Татьяна Шереметева
Когда-то, еще в прошлом веке, я ненадолго приехала в Нью-Йорк. И вскоре улетела, не забыв на прощание мысленно плюнуть в его сторону.
В самолете на пути в Москву я думала о том, что за последние десять дней у меня успели украсть деньги из сумки, что однажды вечером я видела крысу возле мусорных мешков и еще о том, что в этом городе так много самых разных людей, большинство из которых мне совсем несимпатичны.
Еще был сломанный каблук на туфле Missoni, когда я пыталась спуститься по почти отвесной лестнице в катакомбы, которые в этом городе называют subway.
Каблук был высотой 9 (девять) сантиметров, тонкий и красивый. И вот, не успев побегать по корявым мостовым Москвы, он погиб.
Чрез пару дней после этой неприятности муж, сказав, что я выгляжу, как беженка с оккупированных территорий, одел меня в плащ «Burberry» (он, плащ, уже фигурировал в одном моем рассказе) и белые кроссовки, после чего, довольный своим креативом, отвез меня на Wall street и сфотографировал возле Фондовой биржи, где, как известно, решаются судьбы мира. Выяснилось, что в плаще и кроссовках я выгляжу, как настоящая «ньюйоркесс». Потому что уважающие себя дамы на работу ходят именно так, а шпильки надевают уже в офисе. И именно это отличает настоящих «ньюйоркесс» от разных там понаехавших.
До шпилек после опыта с Missoni у меня дело так и не дошло, а замечание про кроссовки я тогда запомнила.
Эх, напрасно по возвращении в Москву я попробовала так прийти к себе на работу в британскую компанию «Кэдбери». (Кстати, поставщик Английского Королевского Двора вот уже двести лет.) Мои коллеги-экспаты, из тех, кто наводнили в те давние веселые годы модные офисы встающей с колен России, отреагировали по-английски сдержанно. А наш старшой, представитель компании в России, пожилой и сердобольный джентльмен, вызвал меня в кабинет и участливо поинтересовался, все ли у меня в порядке.
В его резиденции в Соединенном королевстве Великобритании и Северной Ирландии только газону вокруг дома, видите ли, было почти столько же лет, что и самой компании «Кэдбери». А вы говорите, кроссовки с деловым костюмом…
Прошло время, и выпала мне опять та же дальняя дорожка: десять часов в пути, несъедобная аэрофлотовская кура, затекшие ноги, онемевшие чресла (эвфемизм) и общее раздражение в организме. К тому же наискосок от меня разыгрывалась унизительная для моего национального достоинства гр-ки РФ драма. Я делала вид, что мне все равно, хотя на самом деле в душе переживала. И болела за наших, вернее, за нашу, тем более что она была молода, хороша собой и тоже блондинка.
После взлета к ней на свободное место рядом подсадили пассажира. Пассажир тоже был молод, но совсем не так хорош собой и не блондин. Короче, такой ушастый очкарик с тонкой шеей и длинными ногами, которые он не знал, куда деть.
Ну, вот, собственно, и все. Через пять минут выяснилось, что очкарик говорит только по-английски, через десять – девушка была готова на все. Эх, а еще блондинка…
Но это была наша блондинка, и потому в этой битве полов я взяла ее сторону.
В ход пошла умная книжка по эзотерике, шоколад «Бабаевский» (русский шоколад – он же самый вкусный), рассказ о прапрабабушке-фрейлине и что-то еще. Она готова была поделиться своей курой, занять ему очередь в туалет и выйти за него замуж. Если он ее попросит. Но он не попросил. А вместо этого извинился и открыл свой ноутбук – по тем временам редкий и экзотический девайс, и так просидел до посадки.
Все американцы – противные. А самые противные те, кто не хочет наших девушек брать замуж. И зачем я сюда опять прилетела?
