Литературные пятницы
Нина Аловерт.
Памяти Виктора Щебетковского
Среди ночи меня разбудил резкий телефонный звонок. Я чуть не заплакала от обиды. В канун веселого праздника “Хэллоуин” я легла спать пораньше, на следующий день мне предстояла тяжелая работа: с 6 часов вечера я должна была стоять в дверях ресторанчика “Оливковое Дерево” в Гринвич Вилладж и рассаживать ряженых посетителей. Рабочий день предстоял ненормированный и непредсказуемый, я не хотела просыпаться. Но телефон не унимался, а спать под телефонную трель я не могла. Пришлось взять трубку и сказать: “Алло”.
– “Мяу!” – услышала я в ответ. От возмущения я заорала по-английски: “Ты посмотрел на часы? Ты видишь, который час?!” – “Мяу, – утвердительно отозвалась трубка приглушенным мужским голосом.
Я бросила трубку и выдернула телефонный шнур из розетки. “Хорошенькое дело, – думала я, – не хватало только, чтобы у меня начались слуховые галлюцинации…” Заснуть мне не удалось.
Это случилось через год после того, как Шверубович поехал в Москву, благо ворота открылись. Его встретили как национального героя. Его выставка имела такой оглушительный успех, что он и остался жить в России. Временно. Первые месяцы он что-то передавал мне, даже, кажется, уговаривал приехать. Затем замолк. Иногда мне присылали вырезки из московских газет, где встречалось его имя, но я вырезки не читала и газеты выбрасывала. Я практически жила почти в безвоздушном пространстве. Год выдался совсем неудачный. Мало кто заказывал фотографии, покупатели как-то притихли.
Я вдруг обнаружила, что нечем платить по кредитным картам. И пошла работать в ресторан. “Оливковому дереву” понадобилась “хозяйка”, т.е. попросту – приветливая дама, которая стоит в дверях, принимает гостей и рассаживает их на свободные места. Устроила меня на работу прелестная эфиопская принцесса, внучка Хайлесе Лассиа. Ее свергнутый с престола знаменитый дед пошел на фронт во время 2 мировой войны летчиком-бомбардировщиком, внучка работала официанткой в нью-йоркском ресторане. Внучка была так же бедна, как и я, потому что после смерти короля бесчисленные наследники уже несколько десятилетий не могли поделить его наследство, хранимое швейцарскими банками. А поэтому оно лежало там невостребованное. К тому же при всей своей утонченной красоте и высшем образовании, полученном в Сорбонне, эфиопская принцесса была цвета очень черного кофе с небольшим добавлением молока. Поэтому ее время от времени кто-нибудь обижал. Так однажды таксист высадил ее ночью, когда она возвращалась с работы, не довезя до дома и сказал: “Ничего, черномазая, дальше и сама дойдешь”. Кому в 4 часа утра на пустой улице ты пойдешь жаловаться на расовую дискриминацию?
Когда я вошла в ресторан, там было ещё сравнительно тихо. Молоденькие официантки ещё веселые, ещё взбудораженные предстоящим праздником (как будто им предстояло сидеть за столиками в разряженной компании, а не бегать с тяжелыми подносами в клубах табачного дыма), щебетали, собравшись стайкой. Это к утру их смех станет вымученным, их нежные лица посереют, а под блестящими глазками повиснут мешки. Сейчас они были похожи на свежесрезанный букет экзотических цветов. Как ураган, пронесся по ресторану хозяин и скрылся в кухне. Озабоченная Сильвия, наш администратор, присела у стойки бара, распределяя столики между официантками и уже подсчитывая что-то на бумаге. Словом, начиналась обычная суета, которая всегда возникает в ресторане в ожидании предстоящей работы. Ресторан в такие минуты напоминает театр перед началом спектакля. Влад, высокий красавец англосаксонского типа, единственный мужчина-официант в нашем ресторане, кинулся ко мне. “Наконец-то, – закричал он, – наконец-то мы будем целый вечер вместе!” Это был ритуал. У всех актеров ресторанного представления – своя маска.
