда родителей компьютеризированная «комната» практически «съела», и теперь они живут одни. У многих детей ощущение полного одиночества. Они больше ко взрослым за помощью не обращаются.

ТБ: Вы считаете это следствием нашей новой «нормы»?

ГИ:   Я думаю, да. Наш прекрасный distant learning тоже сыграл свою роль. Каждый сидит перед своим компьютером, но  эта модель не работает. Я никого не обвиняю, я всё понимаю, невозможно было иначе пройти через эту ситуацию. Это было вынужденное, но правильное решение. Однако последствия остались. 

Коснулось всего, в том числе отношений в браке. Пары, которые работают из дома и вдруг остались наедине друг с другом, лицом к лицу, и каждый смотрит в свой компьютер.  У кого-то это привело к возникновению конфликтов и даже к домашнему насилию, кого-то – к разводу, кого-то – к трагедии.

И это всё – процессы несвободы, как я уже говорила. Несвобода нам вредна. Полная анархия нам тоже вредна. 

ТБ: Стало ли среди ваших пациентов больше таких, кто за счет того, что у них стало меньше общения и больше свободного времени, испытал дискомфорт, задумавшись о своей жизни, о своем прошлом, о себе? 

ГИ: По-моему, у Татьяны Толстой есть рассказ о том, как в доме не надолго пропадает свет. Но за это короткое время одна из обитателей дома, оставшись наедине с собственными мыслями, кончает с собой. Что-то  остановилось в нашей жизни, и возникла возможность подумать обо всем. О смысле жизни.  Рассказ довольно-таки сильный, и явление это, в общем-то, известное, распространенное.

Остановиться, оглянуться, посмотреть на себя… И ужаснуться…

ТБ: И отправиться к психотерапевту (смеются).

ГИ: Это хороший финал, не как в рассказе.

ТБ: Когда-то это закончится, и мы начнем восстанавливаться или ….? 

ГИ: Это уже закончилось. Оно не заканчивается в наших головах. Нам надо разрешить себе двигаться вперед. Нам никогда больше не будет так страшно, как  весной 2020 года, это важно помнить.

Но чтобы вернуться к жизненному балансу, нужно время. Я думаю, что мы, как общество, психологически восстановимся лет так через 10.

ТБ: Чтобы компенсировать 2 года, уйдет лет 10?

ГИ: Да, психологическое заживление происходит не быстро. А опыт есть, например, опыт 9/11, например, или даже урагана Сэнди. Это наши, местные катастрофы, у каждой страны они свои. Но сколько времени уходит, чтобы разгладить подобные шрамы на разных уровнях. А еще мы не знаем, что будет с поколением, которое потеряло эти годы. Например, дети, которые уже родились в годы пандемии.

Мне интересно было бы посмотреть, что будет через несколько лет. К примеру, статистику расстройств аутистического спектра. Она и так росла в последние годы как гриб.

ТБ: Почему на тех, кто родился в эти годы, может повлиять пандемия? 

ГИ: Первые 2 года в жизни человека – главные, формирующие.

ТБ: А чем это время отличалось для новорожденных? Ребенок все равно дома, с матерью,  отцом и…

ГИ: С нервной матерью и расстроенным или пьющим отцом. Или с пьющей матерью. Или с депрессивной матерью. Или ребенок, который не знает, что у него есть другие родные, к примеру. 

Я сейчас работаю с семьей, у которых ребенок родился в пандемию. Сначала было такое ощущение капсулы. Все чудесно, только мы и наш малыш, нам никто не нужен, правда?  Продукты принесут, и хорошо. Но бабушки и дедушки почему-то продолжают проявлять интерес и все просят: «Когда же мы увидим ребенка?». И вот в полтора года они увидели ребенка… на 2 часа. Причем, родители свою тревогу в связи с этой встречей с трудом подавили. И ребенок был очень удивлен появлением новых людей.

Я за вакцины, за маски тремя руками. А больше всего я за тестирование. Я за тестирование везде и всегда, и это тестирование нас выведет из сложившейся ситуации. Но я против социальной изоляции.

Сейчас у всех есть очень много рецептов того, как это надо было делать раньше. Я считаю, что никто не знает, как надо было делать. Давайте двигаться вперед, не плача над прежними ошибками. Готового сценария не было ни у кого, и ничей сценарий не оказался абсолютно правильным – ни наш, ни шведский, ни китайский. Collateral damage велик во всех трех.

ТБ: Произошло и произошло. И надо жить с тем, что произошло.

ГИ: Да, да. И каждый для себя сам определяет свою степень комфорта. Иногда хочется сказать: «к сожалению». Потому что есть люди, которые продолжают жить в стадии отрицания… 

ТБ: Это любопытно, но я не совсем согласна с тем, что это только психологически они не перешли в следующую стадию. Мне кажется, что это сложнее, потому что вступают в силу политические точки зрения и манипуляция общественным мнением.

ГИ: Политика, конечно, вмешивается. 

ТБ: В истерии с  подавлением свобод возникают совершенно абсурдные вещи. К примеру, всю жизнь мы прививались от разных болезней, причем в обязательном порядке, ведь детей в школу без прививок не брали. И принимали это нормально, а тут еще одна прививка – и такое неприятие. Почему от оспы, или менингита, или полиомиелита, или кори нужно прививаться, и это не нарушает права человека, а прививка от ковида нарушает?! Почему? Абсурд!

ГИ: Конечно абсурд, и он развивается и крепнет и дальше. Я прочитала статью, буквально на днях, что теперь у нас vaccine hesitancy распространилось – держитесь, а то сейчас упадете…на животных!

ТБ: Ну да, их тоже прививать не надо?!

ГИ: Да! Это нарушение их прав!  Возник вопрос, нужны ли нам прививки против бешенства? Какой ужас вообще! Мы возвращаемся прямиком в средневековье!

Давайте попробуем не мыть руки, не чистить зубы и будем тогда свободны.

ТБ: А может нам и туалеты не нужны? Они ограничивают нашу свободу мочеиспускания… 

ГИ: Конечно, это злое изобретение людей, которые пытаются нас лишить свободы. На самом деле, что происходит? Некоторые из нас пытаются найти виноватых, и их покарать. А за что, это уже не важно.

ТБ: Это психологическая проблема или, может быть, манипулирование сознанием? Вбрасываются эти абсурдные вещи, и понеслось… Но наверняка это не тема нашего интервью (смеется).

ГИ: (смеется) Да, все так сложно, так сложно, так сложно. И столько всего, столько индивидуальных вариантов психологических аберраций. 

ТБ: Нас с вами в нашей беседе немного занесло… Я бы хотела вернуться к вечной и волнующей теме отношений между поколениями: «Отцы и дети в первой четверти 21 века». Если вы не против, поговорим об этом в следующем нашем выпуске.

Галина Ицкович – Психотерапевт, преподаватель-эксперт, клинический консультант института ICDL; читает лекции по вопросам детского развития, травмы, автор профессиональных статей. 20+ years of experience in the fields of mental health and developmental disorders.