На этот раз я уже лучше понимала, куда попала, поэтому сумку держала крепко, за кошельком смотрела внимательно, мешки с мусором обходила, а крыс жалела. Их же все ненавидят, а у них, между прочим, тоже дети есть…
И, главное, я ходила в кроссовках и в том самом увековеченным в моем рассказе плаще «Burberry» на шерстяной подкладке. Мне было тепло и удобно. Я заходила в кофешки «Starbucks» на прямых и бесконечно длинных авеню, вздыхая, что это не Парижские кофейни, ходила по «стритам», где ветви деревьев, растущих по разные стороны улиц, смыкаются над головой, и переживала, что выглядят они не по-Женевски.
А потом мой муж заметил, что если уж все так плохо и если мои эстетические стандарты так грубо попираются, то я могу обменять билет и досрочно вернуться в наше Матвеевское, что близ печально знаменитого Очаково, и там, вероятно, мне будет хорошо. Конечно, не так, как в Женеве или Париже, но получше, чем в Нью-Йорке.
Досрочной встречи с Матвеевским я не хотела категорически. Поэтому решила взглянуть на Нью-Йорк по-другому, не сравнивая его с европейскими столицами. И попытаться понять, почему этот город так забирает тех, кто в нем живет, почему о нем писали, по нему тосковали и в него влюблялись, почему его называют крышей мира и городом мечты. Ведь недаром же когда-то остров Манхэттен купили у индейцев за 24 нынешних доллара…
Я ходила по старому Нью-Йорку вдоль и поперек, наматывая за день по 15 километров. Падала вечером в кровать или почти падала со стула в ресторане, а утром начинала опять ходить, стараясь увидеть то, чего не сумела разглядеть и понять в первый раз.
«Стриты» – это как правило ряды старомодных таунхаусов, где, кажется, идет своя особенная жизнь, где в окнах видны тяжелые складки плотных штор, а за ними – большие настольные лампы, где под высоким крыльцом обязательно есть маленькая дверца, почти как в сказке про Золотой ключик, и вдоль фасада – крошечные, заботливо обустроенные палисадники.
Знаменитые нью-йоркские кубики «walk ups» без лифтов и с наружными лестницами для пожарных. Внизу будет обязательно или магазинчик, или кафе, рядом – узенькая входная дверь для жильцов и крутая лестница наверх. В каких-то из этих зданий по вечерам еще светятся окна, а где-то окна уже забиты фанерой. Неужели снесут?
Вглядываясь в мрачные многоэтажные здания из потемневшего кирпича с узкими окнами, я представляла девушек-продавщиц из рассказов О.Генри. Вот, наверное, в таких домах они и жили. Крошечные комнаты-пенальчики, часто одна узенькая кухня, где не разойтись, на двоих или троих. Кажется, я вижу их – молоденьких, тощих не от диет, а от недоедания, одиноких и неустроенных, мечтающих о своем принце. Принцы, конечно, встречались, но исключительно в рассказах доброго О.Генри. Наверное, он тоже их жалел и старался хотя бы в книгах подарить им немного везения.
Пишут, что в Нью-Йорке очень старый жилой фонд. Потому что строить начали давно и строили много. Потому что их не бомбили во Вторую мировую войну и потому что сейчас все, что имеет историческую ценность, они стараются сохранить. И можно даже не обратить внимание на то, что над очередным «старичком» со смешными пожарными лестницами, как росток из бутона, вырастает высоченная стеклянная башня. Старое не трогают, новое строят.
По дороге от стильного мидтауна до раздолбайского даунтауна я снова и снова наблюдала, как все менялось вокруг. Ближе к «нижнему городу» народу на улицах становилось все больше, и его состав поражал своей пестротой в прямом и переносном смысле слова.
Ну, вот, наконец, богемная Гринвич-виллидж. Там нет служивого люда при галстуках из банков, международных организаций и корпораций с мировым именем среднего Манхэттена, одна «Pfizer» чего стоит. Там трудно разобрать, какого пола, рода-племени и возраста человек. Тату, веревочки, амулетики, хвосты из молодых, старых, седых и отсутствующих волос. Все или курят, или пьют, или едят: за столиками, на ступеньках, на тротуарах, вытянув ноги поперек движения пешеходов, которые аккуратно перешагивают через них. Например, такие тихие и незлобивые, как я, которые, если и ругаются обсценно, то исключительно шепотом.