Итак, занавес открылся, я встала у рампы, т.е. у дверей ресторана и глянула сквозь стеклянные двери на улицу в ожидании посетителей. За окном уже шумел карнавал. Но я никак не могла войти в роль. Чувство одиночества не покидало меня. И я вспомнила о своем дорогом ленинградском друге Васеньке. У нас никогда не было романа, и это облегчало нашу дружбу, которая была для меня почти такой же необходимой, как отношения с подругами. Правда, иногда Васенька произносил что-то вроде: “Надо бы нам пожениться. Представь себе, будем ходить по Невскому и водить за руку красивого ребенка”. Этой фразой наши интимные отношения ограничивались, и мы продолжали ходить по театрам и танцевать в компаниях рок-н-ролл и другие не совсем советские танцы. Когда я собралась в эмиграцию, он нашел в себе мужество меня поддерживать, хотя никто тогда не знал, свидимся ли вновь…
“Васенька, – думала я, обращаясь к нему, – друг мой бесценный Васенька! Приди, постой со мной. Эта жизнь создана для тебя. Тебе будет интересно посмотреть на наш театр абсурда. А мне сегодня так тревожно и одиноко. Приди, раздели со мной этот вечер!” И Васенька пришел и встал рядом со мной на лестнице.
И тут же в ресторан вошел одинокий посетитель, как ни странно – русский, я была даже с ним знакома. Красотой Антон не отличался, был кряжист и широк в плечах, и только курчавая русая борода и большие глаза украшали его костлявое лицо. Он сообщил, что пришел ненадолго, перекусить, и я посадила его за маленький столик недалеко от входа. К нему, нежно улыбаясь, уже спешила эфиопская принцесса. “Смотри, Васенька”, – сказала я. Но Васенька и так уже во все глаза смотрел на принцессу. Я повернулась к Антону. Он открыл рот, чтобы сделать заказ, да так и сидел с открытым ртом, глядя на официантку.
А на улице шествовал карнавал. Маги, звездочеты, испанки, вурдалаки, скелеты, дружелюбные привидения. Важно прошествовал Некто в сооружении на голове, которое изображало тюремную решетку. “Видишь, Васенька, – сказала я, какое шествие. – А что мне делать в этой развеселой толпе? Может быть, в ней идет человек, которого я жду? Почему другим женщинам встречаются какие-то положительные мужчины, без фокусов, без жен и детей, словом без богатого прошлого, без всяких там фантазий артистической души? Просто – нормальные мужчины? ” – “А тебе нужен такой мужчина?” – спросил Васенька с сомнением в голосе. – “Но я ведь и не встречала такого, откуда я знаю. Может быть, и встречала, но внимания не обратила? Надо подумать”. – ” Глупости, – сказал Васенька. – Как будто я тебя не знаю. Ты просто не ценишь того, какую счастливую жизнь подарила тебе судьба”.
Подбежала Лиза, самая “старая” из официанток, ей уже исполнилось 25 лет: “Не сажай никого за мой столик, места ещё есть, я сбегаю, покурю”.
Вошли четыре мужчины, не глядя на меня, не поздоровавшись и не дожидаясь, когда я их посажу, прошествовали как раз к лизиному столику.
Я их прекрасно знаю, они меня тоже. Они здесь – завсегдатаи. В начале своей работы в ресторане я пыталась учить их правилам хорошего тона, но результат – нулевой. Они друзья хозяина ресторана. Я посмотрела на Лизу, Лиза тяжело вздохнула, изобразила ослепительную улыбку на лице и направилась к столику. “Четыре коктейля, – прошептала она мне, пробегая мимо. – И будут с ними сидеть весь вечер”.
“Тебе Антон что-то хочет сказать”, – говорит Васенька. Оборачиваюсь. “Можно позвать мою официантку?” – говорит Антон? Можно. Подходит принцесса. Антон заказывает 5-ую чашку кофе.
“Так, Васенька, – говорю я, – и этот столик мы надолго потеряли”.
Мест уже почти нет, вваливается веселая компания молодых людей. Кричат и балагурят на русском языке.
– Здравствуйте.
– Мамочка, Вы говорите по-русски?! – кричит радостно веселый толстяк в кожаной куртке. – Посадите нас за хороший столик. Мы из другой страны приехали.
– Из Бруклина, что ли?
– Конечно. А что Вы здесь делаете? Зачем работаете в ресторане? В ресторане надо пить и веселиться.
