Виталий Орлов
175-летию Нью-Йоркской Филармонии посвящается.
Часть 3. Начало см.: Часть 1 и Часть 2
Зал Нью-Йоркской филармонии
Другой проект, который под руководством Лорина Маазеля был осуществлен и осуществлен блистательно, связан с именем замечательного композитора Родиона Константиновича Щедрина.
19 декабря 2002 года в Эвери Фишер-холле состоялась мировая премьера четвертой оперы Родиона Щедрина «Очарованный странник», написанной по заказу Нью-Йоркской Филармонии и ее нового художественного руководителя Лорина Маазеля. Именно Маазель, которому опера и посвящена, стал инициатором ее создания. Опера была написана на собственное либретто композитора.
С начала 90-х Маазель регулярно проводил мировые премьеры сочинений Щедрина. В новом произведении Щедрин предложил дирижеру в качестве литературного первоисточника одно из любимых своих произведений – повесть Николая Лескова «Очарованный странник». «Опера для концертного зала» повествует об удивительных приключениях орловского конэсера (польск. – знаток) Ивана Северьяныча Флягина (на премьере партию исполнил эстонский бас Айн Ангер), трагической истории любви цыганки Груши (меццо-сопрано из Финляндии Лилли Паасикиви), великодушном, но изменчивом нраве богатого Князя (солист Мариинской оперы Евгений Акимов).
Майя Плисецкая и Родион Щедрин
Когда Р.Щедрин прилетел в Нью-Йорк на репетиции, Маша Яцкова мне сказла: «Я хочу познакомить вас с Родионом Константиновичем. Он, конечно, замечательный композитор, и очень своеобразный человек. Встретиться с ним чрезвычайно трудно: у него в Нью-Йорке расписана каждая минута, да и встречаться и разговаривать с незнакомыми людьми он опасается, как будто ожидая подвоха. Но мы сделаем так. Я, кажется, ему понравилась, и он даже подарил мне только что изданную его книгу «Монологи разных лет». Я дам вам на один день эту книгу, а завтра вы приедете в Филармонию во время репетиции оперы, и я тоже приду. Дождетесь перерыва и вернете мне книгу. Вот эта пауза – ваша! Не растеряйтесь!».
Сцена из оперы «Очарованный странник» Родиона Щедрина в Мариинском театре
Поначалу все так и было. На репетицию «Очарованного странника» в зрительный зал не допускали никого из посторонних, но в перерыве, перемещаясь по лабиринту служебных помещений Эвери Фишер-холла под предводительством Маши, мы, наконец, добрались до Щедрина и Маазеля. И тут Щедрин увидел в моих руках свою книгу. Неожиданно рассердившись, он с возмущением сказал Маше: «Вот, доверяй молодежи: подарил ей книгу, а она тут же ее кому-то отдала! У меня больше с собой нет, это последний экземпляр!» – «Но Виталий – не кто-то, – быстро нашлась Маша. – Ему поручено взять у вас интервью по поводу премьеры «Странника», и он готовился, прочитал за ночь вашу книгу и теперь ее возвращает! – Возвращает? – вдруг усомнился автор. – Есть такие люди, которые возвращают взятые книги?». Похоже, в его жизни такое бывало не часто…
Щедрин несколько смягчился, мы все вместе пошли в кафе перекусить, и он согласился побеседовать. В конце беседы он подписал мне фотографию и даже пригласил на встречу со своей женой, Майей Михайловной Плисецкой, которая должна была состояться назавтра в Библиотеке искусств Линкольн-центра. Попасть на эту встречу было чудом, но оно произошло …
А вот часть моей беседы с Р.К. Щедриным.
Р. Щедрин: Когда Маазель заказал мне оперу, я предложил ему в качестве основы для либретто повесть моего любимого писателя Лескова. Но обратить его в «лесковскую веру» оказалось не так просто. Он попросил дать ему текст. По прочтении текста в переводе на английский у него было кислое-кислое лицо. Тогда я достал для него немецкое издание, и тут реакция была совершенно иной: «Замечательное произведение, я, наконец, понял, в чем дело».
В.Орлов: Но что значит «заказать оперу»? В каком виде формулировался заказ? Какие были требования?
Р.Щ.: Подтекст этого заказа – мой юбилей. Мы познакомились с Маазелем лет 12 тому назад, когда по заказу Чикагского симфонического оркестра я писал сочинение к 100-летнему юбилею этого коллектива. Оно называлось «Старинная музыка российских провинциальных цирков». Мировой премьерой дирижировал тогда Л.Маазель и потом он еще много раз включал это сочинение в свои программы. Для Питтсбургского оркестра, которым Л.Маазель одно время руководил, я написал Концерт для трубы, а к 50-летию оркестра Баварского радио в Германии мне – единственному композитору – заказали большую симфонию, которой тоже дирижировал Л.Маазель.
