31 декабря моя невестка, Катенька, мыла посуду. Нет, вру, это было уже первого января.
А потом собралась рожать. Я забыла сказать, что она ждала ребенка. Мы тоже, конечно, ждали. Даже еще больше, чем она.
Поэтому она мыла посуду, а мы следили за ее животом. Каждому хотелось первому крикнуть: “Катька, смотри, у тебя живот совсем опустился, рожать пора, домывай скорее!..”
Дальше – все как у всех. Алешка волновался, долго не мог натянуть на ноги катины перчатки, так с голыми руками и уехал.
Феля со своего дежурства каждые два часа звонил в роддом. Там к нему привыкли, хоть и называли по-разному – иногда: “папаша”, иногда – “мужчина”.
Он отзывался на все. Тем более они отвечали одинаково: “Мужчина, перестаньте звонить каждые пятнадцать минут!”
Стива родился в этот же день. Жизнь вошла в обычную колею: ребенок жил на балконе, мама учила нас, как надо правильно воспитывать детей, все старались при этом не смотреть на меня, Феля уволакивал ребенка с коляской во двор, и то ли Стиве, то ли себе повторял: “Ничего, все будет хорошо…”
Весь первый год мы решали, в правильное ли время он родился. С одной стороны – смазывался Новый год, с другой – день рождения. С третьей стороны, пить два дня подряд было не обязательно… И, с четвертой, всё равно мы начинали праздновать за неделю.
Задолго до первой годовщины внука я стала думать о подарке. Но отметала все, что мне приходило в голову, в сторону “летели” плюшевые монстры, сабли, барабаны, книжки, мышки, мишки…
С помощью лупы расписывая акварелью лица пастухов, лошадки, лишнего, как мне казалось, четвертого волхва, я старалась каждому придать свой характер…
Последнего, с лицом Павла Глобы, я чуть не забраковала, но пожалела свою работу и поставила Глобу между двух овечек.
Конечно, акварель, как и гуашь, не самая прочная краска, но акрилика у меня не было, масло не успело бы высохнуть, но ведь и поливать водой мой рождественский шедевр было не обязательно…
Приняв заслуженную порцию похвал, я поставила композицию-макетик на маленький столик около спящего внука.
Несколько раз в этот вечер я заходила туда, чтобы при свете ночника полюбоваться своей придумкой.
И никогда я не была так близка к тому, чтобы поверить в такую прекрасную историю…
Утром, не дожидаясь, пока Стива подаст голос, мы, толкаясь локтями и игрушками, вошли в его комнату.
Стива, с зелеными губами, красно-желто-лиловым лицом, стоял на черно-оранжевой простыне. В лужице под ним плавали пастухи, половинка звездочета без колпака и овечка с тонкими, как у мухи, ногами…
Сам Стива, щурясь от удовольствия, доедал Павла Глобу.
А потом собралась рожать. Я забыла сказать, что она ждала ребенка. Мы тоже, конечно, ждали. Даже еще больше, чем она.
Поэтому она мыла посуду, а мы следили за ее животом. Каждому хотелось первому крикнуть: “Катька, смотри, у тебя живот совсем опустился, рожать пора, домывай скорее!..”
Дальше – все как у всех. Алешка волновался, долго не мог натянуть на ноги катины перчатки, так с голыми руками и уехал.
Феля со своего дежурства каждые два часа звонил в роддом. Там к нему привыкли, хоть и называли по-разному – иногда: “папаша”, иногда – “мужчина”.
Он отзывался на все. Тем более они отвечали одинаково: “Мужчина, перестаньте звонить каждые пятнадцать минут!”
Стива родился в этот же день. Жизнь вошла в обычную колею: ребенок жил на балконе, мама учила нас, как надо правильно воспитывать детей, все старались при этом не смотреть на меня, Феля уволакивал ребенка с коляской во двор, и то ли Стиве, то ли себе повторял: “Ничего, все будет хорошо…”
Весь первый год мы решали, в правильное ли время он родился. С одной стороны – смазывался Новый год, с другой – день рождения. С третьей стороны, пить два дня подряд было не обязательно… И, с четвертой, всё равно мы начинали праздновать за неделю.
