Виталий Орлов
Анна Ахматова 1910 год
«НО Я ВЫПЬЮ, И ВЫПЬЮ С УЛЫБКОЙ ВСЕ НАЛИТОЕ ЕЮ ВИНО»
Николай Гумилев
«Поэтом трагически победоносной судьбы» назвала Анну Андреевну Ахматову Ольга Берггольц. Судьба – определяющее слово в жизни Анны Андреевны и в творческом «я» – Ахматовой. Об одном из своих современников, былом товарище по легендарному Цеху поэтов, преуспевающем стихотворце-конформисте, предавшем друзей своей юности и память о них, Анна Ахматова сказала жестко: «Какой же он поэт – без Судьбы?»
Ахматова – поэт подлинной Судьбы, ставший неизбывной болью и радостью многих и многих людей – тех, кто так или иначе находится в поле притяжения ее поэзии.
Ахматову то хулили за «узкотемье», то величали «первооткрывателем женской души». Но так или иначе она могла бы о себе сказать словами боготворившего ее замечательного поэта Бориса Чичибабина (для меня – поэта из первой «десятки»): «И все-таки я был поэтом!»
Ее любили, кажется, все, кто встречался ей на долгом и невероятно тяжелом пути: поэты и художники, музыканты и артисты, ученые и дипломаты. Вряд ли ее можно было назвать красавицей. Бунин даже сочинил эпиграмму:
Любовное свидание с Ахматовой
Всегда кончается тоской:
Как эту даму ни обхватывай,
Доска останется доской.
Но в ней было что-то от колдуньи – она и сама так считала…
Сергей фон Штейн
Первое свое – «чудовищное» – стихотворение Анна Ахматова написала в одиннадцать лет. Собственные стихи больше тревожили ее, чем радовали – и так было потом с нею всегда. Строки вспыхивали поначалу слабыми огоньками, разгорались, обжигая мукой недовыражения, перезванивались рифмами, но чаще всего не набирали высоты, становились ненужными, как перечеркнутый черновик. Стихи в чем-то и обделяли ее, отграничивая от сверстников, причащая к тайне. «…ненужная, никому, никогда»,- писала Аня Горенко Сергею Владимировичу фон Штейну. Она пыталась покончить с собой – к счастью, гвоздь выскочил из известковой стены. «Мама плакала, мне было стыдно», – вспоминала она.
В семье Аня пользовалась большой свободой, не признавала никакого насилия над собой. Самое сокровенное могла доверить только маме и старшему брату Андрею. Третьим «доверенным лицом» со временем стал С.В.фон Штейн, муж старшей сестры Инны, университетский товарищ Александра Блока, поэт и переводчик.
Фотография Максимилиана Волошина, Гумилёв Н. С. в Париже, 1906 г.
«Милый Сергей Владимирович,- пишет ему Аня 2 февраля 1907 года,- это четвертое письмо, которое я пишу Вам за эту неделю. Не удивляйтесь, с упрямством, достойным лучшего применения, я решила сообщить Вам о событии, которое должно коренным образом изменить мою жизнь, но это оказалось так трудно, что до сегодняшнего вечера я не могла решиться послать это письмо. Я выхожу замуж за друга моей юности Николая Степановича Гумилева. Он любит меня уже три года, и я верю, что моя судьба быть его женой. Люблю ли его, я не знаю, но кажется мне, что люблю… Я дала ему руку, а что было в моей душе, знает Бог и Вы, мой верный друг Сережа». Ахматова долго не могла ответить взаимностью на любовь Гумилева из-за своего чувства к их общему царскосельскому знакомому Владимиру Викторовичу Голенищеву-Кутузову, студенту в Петербургского университета. В течение нескольких месяцев Ахматова просила С. фон Штейна прислать фотографию Голенищева-Кутузова. Когда он, наконец, ее прислал, Ахматова написала: «На ней он совсем такой, каким я знала его, любила и так безумно боялась: элегантный и такой равнодушно-холодный, он смотрит на меня усталым спокойным взором близоруких светлых глаз…Я слишком счастлива, чтобы молчать. Я пишу Вам и знаю, что он здесь со мной, что я могу его видеть – это так безумно хорошо. Сережа! Я не могу оторвать от него душу мою. Я отравлена на всю жизнь, горек яд неразделенной любви. Смогу ли я снова начать жить? Конечно, нет! Гумилев – моя судьба, и я покорно отдаюсь ей. Не осуждайте меня, если можете. Я клянусь Вам всем для меня святым, что этот несчастный человек будет счастлив со мной».