Нынешний день (16 декабря 2002 г. –Авт.) я провел на репетиции Маазеля с хором, оркестром, солистами. Это очень большая работа – полтора часа музыки, огромное количество участников… Кое-какие пожелания Л.Маазель высказал: например, чтобы это было произведение на весь вечер.
В.О.: Кто подбирал исполнителей?
Майя Плисецкая и Алексей Степанюк, режиссер-постановщик оперы Родиона Щедрина «Очарованный странник», на сцене Концертного зала Мариинского театра.
Р.Щ.: Основной выбор был за мной, но подбирали вместе. Двое из певцов говорят по-русски. Это тенор Евгений Акимов из Петербурга и бас Айн Ангер. Он эстонец, и по-русски говорит хорошо. Сейчас Айн работает в Германии, он первый бас Лейпцигской оперы. Финнская певица Лилли Паасикиви – блистательное меццо-сопрано. Она по-русски не говорит, но ее концертмейстер родом из России. Певцов мы подбирали очень придирчиво. Особенно долго не могли найти баса. Одним из кандидатов был, например, замечательный английский певец, но тип его голоса не подошел – слишком элегантный, аристократичный. Айна мы нашли случайно. Маазель приехал ко мне в Мюнхен, туда же приехал Айн, мы слушали его почти целый час. Маазель попросил его: «Ну-ка, спойте нам по-русски Гремина. А Верди пели? Что? «Трубадура»? Ну-ка, спойте нам по-итальянски второй акт!».
Тем временем закончился перерыв, и Щедрин с Маазелем вернулись в зал. Наша беседа с Щедриным была по-русски. Маазель пил чай и слушал ее молча.
Зато после после премьеры, успех которой превзошел все ожидания, он неожиданно выступил в роли музыкального критика и журналиста, берущего интервью: согласитесь, всемирно известные дирижеры поступают так не часто. Свое интервью с Щедриным Л.Маазель так и озаглавил «Счастливы все: потрясающая мировая премьера». Часть его будет уместно привести здесь.
Л.М.: Когда вы сочиняете оперу, насколько важными представляются для вас драматические ситуации и подлинные слова литературного первоисточника?
Р.Щ.:Мне представляется, что для оперы температура ощущений должна быть всегда много выше нормальной! Ну, скажем, 39,7С!.. Потому острота драматической ситуации более чем желательна и подходит для «разогрева» композиторского воображения. Столь же ценно для меня и качество литературного текста, будь то диалог, ария либо реплика.
Л.М.: Почему вы избрали повесть Лескова?
Р.Щ.:Лесков – один из самых моих любимых писателей в русской литературе. Он менее известен за пределами России, чем его современники Толстой, Достоевский, Тургенев из-за трудностей перевода его ярчайшей, резко индивидуализированной речи. К тому же он, может быть, более русский, чем интернациональный писатель по всем своим компонентам – языку, сюжетам, характерам, безысходному драматизму и парадоксальности ситуаций, трагическим развязкам своих историй.
Повесть «Очарованный странник» давно манила меня мощью и выпуклостью характеров, многокрасочностью и драматизмом сюжета, возможностью обращения к незатронутым еще в классической музыке пластам древней русской музыкальной культуры. И я так счастлив, что сумел реализовать свою мечту на самом, самом что ни на есть высшем уровне: Лорин Маазель, New York Philharmonic, Avery Fisher Hall …
Родион Щедрин и Лия Могилевская
Л.М.: Я заметил слезы в ваших глазах во время генеральной репетиции! Обещаете ли вы всегда писать так, чтобы ваша музыка потрясала всех нас, слушателей и исполнителей?
Р.Щ.:Вы заметили мои слезы на генеральной репетиции потому, что я был в партере недалеко от вас. Я даже наивно подумал – должен же кто-то еще в публике испытать те же чувства в унисон со мною!..
Я не очень люблю словосочетание «современная музыка», – продолжает Р.Щедрин.- Это своего рода индульгенция. Дескать, вы уж нас извините, что будете слушать некую муру. Это, дескать, современная музыка, и вы в ней еще недостаточно разбираетесь и недостаточно образованны.
Есть музыка сегодняшнего дня, которая написана вчера или сегодня. На каждом сочинении стоит дата. Это ориентир, но не априорная реабилитация искусственности, невыразительности, неодухотворенности, да просто скучности сочинения. Музыка, написанная сегодня, должна, как и прежде, затронуть слушателя, захватить его, увлечь, запасть в душу и в сердце. Никакие разъяснения менторов и лжепророков не изменят самой сути существа дела. Есть музыка и есть немузыка. Есть вдохновение и есть вымученность. Есть заданная природой музыкальность и есть добротная выученность. Есть интуиция и есть желание шагать в ногу с музыкальной модой, желание угодить глашатаям ее…
Эмоции человека, да и уши его, в сущности, остались такими же, как и сто – двести лет тому назад. И стоит ли нам сожалеть об этом?