Большие витрины маленьких, чумазых домов, за ними – картины. Здесь трудно найти какой-либо магазин, зато здесь на каждом шагу – арт-галереи. Квартал, где живут и работают художники. И не только.
Когда я подходила в первый раз к маленькому, почти игрушечному дому номер 44 по Мортон-стрит, я не могла поверить, что по этой улице можно просто гулять с собакой или обедать за столиками кафе. Мне казалось, что все, вслед за мной, должны были благоговейно застыть, прижав руки к груди, напротив этой цифры – «44». Да, вот здесь и жил Джозеф Бродский – русский поэт и американский гражданин. И я еще долго буду здесь стоять и удивляться, что эту дверь можно запросто открывать своим ключом, можно заходить туда и, может быть, даже жить в той самой квартире…
Кафе «Данте» все в той же «деревушке» – одно название чего стоит. Там изящные стульчики с гнутыми спинками и маленькие столики. И много воздушных, нарядных пирожных. И стены крошечного помещения покрыты полустертыми цитатами из «Божественной комедии». В те далекие теперь годы я еще не знала, что пройдет несколько лет и кафе «Данте» останется, но все, что наполняло это маленькое пространство обаянием старины, безвозвратно исчезнет. Бедному «Данте» будет сделана косметическая операция. Места внутри станет больше, мебель обновится, а изысканные пирожные заменит простецкая выпечка… Но это будет потом.
А однажды случилась моя встреча с Грамерси-парком. Я знала, я, конечно, слышала о нем, но никогда там не была. Старые деревья, ухоженные газоны и фонтан по центру, кованная изгородь, большие торжественные ворота, а вокруг, как будто защищая всю эту красоту от посторонних глаз, выстроились в каре жилые дома. Благородство стиля, форм и пропорций каждого старинного фасада, широкие ступени, витые перила, надпись на длинном козырьке бордового цвета “The National Arts Club”.
Подъезды с высокими резными дверями, невозмутимые консьержи в белых перчатках и фуражках с золотыми околышами, высокомерная учтивость или же учтивое высокомерие. Потом я возвращалась туда опять и опять. Если существует магия места, то она, на мой взгляд, именно там.
Через несколько лет выйдет моя книга «Грамерси-парк». Она не могла не появиться.
Рассказывать ли и дальше о том, что я смогла увидеть, когда влюблялась в этот город? О нем написаны тома книг, статей и исследований умных и знающих людей, его прошлое, настоящее и будущее находится под пристальным вниманием всего мира.
Давайте я лучше расскажу о моих отношениях с ним. Прошло время, и я перестала бояться, потом комплексовать, а потом стала чувствовать себя на его улицах уютно и комфортно. И еще мне стало понятно, что мне, в случае чего, помогут. Вокруг разные люди, и среди них много тех, кто поможет встать, если я поскользнулась, подскажет как доехать, научит, как купить билет в незнакомом терминале или просто предложит свой проездной, как произошло, когда уже на входе в автобус я обнаружила, что потеряла билет. (А потому что балда.) Да, так было. И спасибо тем людям. Я не помню их лица, но помню их поступки.
Огромный город, который поражает своей мощью, красотой и блеском и который при этом так уязвим, которому нужны человеческая забота и поддержка. И помощь. Так было много раз еще до нашего рождения, так было, когда дата 09/11 навсегда разделила его прошлое и будущее , так было и летом 2020.
Забитые фанерой витрины магазинов, металлические заграждения у тротуаров, безлюдные улицы в самом центре Манхэттена, тишина и мрачные лица полицейских. Я никогда не видела их такими. Да, Нью-Йорк не бомбили, но он тоже пережил свою маленькую войну. Все сошлось этим летом. И продолжается до сих пор.
Нью-Йорк, неужели ты никогда уже не станешь прежним? Ответа на этот вопрос пока нет. Есть надежда. Мир болен, и не только ковидом.
Мне тревожно, я вместе со многими переживаю за этот огромный и красивый город. Потому что я знаю, что Нью-Йорк забирает до конца, что он не отпускает, что, полюбив, ты никогда уже его не разлюбишь.
