Продолжение разговора с Игорем Померанцевым этой осенью в Праге.
Начало – Винная зависимость
Интервью вела Татьяна Бородина.
Прага, 2015
Ранней осенью
я всегда повторяю передачу о сигарах.
Я представляю, как ее слушают под вечер
на даче, в саду.
Кто-то разводит костёр
и мой голос смешивается
с дымом, лаем собак, визгом детей.
Особенно я нравлюсь собакам.
Даже не я, а клубы джаза,
оставшиеся после
последней сигары.
Игорь Померанцев. Фотография Милена Финдайз.
Игорь Померанцев: Я работаю с влагой – это мои стихи, эссе и рассказы о вине.
Я работаю с почвой – это все, что я написал о Черновцах и о языке, как о материи.
Я работаю с огнем. У меня есть книга стихов “Homo eroticus” – она существует только на украинском языке.
Я работаю с воздухом, с эфиром – это все, что я делаю на радио – и стихи и проза об эфире
Воздух
Я работаю с эфиром как средневековой ремесленник, как стеклодув, почти в прямом смысле.
Я пришёл на радио еще в эпоху пленки. Я чувствовал звуки руками, поэтому, моя работа на английском и американском радио – это работа человека, который нашел и обрёл в эфире свободную стихию. Есть такой жанр – проза поэта. Я придумал жанр «радио поэта».
Кадр из фильма “Время истекло”, студия в Праге. Режиссёр Л.Стародубцева
Что касается других измерений радио, включая политическое, информационное – это для меня не так интересно. Меня интересует, прежде всего, язык радио.
Этот язык я открыл в Лондоне, когда работал на Би-Би-Си. Тогда я высокомерно, как и большинство писателей, относился к радио. Для меня радио было лишь способом, возможностью донести до слушателей свои писательские наброски и суждения, Я считал радио чем-то малозначительным по сравнению с литературой. Но понемногу я открыл для себя радиоязык и понял, что он уникален и заслуживает к себе не менее уважительного, даже любовного отношения, чем язык прозы или стихов. И, овладев радиоязыком, я в передачах старался держаться в акустической тени, давал возможность выговориться сотням персонажей.
Они рассказывали истории, делились своими эмоциями – и это самое ценное из того, что я сделал на радио. Моим учителем был гений сказа Николай Лесков. Для меня драматургия радио рождается при столкновении звуков, когда они трутся носами, дают друг другу затрещины. Вот это и есть драматургия радио: фактурная, прежде всего акустическая. Это не значит, что я пренебрегаю людьми, их историями, их жизнью. Но, видите ли, историями и людьми занимаются литература и журналистика, и только радио начинается со звука. Ну, и музыка.
Это могут быть голоса животных, шум ветра, стук града по крыше. Но, конечно, и человеческий голос тоже. Как-то композитор Родион Щедрин сказал мне, что человеческий голос – самый интересный и драматичный музыкальный инструмент. Это действительно так.
Конечно, для радиослушателей, радио – это источник информации. Для меня это тоже источник информации, но важно какой это источник: пульсирующий, утоляющий, животрепещущий. У слуха божественное происхождение. Слух – это дар дарителя.
Звук – это, так сказать, свидетельские показания жизни, так же как влага. Звуки живут на Земле, но они не живут там, где нет атмосферы, на Луне, к примеру.
Я, конечно, что-то знаю и про политику, и про пропаганду. У меня здоровый политический темперамент. Но всё равно, для меня радио – это жанр, вид искусства. Для большинства слушателей Би-би-си, радио “Свобода” – это прежде всего, политические радио. Верно – это политические радио с разными задачами: Би-Би-Си – это пропаганда британского образа жизни и политики, радио “Свобода” – это, так сказать, суррогатное радио, что и заявлено в декларации. Что значит “суррогатное”? Это значит, что вот таким было бы свободное русское радио в России, если бы Россия была свободной страной.
Я отдавал и отдаю себе отчет в специфике радио, на которых я работаю, но при этом, лично мне, в первую голову, интересна именно воздушная стихия. Её хорошо знают парашютисты. Если ты прыгаешь с парашютом, ты ощущаешь плотность воздуха. Вот и я открыл для себя плотность воздуха, материю воздуха, с которой можно работать, как ваятель работает с гранитом или с мрамором, как поэт работает с языком.