После премьеры нарядная публика в нижнем фойе Эвери Фишер-холла возбужденно гудела, облачаясь в свои «песцы» и «норки». Неподалеку я увидел Майю Плисецкую, которая, видимо, ожидая супруга, что-то обсуждала с Лией Абрамовной Могилевской – легендарным концертмейстером Большого театра СССР, «концертмейстером мира №1», как ее назвали известные итальянские меломаны, «человеком-оркестром». С 1997 года она живет в Нью-Йорке. Когда вышел Щедрин, Лия Абрамовна его поздравила, а потом стала что-то говорить и ему…
У Щедрина были все основания внимательно прислушаться к тому, что говорила Л. Могилевская: их связывала плодотворная работа над постановкой оперы Щедрина «Мертвые души».
С моей давней знакомой, гостьей из Германии, которую я пригласил на премьеру «Странника», мы стояли неподалеку. Увидев меня, Лия Абрамовна пошла мне навстречу: «Рада вас видеть здесь сегодня!», – сказала она улыбаясь. К этому времени меня уже связывала с Лией Абрамовной добрая дружба. Нередко она помогала мне разбираться в тонкостях новых оперных постановок в Мет, когда доводилось писать о них рецензии. «Ну как вам?» – спросил я. – «Ну, в целом, неплохо. Родик, конечно, постарался. Но вопросы все же есть, и Майка со мной согласна. Позвоните, поговорим!»
«Кто это?» – удивленно спросила моя спутница. – «Лия Могилевская». – «Ка- ак? Та самая???»
Да, та самая!..
Много-много лет назад миллионы советских меломанов нескольких поколений замирали у своих радиоприемников, а позднее телевизоров КВН, когда транслировали концерты кумиров публики – оперных звезд Большого театра, и ведущая торжественно объявляла: «На сцене народный артист СССР Иван Семенович Козловский (Сергей Яковлевич Лемешев, Галина Павловна Вишневская). Романс «Я встретил вас». Партия фортепиано – Лия Могилевская».
Юбилей Ростроповича
Мстислава Леопольдовича Ростроповича связывала с Лорином Маазелем нежная дружба. Когда в нью-йоркском Линкольн-центре в 2005 году отмечали 75-летие Маазеля, Ростропович был первым, кто прислал ему поздравление: «Дражайший Лоринчик! Я поздравляю тебя, но более всего – любителей музыки, слушателей твоих выдающихся концертов, и всех музыкантов, которые имели удовольствие когда-либо играть с тобой – с твоим 75-летием. Наша дружба длилась десятилетиями. Я буду всегда помнить наш концерт в Эдинбурге на первом фестивале Шостаковича, где мы встретились впервые. После этой нашей совместной прекрасной презентации ты написал для меня Концерт для виолончели с оркестром, который впоследствии я с огромным удовольствием исполнял во многих странах. Я обнимаю тебя. Поздравляю тебя и всю твою семью с этим прекрасным праздником. С любовью, твой Слава».
Почти весь день 27 марта 2003 года Мстислав Ростропович провел в Эвери Фишер-холле: репетиции были с утра – готовились к вечернему представлению, в котором оркестру Нью-Йоркской Филармонии под управлением Ростроповича предстояло исполнять Пятую симфонию Прокофьева и его же Второй концерт для фортепиано.
Мстислав Ростропович и Виталий Орлов
Трехнедельный фестиваль филармонии «Слава и друзья» был в разгаре, и к этому дню уже прошло пять концертов, в которых Мстислав Леопольдович выступал и как дирижер, и как виолончелист в составе камерных ансамблей, и как наставник молодых, хотя уже и звездных инструменталистов. Все это требовало от Ростроповича, давно носящего титул лучшего виолончелиста века, не только обычного для него профессионального мастерства, но и огромных душевных и физических сил – за все время фестиваля лишь два выходных дня, да и то свободных только относительно.
Но день 27 марта был все же особым – в этот день маэстро исполнилось 76 лет. Когда он пришел на репетицию, оркестр сделал великому музыканту сюрприз: сыграл для него Happy Birthday.
А вечером, когда в главном зале Филармонии после концерта еще рокотала финальная овация, в фойе второго этажа официанты торжественно внесли подносы с бокалами шампанского, чтобы друзья и почитатели Славы (им, почитателям, он разрешал называть себя именно так), выйдя из зала, смогли выпить за его здоровье и поздравить с 76-летием…
В этот 76-й день рождения плавно перетек 75-летний юбилей Ростроповича, который он торжественно отмечал в предшествующем году – тремя годами раньше такого же юбилея своего друга Маазеля.
Торжества начались задолго до этого дня – сначала во Франции, затем продолжились в Амстердаме и Токио, Филадельфии, Вене и Риме, а 27 марта они были в Лондоне – но только не в Москве, вообще, не в России.
Маэстро Слава Ростропович – Мстислав Леопольдович Ростропович когда-то пообещал, что никогда не вернется в Москву и никогда не станет разговаривать с журналистами российских масс медиа. И для того, и для другого у него были веские основания. При всей своей доброжелательности маэстро публично заявил, что не будет ни выступать на Родине, ни общаться с российскими журналистами – так они там своим хамством его допекли.