Николай Гумилев полюбил Анну Ахматову, когда ей было около 14-и лет. Они встретились в канун Рождества 1903 года, и с этого момента целых 10 лет она занимала главное место в его жизни и в его поэзии. Напротив, на Аню ни их первая встреча, ни много последующих не производили особого впечатления. Коля Гумилев был довольно неуклюжим молодым человеком на три года старше Анны, и за некоторым высокомерием скрывалась неуверенность в себе. В отчаянии от нежелания Анны всерьез отнестись к его чувству, Гумилев на Пасху пытался покончить с собой. Потрясенная и напуганная этим, она рассорилась с ним, и они перестали встречаться. Летом мать Анны с детьми уехала в Евпаторию.
Ахматова и Гумилев в Киеве.
Так как гимназический курс Анна еще не закончила, ей всю зиму пришлось готовиться с преподавателем к поступлению в последний класс. Занятия скрашивались тем, что молодой учитель Миша Мосарский влюбился в свою ученицу, правда, из-за этого он проводил уроков вдвое больше.
Гумилев после окончания гимназии приехал в Евпаторию повидать Анну, и они помирились.И хотя она никак не могла серьезно отнестись к любви Гумилева, он был полностью охвачен этим чувством. Он не упускал ни одной возможности повидать Анну, а летом 1907 года поспешил в Севастополь, где тогда она жила, и поселился в соседнем доме. Но Анну, только что закончившую гимназию, мысль о замужестве не привлекала. Во Франции, где ранней осенью оказался Гумилев, в отчаянии от нового отказа он вновь пытался покончить с собой – после попытки отравиться он был найден в бессознательном состоянии в Булонском лесу. В апреле 1908 года, по пути из Парижа заехав в Киев, где в это время училась Ахматова, он вновь безуспешно предлагал ей руку и сердце. Следующая встреча произошла летом этого же года, когда Анна приехала в Царское Село. После этой – встреча в Киеве, где он на два дня остановился по дороге в Египет. В Каире он предпринял еще одну – последнюю – попытку самоубийства. После возвращения из Египта до января 1909 года Ахматова не имела от него никаких вестей. В мае он приехал к ней в Лютсдорф под Одессой, где она тогда жила, и стал уговаривать поехать с ним в Африку. Она отказалась. Но уже в ноябре она вдруг уступила его настойчивым уговорам.
Вл.Голенищев-Кутузов (предположительно)
Это произошло после дуэли Гумилева с Максом Волошиным – не из-за нее, а из-за поэтессы Дмитриевой, знаменитой Черубины де Габриак.
И все же Ахматова позднее говорила, что их брак был не началом, а «началом конца» их отношений.
25 апреля 1910 года юная пара венчалась в церкви Никольской слободки в Киеве, за Днепром. Родственники Ахматовой считали ее брак заведомо обреченным на неудачу, и никто из них не пришел на венчание. После свадьбы молодожены уехали в Париж. Анна впервые увидела Париж, подаренный ей Гумилевым на несколько блаженных недель.
Портрет Н.Недоброво. 1906
Потом снова Россия, и впервые после пятилетней разлуки – Царское Село, где они стали жить в доме Гумилевых. В начале лета Гумилев привел ее в «башню» к Вячеславу Иванову. Анна прочитала ему три-четыре стихотворения из своей «Киевской тетради», которые на хозяина впечатления не произвели. Гумилев посоветовал ей бросить это «странное, ненужное занятье», раз уж не получается, и посвятить себя другому виду искусства, к примеру, танцам: «Ты такая гибкая…».
В сентябре Гумилев уехал на полгода в Африку. Неслышно преодолевая огромные расстояния, поначалу приходили от него письма. Зимой не пришло ни одного…
Сколь ни упорны были его ухаживания, он почти тотчас после свадьбы стал тяготиться семейными узами. В октябре 1912 г. у молодой четы рождается сын «Левушка-Гумилевушка», а через год у Левы появляется младший единокровный брат Орест Николаевич Высотский, но об этом Анна ничего не знает. «Когда Н.С. (Гумилев) уехал в Африку, – пишет П.Н. Лукницкий, – мать Н.С. как-то попросила А.А. разобрать ящик письменного стола. А.А., перебирая бумаги, нашла письма одной из возлюбленных. Это было для нее неожиданностью: она в первый раз узнала. А.А. за полгода не написала в Африку Н.С. ни одного письма. Когда Н.С. приехал, она царственным жестом передала письма ему. Он смущенно улыбался. Очень смущенно. Он уверял ее, что поездки в Африку нужны ему для укрепления здоровья и развития характера, что его любовные связи ничего общего не имеют с их «особенными отношениями».
Ахматова и Модильяни. Наталия Третьякова
Но зато в эту пору у Анны были другие письма – из Парижа.