Я понял это, работая в англо-саксонском эфире, потому что, это эфир свободного мира. Когда ты очень хочешь что-то сделать на радио, ты приходишь к американскому или к английскому редактору и говоришь – «Я хочу сделать это». Он думает и говорит: «У нас это не принято». Но я повторяю: «Я очень хочу», тогда редактор говорит: «Ладно, если ты хочешь, попробуй». Потом ты приносишь то, что сделал, и он говорит: «А почему мы это должны передавать, обоснуй, это же радио «Свобода». Я отвечаю: «Потому что, мы называемся радио «Свобода», и свобода — это не только политическая категория, но и культурная, артистическая, эстетическая». «Ладно,- говорит редактор, – ты меня убедил».
Автор шаржа на обложке книги “Служебная лирика” – Резо Габриадзе
То, что я делаю на радио, никакого отношения не имеет к моему писательству. В этом смысле на радио – я предатель литературы, потому что у радио и литературы – разные языки.
Литература, прежде всего, работает со значением слов, а радио – это стихия звука. В эфире важен смысл звуков, а не смысл слов. Помню, это было в Мюнхене, на радио Свобода – тогда умер писатель Джералд Даррелл – первоклассный писатель-анималист. Директор пришёл ко мне и сказал: «Слушай, ты же у Даррелла брал когда-то интервью». Я отвечаю: «Я брал у Лоренса, брата Джералда». Он говорит: «Ну, не важно. Напиши-ка некролог».
Я долго думал, что же мне делать и понял – что. Я собрал голоса зверей – дельфинов, котиков, волков, слонов – всех, кого Даррелл любил. И я смонтировал композицию: плач животных по Джералду Дарреллу.
Почему я привожу этот пример? Чтобы показать, что у радио – свой язык. Необязательно говорить о Даррелле словами. Думаю, он был бы счастлив, что его отпели звери, те, кого он любил. Вот в этом и заключено отличие. Ты работаешь с другой материей, с другой тканью. Этим я занимаюсь уже почти 40 лет.
Признаюсь, что я как писатель паразитирую на этой теме, у меня есть книга стихов “Служебная лирика” – о радио, как о причудливом, уродливом и интригующем институте.
Ещё я написал книгу “Радио «С»” – о стилистике радио, в эту книгу вошли лучшие передачи, выдерживающие жанровую транспортировку, т.е. перенос на бумагу. Да, на радио – я предатель литературы, поскольку работаю со звуками. А как писатель, да, я наблюдаю за радио, принюхиваюсь к нему, пишу о нем, но другим языком. Так что есть, по крайней мере, два Игоря Померанцева, один, – писатель, а другой — “стеклодув-воздуходув», средневековый мастер звуков.
Вот бы взять интервью у крови.
Услышать её голос.
“Бесшумно двигаться” – это оксюморон.
Всё, что движется, – издаёт звук.
Голос крови…Это шелест? Шёпот?
Сонорный перелив?
Или лёгкий стон,
напоминающий редукцию гласных?
Необходима настойчивая работа
с фонографами и кардиографами.
-Скажите пожалуйста, госпожа Кровь,
считаете ли вы себя носителем
ритмической памяти человека?
Я хочу слышать Ваш голос,
Кровь!
Патрия
У меня репутация космополита, и это в корне не верно. Я абсолютный патриот, но у меня свое понимание патрии. Это те точки на планете, которые я чувствую душой, те, что отзываются, откликаются во мне, и таких точек на Земле немного.
Это чувство я испытывал в своей жизни несколько раз. Я вырос в Черновцах, я жил в Киеве – это мои родные города. Такие же чувства я испытываю в Лондоне, который стал родным для меня городом, благодаря сыну. Я прожил там вместе с сыном второе детство – английское детство. Мой сын родился в Киеве, но ему было десять месяцев, когда мы покинули Советский Союз. Он – лондонский бой. .[/box]
Я испытываю это чувство на кладбищах Стамбула, на пьяццах Рима, да и всюду в Средиземноморье. Это означает, что моя патрия – средиземноморская культура. Вот в Скандинавии я не испытываю этих чувств, да, скандинавская культура – не ровня средиземноморской, при всём уважении. Все, что относится к Средиземноморью – это и есть моя патрия. Даже Португалия, эта веранда с видом на Атлантический океан, все равно, – часть Средиземноморья. Вот это моя патрия, и я чувствую себя на этой родине замечательно: и физически, и эстетически, и чувственно.