Мстислав Леопольдович Ростропович
«Еще два года назад, например, – сказал Ростропович, – газета «Собеседник» напечатала статью под названием «Двуликий Ростропович». Там было написано, что я играю на виолончели хуже всех моих студентов, что я никакой не дирижер и вообще аферист. Что, дескать, у нас много аферистов, но из них не делают героев, а из Ростроповича делают»… Я ни перед кем не сдаю там экзамены. Пусть сдают экзамены студенты, которые играют лучше меня».
Но жизнь идет по своим, часто непредсказуемым законам: великий музыкант ХХ века скончался именно в Москве. А что касается журналистов…
Из Лондона Ростропович в марте 2002 года прилетел в Нью-Йорк для участия в фестивале Линкольн-центра, посвященном Шостаковичу.
Тогда в суете предфестивальных мероприятий мало кто заметил, что Ростропович дает мастер-класс в Манхэттенской Школе музыки. Узнав об этом от знакомого аспиранта, я ринулся в Школу в надежде пробиться к маэстро и взять интервью…
То, что я увидел и услышал на мастер-классе, достойно отдельного рассказа. Скажу только, что, оказывается, это – увлекательное и незабываемое зрелище, когда сам видишь, как все это делает Мастер, и понимаешь, что музыкант может быть не только гениальным исполнителем, но и великим учителем..
Когда на мастер-классе был небольшой перерыв, я решил этим воспользоваться, чтобы взять у Ростроповича интервью. Услышав русскоязычного журналиста, Ростропович насторожился, но, узнав, что я работаю для русско-американской газеты, ответил на мои вопросы.
Я передал Мстиславу Леопольдовичу приветы от его знакомых и друзей, живущих или гостящих в Нью-Йорке: Лии Могилевской – сподвижника нескольких крупных работ Ростроповича как дирижера в главном оперном театре России; петербургского художника Энгеля Насибулина, недавно написавшего его портрет, а также нью-йоркского художника Самуила Каплана, тоже автора портрета маэстро – портрета, имеющего долгую и интересную историю, к которой я еще вернусь…
«Юбилейно» по большому счету Ростропович провел свой приезд в Нью-Йорк на следующий 2003 год, когда в его честь Нью-Йоркская Филармония устроила фестиваль «Слава и друзья»…
Один из самых значительных виолончелистов века и блистательный дирижер – интерпретатор не только классических, но и современных произведений, Мстислав Ростропович был другом многих выдающихся композиторов, которые, вдохновленные его талантом, создавали произведения специально для него: Леонард Бернстайн, Бенджамин Бриттен, Сергей Прокофьев, Дмитрий Шостакович, Анри Дютийе, Кжиштоф Пендерецкий, Витольд Лютославский.
Особое внимание, уделяемое на этом фестивале Прокофьеву, было не случайным – в том 2003 году исполнилось 50 лет со дня его смерти.( Прокофьев умер 5 марта 1953 года – в один день со Сталиным). С Прокофьева фактически и начался фестиваль, – с его Третьего фортепианного концерта, если не считать прозвучавшей в качестве приветствия в адрес м Ростроповича увертюры Бернстайна.
В свое время Леонард Бернстайн сочинил небольшую шуточную пьесу «Слава», которую он назвал «политической увертюрой». Миниатюра была написана по просьбе самого Ростроповича. Этой пьесой Ростропович отметил начало своей работы в качестве художественного руководителя и главного дирижера Национального симфонического оркестра США в 1977 году. (На этом посту М.Ростропович проработал до 1996 года). Увертюра завершается экстравагантно – возгласами музыкантов оркестра: «Слава!».
А потом началось действо вовсе не шуточное. Третий фортепианный концерт Прокофьева, как и некоторые другие фортепианные произведения, на фестивале должна была играть известная пианистка Марта Аргерих, но в связи с трагическими семейными событиями она принять участие в концертах не смогла, и ее заменил молодой талантливый пианист Константин Лифшиц, мой земляк-харьковчанин и бывший сосед. Так случилось, что безусловный лидер среди пианистов мира своего поколения, уже очень хорошо известный в Европе и Японии, почетный академик Лондонской Королевской Академии музыки, Костя почему-то оказался мало знакомым американской публике, а в Эвери Фишер-холле вообще выступил впервые.
На фестивале Ростропович не только дирижировал. В двух камерных концертах, прошедших в переполненном зале, Ростропович играл вместе с партнерами произведения Прокофьева и Шостаковича. Исполнение вместе с Костей Лифшицем Виолончельной сонаты, написанной в свое время Прокофьевым специально для Ростроповича, было, вероятно, одной из последних возможностей услышать «вживую» великого виолончелиста соло. Как внимательно и бережно аккомпанировал ему пианист, стараясь дать возможность публике услышать голос виолончели во всей его прекрасной насыщенности! Сыгранная сердцем соната, у которой была своя трудная судьба, прежде чем 1 марта 1950 года компартия разрешила ее исполнить в открытом концерте в Малом зале Московской консерватории, была прощанием Ростроповича-виолончелиста с публикой. На заданный без обиняков вопрос одного журналиста, выйдет ли он когда-нибудь на пенсию, маэстро ответил: «Может быть, перестану играть на виолончели. Хватит». В первый камерный вечер прекрасно прозвучала также «Увертюра на еврейские темы» Прокофьева, которую Ростропович играл вместе с Костей Лифшицем, Максимом Венгеровым и еще тремя музыкантами оркестра филармонии.