«ВЗЛЕТЕВШИХ РУК ИЗЛОМ»
Взлетевших рук излом больной,
В глазах улыбка исступленья,
Я не могла бы стать иной
Пред горьким часом наслажденья.
Анна Ахматова. «Надпись на неоконченном портрете»
О весеннем Париже писал ей молодой художник Амедео Модильяни. «Я запомнила несколько фраз из его писем, одна из них: «Вы во мне как наваждение». Как я теперь понимаю, его больше всего поразило во мне свойство угадывать мысли, видеть чужие сны и прочие мелочи, к которым знающие меня давно привыкли»…
Укрывшись под огромным старым зонтом Амедео, они сидели, тесно прижавшись друг к другу, на скамейке (за шезлонги надо было платить, а денег у него не было) и «в два голоса читали Верлена … и радовались, что помнят одни и те же вещи».
А.Модильяни.1918
Сравнительно недавно всплыли другие, несколько иные рисунки Моди, чем известный портрет Ахматовой: лихие, вполне легкомысленные «ню» – рисунки, сделанные тогда, когда молодая замужняя дама, царскосельская барышня, приехала с мужем в Париж, а потом и без него, чтобы встретиться с ее Амедео…Он рисовал ее в своем неизменно синем блокноте – при отблесках лампы, ночью, и под утро, утомленный и умиленный. Она позировала послушно и надевала тяжелые африканские бусы, и заламывала руки над головой, оправляя прическу и замирая в неподвижности с затекшими руками, и даже становилась в поразившую его позу «женщины – змеи». Про тогдашние ожерелья, пунктиром обозначенные на рисунках Модильяни, она упоминала и в своей поздней прозе: Модильяни «рисовал ее не с натуры, а у себя дома».
Ю.Анненков. Портрет Ахматовой. 1921
В старости она вспоминала слова Модильяни о том, что женщины, которых стоит писать, кажутся неуклюжими в платьях.
По вечерам она ждала его, чтобы открыть входную дверь. «Чтобы не разбудить консьержку». В ее очерке никаких намеков на интимность, на то, что он приходил к ней ночами (умный поймет и сам, Sapienti Sat). Она написала загадочно и романтично: «Модильяни любил ночами бродить по Парижу, и часто, заслышав его шаги в сонной тишине улицы, я подходила к окну и сквозь жалюзи следила за его тенью, медлившей под моими окнами».
Элементарная логика подсказывает: Анна постаралась скрыть от мужа то, что произошло с ней в Париже, уничтожить все следы, все подарки. И прежде всего рисунки, модильяниевские «ню», которые он ей дарил. Но элементарная логика – это не та субстанция, которой придерживались два гения…
Черты ахматовского лица и линии ее тела долго еще маячили в скульптурных портретах и «кариатидах» Модильяни. Он трудился исступленно, как монах, вставая с рассветом и до изнеможения стуча по твердому камню. У последних его скульптурных портретов было Ее лицо, Ее челка, Ее глаза…
Модильяни не любил расставаться с любимыми картинами и скульптурами, а нелюбимые он беспощадно уничтожал. Тогда у него был только один постоянный покупатель – доктор Поль Александр.
Доктор не знал, кто эта гибкая молодая женщина с пучком темных волос на затылке и своеобразным профилем, которую столько раз рисовал Моди…
А.Модильяни. Портрет Ахматовой. 1911
Доктор Поль Александр писал о Модильяни: «Когда он был захвачен какой-нибудь фигурой, он лихорадочно, с необыкновенной быстротой рисовал ее при свете свечи, никогда ничего не исправлял, а по десять раз за вечер начинал заново один и тот же рисунок…Изредка он добавлял одну или несколько деталей для создания атмосферы – люстра, свеча в подсвечнике, кот, картина на стене для горизонтали…».
Неожиданно продолжение этой истории стало известно в наше время.
Прочитав эту запись коллекционера, одна генуэзская славистка, мадам А. Докукина-Бобель, пришла в изумление: именно эти извечные атрибуты можно разглядеть на модильяниевских рисунках из коллекции доктора Поля Александра, появившихся в 1993 году на выставке в Венеции. Она даже сообщила об этом в парижской газете «Русская мысль» за 20 октября 1993 года.
Так вот у кого были спрятаны рисунки-портреты Ахматовой все это время – у доктора Поля Александра, а потом и у его наследников, по-видимому, и выставивших их в Венеции!
Значит ли это однако, что другие свои портреты, сделанные Моди, Ахматова не привезла в Россию и не постаралась сохранить, не предавая гласности? Об этом речь пойдет чуть позже.