Что касается англо-саксонской культуры… Ну, Англия всегда была влюблена в Италию. Англия – это еще одна, немножко другая патрия, поскольку, – это школа самого свободного полета мысли. То, что мы теперь называем Западом, в политическом смысле, это продукт не всей Европы, а прежде всего, англо-саксонской цивилизации. Италия, Франция, Скандинавия – не дали, исторически, настоящей политической свободы и стабильных демократических институтов, их дала Англия и ее побочные дети – США, Австралия, Канада, Новая Зеландия. А я, больше всего в жизни, люблю свободу. И талант.
Так получилось, что я «пришелец». Но у «пришельцев» есть свои преимущества – они впитывают, заимствуют, усваивают лучше, чем «аборигены».
Люди с акцентом –
довольно большая нация.
Уже много лет
я при ней.
В барах
Кордовы, Вероны, Лейдена
я различаю на слух
своих новых соплеменников
и думаю о них
с теплотой.
Вот такого рода
патриотизм:
акустический,
фонетический.
Игорь Померанцев. Фотография С. Захарченкова.
Почва
Есть такие стихи у Максима Рыльского:
“Земля, яку сходив Тарас
Малими босими ногами”
Город моего детства и юности – Черновцы. Это мифический город. У него репутация культурной Атлантиды в австро-германском мире. Это почва, где родилась выдающаяся австро-немецкая поэзия, поэты-классики второй половины 20-го века. Это город, который по стечению невероятных обстоятельств, взрастил крупнейших экономистов, теологов, поэтов, биологов. Первый исследователь структуры ДНК – из Черновцов. Я думаю, что в этом городе была самая высокая концентрация гениев на кв. м. брусчатки. Об этом знают интеллектуалы Германии и Австрии, но не знают в России, и мало кто знает в Украине.
В советское время Черновцы жили в историческом анабиозе. Но я вырос на фоне австрийского архитектурного модерна и румынского конструктивизма, и усвоил эти уроки. Это была прививка свободы и долженствований. Я учился в университете, построенным выдающимся австро-венгерским архитектором Йозефом Главкой. Это был архитектурный бог Австро-Венгрии, в том числе Праги и Вены. Он поработал и в Черновцах. Это он создал резиденцию православных митрополитов Буковины и Далмации, впоследствии ставшей университетом. Я учился в этом здании на факультете романо-германской филологии. Там же, за двадцать с лишним лет до меня, изучал английский язык поэт Пауль Целан, имя которого в городе было напрочь забыто, просто стёрто.
Моя семья приехала в Черновцы из Забайкалья, в семье мы говорили по-русски. Я учил украинский язык в школе, у меня твердая “четверка”, я прочел сотни книг на украинском языке. После – работал в гуцульской школе учителем. Это моя почва, и я до сих пор воспринимаю украинские стихи естественнее, чем английские, хотя английский язык – моя специальность, и я – подданный британской короны. У меня за последние годы вышло 6 или 7 книг. И почти все они изданы в Украине, в переводах на украинский язык и по-русски. Они продаются в украинских книжных лавках, у меня в Украине есть читатель.
Моя последняя русская книга вышла в Петербурге, это мой винный Magnum opus, она называется “Поздний сбор”, но она продается, по-моему, только в одной галерее в Петербурге, даже до Москвы не доехала. Пришлось переиздать её в Черновцах.
В советской империи Черновцы был еврейским городом. Впрочем, и в немецкой литературе, начиная со второй половины XIX века, его называли еврейским. В середине 50-х годов, прошлого столетия, только пятая часть городского населения были евреями, причем, из них меньшая часть – австрийскими, а большая – бессарабскими.
Но евреи обладают мощным энергетическим полем. Даже, если их всего ничего – три десятка тысяч – они делают погоду в городе. Я уже в детстве знал, что евреи живут в Киеве, в Москве, в Ленинграде, но столичные евреи мне казались сплошь респектабельными, богатыми, процветающими, а вот в Черновцах были всякие – шпана, проститутки, убийцы, валютчики, вундеркинды, по улицам бродили евреи-горбуны, таскавшие на своих горбах контрабандную мацу. Конечно, там была не только еврейская голь – там были, например, знаменитые боксеры, борцы, легкоатлеты, участвовавшие в Олимпийских играх, в чемпионатах мира. Мне в детстве казалось, что евреи – самые замечательные спортсмены, особенно борцы и боксеры.