«А у меня такой способ веселья: работать в ресторане», – отвечаю я и сажаю их за последний большой свободный стол. За русской компанией прибежали ещё две пары, размалеванные и разряженные, во что – не пойму. Иду искать им столики.
«Мамочка, – кричит мне толстяк, – когда все рассядутся, приходите к нам, посидите с нами!»
Ресторан, Васенька, – тоже театр. Батюшки, кто идет? Это Валентина идет. Васенька, это – Валентина, беспокойная душа. Она тебе понравится!
Вошла Валентина, смуглая как испанка, как обожженная солнцем Суламифь.
“Валентина, – говорю я ей, – Валентина, звезда мечтаний…”
“Глупости, – ответила Валентина и затянулась сигареткой. – Глупости, Блок, романтика, поиски истины, любовь – все глупости. Мы – племя вымирающих. Мы устарели.”
“Батюшки, – говорю, – в чем дело?”
“Мы отплыли от одного берега, но попали в бурю у другого. Мы построили корабль недружных дураков…”
– Сколько вас человек?
– 15.
– Нет, серьезно?
– Я и говорю серьезно. Видите, они на улице стоят.
Иду по залу.
– Пожалуйста, если вы уже заплатили… мне нужен столик. Люди ждут на улице.
Недружелюбные взгляды.
В конце концов кого-то куда-то пересадила, сдвинула столики, рассадила пятнадцать молодых ведьмочек и одного вурдалака. Больше в ресторане мест нет, можно слегка расслабиться.
“Мамочка! – кричит мне русский человек из глубины зала. – Где наша официантка с водкой?”
Бегу к Лизе. “Тебя 12 стол ждет!”
Возвращаюсь на место. Васенька разглядывает Валентину.
“Мы построили корабль недружных дураков, – продолжает Валентина с того места, где остановилась. – Послезавтра у меня день рожденья. Не вздумай забыть.
Я стала звонить своим друзьям и знакомым. Пора начинать гармоничную жизнь, рассуждала я. Почему, думала я, читая на ночь Платона, почему мы не можем гулять, пить вино и вести беседы о прекрасном? Я могу сшить всем тоги”.
Вошли японцы. 8 человек. Все – маленькие, худенькие. Пробежал Влад. Посмотрел на японцев, сделал большие глаза. Покосился с интересом на Валентину. Сказал: “Нам некогда, подождите!” Поцеловал меня и убежал в нижний зал. Понес кому-то мороженое.
– Сколько вас человек? Придется подождать. Минут 5-7.
“Я могу сшить всем тоги (Валентинa пришла излить душу, и ничто не может ее остановить). И сплести лавровые венки. Мне моих простынь не жалко. Мы возляжем на ковер и будем говорить о философии. Я позвонила всем знакомым. Женщины все дружно согласились. Но что случилось с мужчинами?”
– Смотри, ещё посетители.
– Вижу, Васенька. Все равно свободных столиков нет.
Японцы выстроились в затылок и терпеливо ждут, переминаясь с ноги на ногу, держат в руках разноцветные шарики. Сзади галдит компания страшных привидений.
“Но что случилось с мужчинами? – продолжает Валентина. – Звоню. Один вчера перепил, аж к послезавтрашнему дню в себя не придет. О возлиянии думать не может. Другой наоборот вступил в трезвый период и боится запить: ему во время последнего запоя уже позвонили сверху… Третий начал что-то нести невнятное… У него, дескать, сын… У него сыну уже десять лет, десять лет это не мешало ему по первому зову ехать в гости хоть на край света.
Скажи, в чем дело? Что с нами происходит? Кстати, где Шверубович? Тебе не кажется, что он слегка загостился в России? Пора бы и вернуться. Надеюсь, ты его ещё не забыла.”
“Валентина, – говорю, – обещай мне: когда я умру, найди Шверубовича и все ему про меня расскажи. Но только после моей смерти. Обещаешь?”
И видится мне пыльная дорога и в ушах начинает звенеть далекий колокольчик.
“Обещаю,” – ответила Валентина и ушла. А Васенька почему-то покачал головой.
Только я, наконец, посадила японцев за стол, как тут в ресторане появляется новое лицо.
“Тебе не кажется, Васенька, что у меня сегодня приемный день?”