Но наивысшей точкой камерной части фестиваля стали все же произведения Шостаковича. Дважды в течение фестиваля было исполнено Второе фортепианное трио: в первый раз Ростропович и феноменально талантливый Максим Венгеров играли его с Лифшицем, а через несколько дней – с великолепным молодым пианистом Ефимом Бронфманом – сегодня одним из прославленных музыкантов мира.
Составители программы фестиваля, изменив первоначальные планы, решили полностью посвятить Шостаковичу второй камерный концерт. Кроме Второго фортепианного трио в этом концерте был исполнен также «Струнный квартет №8».
Это произведение считают некрологом Шостаковича самому себе, во всяком случае именно так прозвучал «Струнный квартет» в исполнении Максима Венгерова, Юрия Башмета, скрипачки оркестра филармонии Мишель Ким и самого Мстислава Ростроповича.
Ростропович и Вишневская
Поздравив Юрия Абрамовича Башмета с успехом, я попросил его рассказать, каковы его впечатления от концерта.
– Прогрмму сегодняшнего концерта составлял, я думаю, сам Ростропович. С Ростроповичем мы довольно часто вместе участвуем в каких-то акциях, которые, как правило, придумывет он. Для нас – музыкантов следующих поколений, он – как живой мамонт: живая традиция, живая память, живая, хотя и искореженная советской властью душа. Одним словом, живая легенда, и в то же время живущий среди нас человек. Можно не стесняясь говорить, что Ростропович – гений; музыкант, грандиозный и как дирижер, и как виолончелист. Моя любовь к нему и восхищение сохранились с раннего детства и до сих пор, когда мы начали сталкиваться на концертной сцене.
– А не бывает ли во время таких столкновений каких-то разногласий или противоречий?
-Если говорить о сегодняшнем концерте, то Шостакович – композитор, нам обоим понятный, во всяком случае, больше, чем тем людям, которые не родились и не жили в Советском Союзе. Со Славой он дружил, лично я только несколько минут в своей жизни общался с Шостаковичем, а Максим Венгеров его вообще не видел никогда. И в том, что мы втроем: «дедушка», «папа» и «сын» – играем сегодня Шостаковича, есть глубокий смысл. Не успеем оглянуться, как у Максима родятся сын или дочь, и на сцене появится еще и четвертое поколение. Ростропович тем самым заботится о сохранении живых традиций, и это замечательно. В этом его мудрость, ведь он мог бы найти и других солидных иполнителей для своего фестиваля, и никто бы не отказался!
– А как вам игралось вместе сегодня?
Юрий Башмет
– Каждая встреча со Славой – это и счастье, и грусть: жизнь идет, и я снимаю шляпу, восхищаясь им. Ведь можно до 100 лет играть на рояле, можно до глубокой старости дирижировать, но в этом возрасте заставить струну виолончели так вибрировать – это невероятная редкость. Два больших произведения Шостаковича Ростропович исполнил как дирижер: «Симфонию №9» и фрагменты из «Леди Макбет…».
Один из самых выдающихся участников фестиваля – скрипач Максим Венгеров. Исполнение Венгеровым скрипичного Концерта Бриттена изумляет. Его напор, экспрессия, его умение выделить тончайшие оттенки партитуры свидетельствуют об абсолютно незаурядном таланте. Никакие технические трудности ни на одну минуту не подчиняли исполнителя инструменту, Максим всегда владеет им безусловно.
О дуэте Венгерова и Ростроповича «Нью-Йорк таймс» писала, что молодой гений «совершенно очевидно в присутствии великого виолончелиста и дирижера черпает мудрость, а его старший партнер снова становится мальчишкой. Вот почему это совершенно идеальное партнерство».
Поздравив Максима, с которым меня познакомила все та же Маша Яцкова, его приятельница, с огромным успехом, я спросил его:
-В камерных произведениях, так же как и в Концерте Бриттена, вы были, я бы сказал, равновеликим партнером Мстислава Леопольдовича. Скажите, кто – вы или Ростропович – отбирали произведения для вашего совместного исполнения на этом фестивале?
– Мы, молодые музыканты, – сказал Максим, – знаем, как должны звучать Шостакович, Прокофьев и Бриттен потому, что перед нами человек, который их знал и рассказывал нам об их взглядах. А мы, конечно, передадим эту традицию будущим поколениям.
– Во время фестиваля вы несколько раз встречались с Ростроповичем-дирижером и Ростроповичем-виолончелистом. Его предложение участвовать в фестивале вам было по душе?