Так что, в детстве, я жил в Израиле, но назывался он – Черновцы. Сначала мне об этом сказал отец. На мой вопрос, бывал ли он за границей, он ответил: “Мы живем за границей”. Но не уточнил, за какой именно.
Мы с отцом часто гуляли по городу, и он мне украдкой показывал талантливых украинских писателей: Володимира Бабляка, Романа Андрияшика. Я, конечно, пялился на них, хотя отец меня одергивал. До сих пор помню их сосредоточенные лица, как будто они несли какие-то гири. Только потом, в 1972 году, когда я переехал в Киев, замороженный страхом, Киев после украинских арестов, я понял, какие гири носили Бабляк и Андрияшик и почему они рано умерли.
Киев, презентация книги “Вiльний простiр” и фильма “Время истекло”. Дом “Мастер Класс”
***
В поэзии я работаю со свободным стихом. В моём поэтическом хозяйстве рифмы нет уже лет тридцать. Язык, слова, дыхание, а дыхание – это синтаксис, какие-то воздушные конструкции образов, или наоборот, заземленные – вот это моя работа.
***
СРОК
Они осадили нашу крепость и дали ночь на сдачу.
Мы уже не раз переживали такое:
подкопы, стрелковые цепи, за ними сапёры,
штыковая атака, канаты, штурмовые мосты,
наконец, взятие, их штандарт на дозорной башне
и резня —до последнего младенца и щенка—
с помощью холодного оружия,
чтобы вкусить простое ратное счастье
и сэкономить огнестрельное.
Но и на этот раз мы решили не сдаваться.
****
Всё-таки войны
расширяют горизонт.
Ну знали бы мы о племени тутси
по кличке “тараканы”,
если бы его вполовину не вытравили?
Теперь вот прирастаем географией:
Волноваха, Дебальцеве,
Розсипне, Грабове,
ну и, конечно, Счастье,
по-нашему Щастя –
без одной ноги, в кровоподтёках,
лежит на носилках
и смотрит на нас.
***
Водитель сказал:
— Я не выйду из машины.
Эта площадь простреливается.
Позавчера здесь застрелили учителя,
вон там, возле колодца.
Я вышел из машины,
достал мобильный телефон,
позвонил в студию и вышел в эфир:
«Я веду репортаж из албанской деревни на границе с Югославией.
Нет помидоров душистей и баклажанов синей, чем в Албании – самой бедной стране Европы»…
И вот теперь 17 лет спустя
я снова на той же площади,
но называется она не Скандербег,
а Украина.
***
—И не смейте называть нас лилипутами!
Иначе я не дам вам интервью. Вот если бы вас
называли жидом или укропом? Хотели бы?
Называйте нас «маленькими людьми»,
в самом прямом смысле,
без этой русской «отзывчивости».
Нам ваша жалость не нужна.
Всё равно всю жизнь мучимся.
И после жизни:
поглядели бы вы на детский гроб,
в котором я хоронил жену.
Огромная капля срывается с его века
и замирает в воздухе.|
—Ладно. Вы просили прочесть что-нибудь из моего репертуара.
Вильям Шекспир. «Венецианский купец». Монолог Шейлока, акт III, сцена 1
***
Благодарим Игоря Померанцева за интервью. Мы успели поговорить о Воздухе, Почве и Влаге – (см. Винная зависимость), но пока осталась в стороне тема Огня. Надеюсь, что наша беседа будет иметь продолжение.
Информационная справка: Игорь Померанцев – обозреватель Радио Свободы с 1987 года (корреспондент в Лондоне), с 1993 года – в Мюнхене, с 1995 г. – в Праге. Редактор и ведущий радиожурнала “Поверх барьеров.
Родился в 1948 году в Саратове. Закончил романо-германский факультет Черновицкого университета. В радиожурналистике – с 1980 года (Русская служба Би-Би-Си). Автор радиопьес “Любовь на коротких волнах”, “Любимцы господина Фабра” (“Свобода”), “Вы меня слышите?” (World Service BBC). Автор дюжины книг прозы, поэзии и эссе, в том числе книг о радио: “News“, “Радио “С”, “Служебная лирика”, «КГБ и другие стихи», «Czernowitz.Черновцы.Чернiвцi» и др.
Автор книг о вине «Красное сухое»,«Поздний сбор», «Винарнi», «Винные лавки».