Не успела я ничего добавить, как очутилась в железных мужских объятиях. Отношения с Леней – это своего рода “сиртаки”. Тема для музыкальной разработки такая: “Когда? когда же, дорогая, ты придешь в мой дом, когда я уговорю тебя прилечь вздремнуть со мною у лафета?” И так уже пять лет.
– “Видишь, Васенька, – говорю я, – судьба. Вот и пришел тот самый человек. А я о нем забыла.”
Так говорю я другу своему бесценному Васеньке, который почему-то недовольно молчит в ответ. А Леня продолжает шептать мне на ухо: “Когда я, наконец, тебя уговорю? Ты ведь и дома у меня никогда не была. У меня много больных, но я все приемы отменю, закрою офис, и мы будем пить коньяк. Может, у тебя сердце болит? Так мы послушаем.”
И вдруг у меня в ушах раздается треск, как будто в ресторан ударила молния. Мигом сгорели стены ресторана и прямо передо мной в ослепительном свете солнца поплыли кресты Ново-Дивеева кладбища.
Почему я забыла о Лене, когда маме стало плохо с сердцем?! Почему не позвонила?!
– “Бросай ресторан, – шепчет Леня и сжимает меня все крепче. – Поехали ко мне прямо сейчас”.
А за дверьми ресторана тянется дорога, затвердевшая от жары. Раскаленный июльский воздух заполняет холодную лестницу, на которой я стою. Когда мама умерла, наступила такая жара, как будто освобожденная от земной оболочки мамина энергия воспламенила атмосферу. Почему же я не позвонила Лене?
А за дверью ресторана уже зазвенел колокол, и монашка-горбунья пошла передо мной по раскаленной дороге, неся перед собой огромный крест, величиной с нее самое. “Пусти!” – закричала я Лене. “Что это? – притворно возмутился Леня. – Ты не любишь, когда мужчина делает тебе больно?” Но объятья ослабил.
“Я ревную!” – закричал Влад, пробегая мимо с огромным подносом, уставленным в три этажа тарелками с жареной картошкой.
А колокол все звонил, и монашка шла по раскаленной дороге.
“Да отпустите Вы женщину, – недовольно сказал Васенька, – видите, ей не до Вас.”
“Ну, хорошо, – сказал Леня, – приду в другой раз. Когда-нибудь же я тебя уломаю?”
Он выбежал из ресторана и с радостным воплем исчез в толпе клыкастых монстров.
Затем время понеслось с такой быстротой, что я почти не могла говорить с Васенькой. Крикливая толпа за окном уже не радовала. Пробегавший мимо Влад время от времени кричал: “Я больше не могу! Обними меня!” и, не останавливаясь, бежал принимать новый заказ.
Но всякому безумию приходит конец. Я как-то не заметила, когда исчез Антон, оставив на столе дикое количество мелочи. И я ещё долго следила за столиком, пока принцесса не подошла его убирать. Потом ушла большая компания, оставив на столе в виде чаевых десять центов, и мы с официанткой выскочили на улицу их догонять. И бедная официантка, которую они гоняли два часа подряд за каждой мелочью, просто отдала им эти центы и не захотела с ними даже говорить.
Ресторан заметно пустел. Вошел мужчина, одетый так повседневно, что его появление казалось диким среди общего безумия. И пока я разглядывала его костюм и галстук, глаза отдыхали от созерцания абсурда. Как он высчитал, что я – русская, не знаю, но вошедший обратился ко мне на русском языке. Он пришел один, просто хочет попить кофе, нельзя ли его посадить туда, где потише? “Конечно”, – говорю я и улыбаюсь своему нормальному соотечественнику.
Небольшой столик в глубине зала оказался свободным. Мужчина бросил плащ и стопку газет на свободный стул, и я пошла спросить, кто из официанток ещё в силах двигаться. Но соотечественник окликнул меня из глубины зала. Когда я подошла, он спросил меня, задыхаясь от бешенства: “Вы меня специально за этот стол посадили?!” Я с изумлением оглянулась вокруг. “Вы думаете, я буду сидеть рядом с ЭТОЙ?!” Я опешила и опять оглянулась. За соседним столиком сидела молоденькая мулатка, пила кофе и читала книгу. “Чтобы я сидел в ресторане рядом с негритянкой?!” – продолжал задыхаться от ярости соотечественник. Но тут уже я сама пришла в бешенство. “Уходи! – сказала я ему, стараясь не кричать, – уходи немедленно, вон сию минуту!” Мужчина схватил свои вещи, и нарочито громко швыряя пустые стулья, которые попадались ему на пути, выбежал из ресторана. Ко мне бросился хозяин: “Что случилось?!” И покрылся холодным потом: “Слава Богу, ты его выгнала. Только этого мне здесь не хватало: расового конфликта!”