– С Ростроповичем и Башметом мы выступаем вместе не впервые, но каждый раз это для меня – событие, а в этот раз – особенное, потому что это происходит в Нью-Йорке, где так много подлинных ценителей музыки, и потому что общаться с гениальным музыкантом мне довелось непрерывно на протяжении целой недели. Недавно у нас вышел совместный диск, где записан концерт Бриттена и альтовый концерт Вултона. Это получился один из лучших моих дисков.
Заключительные три дня фестиваля были отданы Прокофьеву: виолончелист из Франции и первый из учеников того времени Ростроповича Ксавье Филлипс исполнил Симфонию-концерт, которую композитор посвятил Славе – исполнил сердечно, тепло и очень технично. Кроме этого, Ростропович дирижировал «Русской увертюрой» и сюитой из «Ромео и Джульетты».
Апофеозом же фестиваля «Слава и друзья» стал прокофьевский Второй концерт для фортепиано, вдохновенно – другого слова не найду – исполненный солистом Евгением Кисиным в день рождения маэстро как самый большой ему подарок. После концерта один известный московский музыковед об игре Кисина как-то даже несколько растерянно заметил: «Так не бывает». Сам же Женя о влиянии на него великого Маэстро сказал : «Когда я рос в Советском Союзе, его имя никогда не упоминалось в печати, но я знал людей, которые были с ним знакомы и рассказывали о нем. И именно благодаря его музыке и его личности, чувству его собственного достоинства, благодаря его заботе и вниманию он стал для меня идеалом».
Когда закончился состоявшийся в день «юбилея» фестивальный концерт, Лия Абрамовна Могилевская пригласила меня «за кулисы» поздравить Славу с днем рождения. Поздравление состоялось, но не более того – к имениннику выстроилась такая очередь из поздравляющих, что о беседе в этот вечер не могло быть и речи. «Как же быть? У меня есть важное поручение к Мстиславу Леопольдовичу от художника Самуила Каплана, написавшего портрет маэстро?», – огорчился я, и тогда присутствовавшая при этом дочь Ростроповича Ольга сказала: «Все, что я могу для вас сделать, это дать вам номер телефона отца в гостинице, где он остановился. Попытайтесь завтра утром с ним созвониться!»
Но этот рассказ об удивительном портрете Ростроповича работы Семена Каплана – уже другая история.
«Виолончелист на крыше»
Когда фестиваль, посвященный юбилею Ростроповича «Слава и друзья», который проводил в Нью-Йорке Линкольн-центр, близился уже к концу, мой знакомый художник и приятель Семен Каплан позвонил мне:
– Ты наверняка будешь писать о фестивале и, может быть, увидишься с Ростроповичем. Не мог ли бы ты передать ему мою просьбу встретиться? Повод ты знаешь.
Да, повод я действительно знал.
Бывший киевлянин, а теперь житель Нью-Йорка, живописец и график Семен Каплан был хорошо известен еще на Украине и в бывшем СССР. В своей живописи С.Каплан – чрезвычайно интересный интерпретатор современного мегаполиса, будь то Киев или Львов, Лос-Анджелес или Бруклин. Приемы сюрреализма позволяют ему внести лирический, иногда пронзительный мотив и в городской пейзаж, и в жанровые сцены, и в портрет. Таковы его работы «Вокруг Бруклинского моста», «Отдых» («Портрет жены»), «Семейный архив». Своеобразны и его графические работы, включая книжную иллюстрацию, определенную интонационную окраску которым почти всегда придает легкая загадочность.
История его портрета Ростроповича началась более 30 лет тому назад.
В 1971 году, будучи уже известным художником, С.Каплан отдыхал в Доме творчества на Рижском взморье. В один из дней, в большом концертном зале «Дзинтари» играл Мстислав Ростропович. С.Каплану понравилась артистичная внешность музыканта, и он сделал, по своему обыкновению, несколько набросков.
Один из этих набросков сохранился надолго, ожидая своего часа…
Однажды Семен выглянул из окна своей киевской квартиры и увидел человека в черном костюме, который нес что-то оранжево-красное, похожее на виолончель… «Как Ростропович…», – подумал он. И тут же сделал эскиз к портрету музыканта, благо сделанный набросок сохранился, а когда вскоре после этого была персональная выставка С.Каплана в Москве, в Центральном Доме литератора, он показал на ней, в числе других работ, и этот эскиз. Выставка имела успех, а эскиз к портрету Ростроповича вызвал интерес, в частности, у поэта Андрея Вознесенского. Вознесенский спросил художника: «А вы не показывали это Мстиславу Леопольдовичу? Нет? Покажите! Его, правда, сейчас в Москве нет. Но я думаю, ему было бы интересно».