Задолго до первой годовщины внука я стала думать о подарке. Но отметала все, что мне приходило в голову, в сторону “летели” плюшевые монстры, сабли, барабаны, книжки, мышки, мишки…
Хотелось что-то сделать своими руками. Мечталось, чтобы это “что-то” он мог хранить всю свою жизнь. А может, еще передал своим детям. А те, в свою очередь…
Я видела перед собой ясноглазого юношу. Он стоит перед секретером, один ящик которого немного выдвинут. На то, что он держит в руках, падают чистые слезы. С криками “Папа, дай посмотреть”, бегают дети – маленькие сопливые ангелы.
“Не сейчас, дети, не сейчас, это – самое дорогое, что у меня есть. Когда-нибудь все это останется вам,” – давясь скупыми слезами говорит папа.
Я видела перед собой ясноглазого юношу. Он стоит перед секретером, один ящик которого немного выдвинут. На то, что он держит в руках, падают чистые слезы. С криками “Папа, дай посмотреть”, бегают дети – маленькие сопливые ангелы.
“Не сейчас, дети, не сейчас, это – самое дорогое, что у меня есть. Когда-нибудь все это останется вам,” – давясь скупыми слезами говорит папа.
Да, именно так: слезы – чистые, они же – скупые… секретер сроду не видела, но смотрится благородно… Но что ему сунуть в руки?
Мелькнувшие в голове ангелы подтолкнули мою податливую мысль в библейскую сторону. Новый год, Рождество, рождение Стивы, Сочельник, Ленин на елке…
Вспомнила придуманный немцами рецепт для лепки: вода, мука, соль…
И вообще, история рождения маленького мальчика в яслях, на сене, волхвы в разных колпачках, ослик, ушки аккуратно лепить, чтобы не треснули в духовке, овечки всякие, если место хватит, каких-нибудь зевак можно придумать, не каждый день такое увидишь…
Мелькнувшие в голове ангелы подтолкнули мою податливую мысль в библейскую сторону. Новый год, Рождество, рождение Стивы, Сочельник, Ленин на елке…
Вспомнила придуманный немцами рецепт для лепки: вода, мука, соль…
И вообще, история рождения маленького мальчика в яслях, на сене, волхвы в разных колпачках, ослик, ушки аккуратно лепить, чтобы не треснули в духовке, овечки всякие, если место хватит, каких-нибудь зевак можно придумать, не каждый день такое увидишь…
Вся скульптурная композиция заняла пространство 25 на 25 сантиметров и пять дней работы. Не считая маленького Иисуса, пришлось создать штук 20 действующих лиц…
С помощью лупы расписывая акварелью лица пастухов, лошадки, лишнего, как мне казалось, четвертого волхва, я старалась каждому придать свой характер…
Последнего, с лицом Павла Глобы, я чуть не забраковала, но пожалела свою работу и поставила Глобу между двух овечек.
Конечно, акварель, как и гуашь, не самая прочная краска, но акрилика у меня не было, масло не успело бы высохнуть, но ведь и поливать водой мой рождественский шедевр было не обязательно…
Приняв заслуженную порцию похвал, я поставила композицию-макетик на маленький столик около спящего внука.
Несколько раз в этот вечер я заходила туда, чтобы при свете ночника полюбоваться своей придумкой.
И никогда я не была так близка к тому, чтобы поверить в такую прекрасную историю…
Утром, не дожидаясь, пока Стива подаст голос, мы, толкаясь локтями и игрушками, вошли в его комнату.
Стива, с зелеными губами, красно-желто-лиловым лицом, стоял на черно-оранжевой простыне. В лужице под ним плавали пастухи, половинка звездочета без колпака и овечка с тонкими, как у мухи, ногами…
Сам Стива, щурясь от удовольствия, доедал Павла Глобу.
Вы же не хотите знать, как, спасая орущего ребенка, мы раздирали его на части?
Как отпаивали водой, как, пытаясь промыть просоленный организм, проливали на Стиву клизму?
Как отпаивали водой, как, пытаясь промыть просоленный организм, проливали на Стиву клизму?
Как Феля, по праву единственного ученого в нашей богемной семье, пытал меня о “точных пропорциях соли и остальных ингредиентов в этой мерзкой смеси”?
Как Алешка по линялым остаткам миниатюрных фигурок старался определить, успел ли Стива съесть еще хоть одного астролога?
Как к вечеру меня простили, и даже не пытались убить, когда я предложила выпить за наше единственное, но самое лучшее Рождество на свете… Ведь, в конце концов, ребенок остался здоровым…И какая разница, чей это был промысел ?
Правда, мама говорила, что соль нынче какая-то несолкая…