Я посмотрела на Васеньку, он одобряюще мне подмигнул.
Ещё накатывали волнами компании ряженых, но к 3 часам ночи ресторан опустел, и я почувствовала, что больше не могу находиться здесь ни минуты. Я умоляюще посмотрела на Сильвию, но она встала ко мне спиной. Она была права: ещё двое посетителей что-то жевали в глубине зала, по улице ещё плелись какие-то инопланетяне, дудели в дудки и заглядывали в окна ресторана. Я собралась бесславно умереть на боевом посту.
Хлопнула дверь, я с ненавистью повернулась к новому посетителю. И замерла: в ресторан вошел Кот. Он был высок ростом и казался ещё выше из-за огромной маски с усищами. Маска была белоснежной и шкура, в которую был одет Кот, тоже была белоснежной.
Я повернулась к Васеньке – но Васенька исчез. Кот прошествовал в середину зала, вальяжно развалился за столиком, закинул свой хвост на спинку соседнего стула и замогильным голосом попросил у официантки шиш-кебаб.
Когда я оправилась от столбняка, тарелка с мясом уже стояла на столе.
“Он что же в маске и шиш-кебаб будет есть?” – с интересом подумала я и стала гадать, как он будет выходить из создавшегося положения. И беспечное ожидание начинающегося праздника сменило мою усталость. И я смотрела на Кота, и смотрела на Кота, и тогда он встал и снял маску.
С тех пор прошло много лет. Многое изменилось в моей жизни. Я давно не работаю в ресторане. Нет в нем ни веселого Влада, ни вечно озабоченной Сильвии. Антон женился на эфиопской принцессе, и у них уже трое детей. От красавицы-матери они унаследовали только цвет кожи. Иногда приходя с работы домой, Антон смотрит на играющих детей и растерянно думает: “Кто это? Откуда взялись эти негритята?”
Нет больше в живых друга моего бесценного Васеньки, и Шверубовича тоже нет.
Валентина, такая же прекрасная, давно не читает Платона, теперь она увлекается Шопенгауэром. И когда мы говорим о прошлом, она иногда напоминает мне о своем обещании поговорить со Шверубовичем после моей смерти. Но я отделываюсь безразличной улыбкой. Мало ли что я говорила, так давно это было…
Но тот праздничный вечер я помню, как будто это случилось вчера: Кот снимает маску и говорит: “Скажи правду, ты ведь меня не узнала, когда я тебе ночью позвонил?”
Мы выходим из ресторана, держась за руки, и Шверубович вдруг останавливается в дверях и смотрит на меня ликующе и смущенно: “А ты так и не вышла замуж?” “Конечно, нет, – удивляюсь я. – Что за странная идея!”
И когда я вспоминаю тот веселый праздник Халлоуин, я всегда говорю: “Видишь, Васенька, ты был прав: какую счастливую жизнь подарила мне судьба!”
1986, 2001
Я ГОТОВЛЮ КАТАЛОГ К ВЫСТАВКЕ ШВЕРУБОВИЧА
Пояснение к картине
Вот дверь. Она – в неведомый чертог.
В чертоге том – неведомо чего.
На крыше – сад. В саду висит окно.
Шумит метель. Окно снежком заносит.
Здесь слов любви никто не произносит.
Нам страшно врозь, а вместе – не дано!
Портрет художника
На одной стоит ноге
В огороде.
То ли кочерга в руке,
То ли вроде.
Нос морковкой – просто смех!
Шляпа с бантом.
Недовольный, но на всех
Смотрит франтом.
***
Прядут вслепую Парки или нет,
Но в час иной, средь праздников и будней,
Скажи: она писала мой портрет.
Вздохни: она играла мне на лютне