– Ростропович должен был появиться в Москве лишь через полгода, – рассказывал мне С.Каплан, – а я жил в Киеве, так что в тот раз он этот эскиз так и не увидел. Тем не менее идея написать по этому эскизу портрет меня не оставляла в течение многих лет. В феврале 1991 года, приехав в Америку и поселившись в Лос-Анджелесе, я решил, наконец, осуществить свой замысел. Здесь это было сделать легче, потому что замысел, состоявший в том, чтобы изобразить на полотне воображаемый дуэт безвестного шагаловского «Скрипача на крыше» с реальным известным виолончелистом, в Советском Союзе встретил бы сопротивление. В Америке же не нужно было доказывать свою верность соцреализму, и в Лос-Анджелесе я написал этот портрет так, как задумал. С того момента, когда я сделал первый набросок, прошло 20 лет.
Как-то Ростропович приехал на гастроли в Лос-Анджелес, и я, сфотографировав портрет, поехал на концерт. Пробравшись во время антракта к артисту через толпу поклонников, я показал фотографию Мстиславу Леопольдовичу. Портрет ему явно понравился, и он троекратно, по-русски, меня расцеловал. Я намеревался подарить ему портрет, но обсудить это мы не успели. Ростропович, забрав с собой фотографию, сказал: «Извините, но сейчас начинается второе отделение, я должен идти, поэтому давайте обсудим детали позже». Позже однако встретиться тогда так и не удалось.
*
В 1994 году С.Каплан переехал из Калифорнии в Нью-Йорк, и здесь через некоторое время снова пошел слушать Ростроповича. И снова, теперь уже после концерта, пришел к нему за кулисы. В комнате для отдыха его встретила Галина Павловна Вишневская. Портрет Ростроповича на фотографии ей тоже понравился, но узнав его натуральные размеры – 100 Х 120 сантиметров – она сказала: «Спасибо, но для нас он великоват. Нам негде его повесить».
Так портрет и остался у С.Каплана: экспонировался на выставках, нравился зрителям, его хотели купить, но продавать его в случайные руки художнику не хотелось, хотя деньги предлагали не малые. Время шло. С.Каплан считал, что владельцем портрета может быть только Мстислав Леопольдович, тем более, что он ему явно понравился. Но как сделать подарок, он так и не придумал. Оказалось, что дарить иногда сложнее, чем продать…
Когда после юбилейного концерта на фестивале в Линкольн-центре я пришел в гримуборную Эвери Фишер-холла, где после концерта сидел счастливый, засыпанный цветами Мстислав Леопольдович, там уже была большая толпа поздравляющих, и затевать разговор о каплановском портрете было бы неуместно.
На следующее утро я позвонил Семену и сказал: «Увы, все что я мог сделать – это добыть для тебя телефон Ростроповича у его дочери».
Весь следующий день у Семена ушел на телефонные переговоры: с телефонистками гостиницы, автоответчиками, какими-то посторонними людьми, но, в конце концов, ему удалось-таки добраться до Маэстро:
-Как же, как же, помню, – сказал Ростропович, – обязательно приеду к вам домой. Времени у меня, правда, очень мало… Что если в понедельник, в 6 часов вечера? Вам подходит?
В понедельник, 31 марта, у Ростроповича оставался единственный выходной день до отъезда из Нью-Йорка…
-Хорошо, приезжайте, но хочу напомнить вам, что портрет великоват, – сказал Ростроповичу художник, вспоминая, как реагировала на портрет Галина Павловна.
В понедельник Семен начал волноваться уже с утра: «Всемирно известный музыкант – и он приедет ко мне в квартиру на окраине Бруклина? Да ни за что! Что, у него других дел мало?»
Во второй половине дня Семен решил, что ждать было нелепо и бесполезно. Когда я пришел к нему около пяти часов, он был уже полностью уверен, что Ростропович не приедет…
Маэстро не появился ни в шесть, ни в половине седьмого. И только около 7 часов Мстислав Леопольдович, сопровождаемый своим американским приятелем, буквально ворвался в развевающемся плаще в скромную квартиру-студию на шестом этаже билдинга в Бейридже и сказал:
– Извините за опоздание, но на нашем «траке» ехать сюда через весь Манхэттен и Бруклин было довольно трудно и долго…
-Но почему на «траке»?! – удивился Семен.
-Вы же говорили, что портрет большого размера…
Все рассмеялись, а Ростропович, сняв тем временем плащ, с явным удовольствием уже рассматривал свой портрет. Портрет и вправду хорош: Маэстро сидит на стуле на крыше здания и вдохновенно ведет смычком по своему инструменту. Вдохновение так велико, что, кажется, он вот-вот взлетит, и сделать ему это легко, потому что выше него – только небо…
А на втором плане – слегка размытым намеком парафраз на шагаловскую тему «Скрипач на крыше». «Дуэт» – назвал С.Каплан эту свою работу.
– А вы знаете, – сказал Ростропович, – я был знаком с Шагалом. Я называл его «дядя Марк». Когда меня выгнали из Советского Союза, и я приехал в Париж, первая пластинка, которую я записал там с оркестром «Де Пари», была «Шехеразада» Римского-Корсакова. Помните, тогда были пластинки такого большого размера. Меня предупредили, что для диска нужно придумать красивый конверт, и есть художник, который это сделает. Я сказал: «Вы поговорите со своим художником, а я – со своим». Договорившись с Шагалом по телефону о встрече, я поехал к «дяде Марку». Он предложил мне несколько своих работ, мы вместе выбрали одну, и он отдал мне подлинник, с которого потом и сделали репродукцию для конверта. Нужно сказать, это была не первая его работа, которую он мне подарил. У нас уже было пять его картин. Но самая дорогая для меня память о Шагале – его палитра, которую он подарил мне в 1971 году, а на обороте написал: «Дорогому Славе от дяди Марка». Когда меня выгоняли из России, много моих вещей пришлось хранить в гараже, и там, спустя много времени, эту палитру нашла моя дочь. Сейчас палитра в моем доме в Петербурге – там, где будет висеть и ваша работа. Я был знаком и с Сальвадором Дали, – продолжал Ростропович, – он тоже написал мой портрет.
Отведенный Ростроповичем для визита час быстро подходил к концу. Мстислав Леопольдович подарил С.Каплану последний альбом своих записей, а мне подписал на память фотографии.
– Когда в моей жизни что-то не ладится, – сказал он, – я прежде всего вспоминаю свое письмо в «Правду», которое в свое время написал в защиту Солженицына…Если меня попросят назвать лучший шаг, который я сделал в жизни, он не будет связан с музыкой. Самый лучший шаг, который я совершил, содержится в одной страничке этого письма. С тех пор моя совесть чиста и ясна»…
Пока мы с Семеном запаковывали портрет, Ростропович обошел квартиру художника, посмотрел его работы. Увидев каплановского «Дон-Кихота», Ростропович буквально замер, и по его глазам было видно, что он в этот момент уже н е з д е с ь. Казалось, он забыл, что ему нужно торопиться. О чем он в этот момент думал? Может быть, о том, что на его долю выпало воевать отнюдь не с ветряными мельницами?
Когда Ростроповича, а потом и Вишневской не стало, Семен Каплан попытался выяснить судьбу своего портрета у их дочерей. Но ему это не удалось.
ВМЕСТО КОДЫ.
Юбилейный 175-й сезон Нью-Йоркской филармонии будет продолжаться еще до сентября 2017 года. О некоторых его значительных и уже свершившихся музыкальных событиях я уже рассказал, другие еще предстоят. Разумеется, мой рассказ по понятным причинам касался далеко не всех выдающихся музыкантов, с которыми мне довелось общаться и писать о них, либо просто бывать на их концертах в течение тех 20 лет, что я живу в музыкальной «стлице мира». Среди «неохваченных» остались дирижеры Даниил Баренбойм, Владимир Юровский, Владимир Ашкенази, Зубин Мета, Риккардо Мути, Винтон Марсалис; пианисты Евгений Кисин, Ефим Бронфман, Ланг Ланг, Даниил Трифонов; скрипачи Максим Венгеров, Вадим Репин, Гидеон Кремер; композитор Мишель Легран. А сколько еще тех, на чьи концерты мне попасть не удалось! И, увы, уже не удастся, ибо, как известно со времен Козьмы Пруткова – «Нельзя объять необъятное». Поэтому приходится где-то поставить точку, и в качестве таковой, как мне кажется, уместно будет рассказать о финальных представлениях, прошедших с 7 по 10 июня текущего года в Линкольн-центре, после которых Нью-Йоркскую филармонию покидает главный дирижер оркестра Алан Гилберт.
В Пентхаусе «Стэнли Х. Каплан» 7 июня прошел симпозиум на тему «Что такое культурная дипломатия», посвященный роли искусства в создании гуманитарного сообщества без границ. Симпозиум вели журналист Фарид Закариа и Алан Гилберт. В симпозиуме приняли участие виолончелист Йо-Йо Ма, президент Линкольн-центра Дебора Спар, виолончелист из Ирака Карим Васфи, генеральный директор ЮНЕСКО Ирина Бокова. В последующие дни с 8 по 10 июня в Дэвид Геффен – холле состоялись представительные концерты, во время которых Симфония №7 Густава Малера была исполнена Аланом Гилбертом и оркестром Нью-Йоркской Филармонии с участием музыкантов из оркестров Австралии, Бразилии, Китая, Чехии, Франции, Германии, Ирана, Ирака, Израиля, Мексики, Южной Африки, Южной Кореи, Швеции, Венесуэлы, Великобритании и США.
Кроме того, в программу концерта 8 июня были включены произведения сирийского композитора Кинана Азмена и сюита Эдварда Переса The Latina 6/8 (традиционные мелодии Сицилии и Испанской Галисии), которые исполнили Алан Гилберт (скрипка), Йо-Йо Ма (виолончель), Кристина Пато (фортепиано и галисийские народнын инструменты), Шан Шанахан (ударные), солисты оркестра Нью-Йоркской филармонии, включая контрабасиста Эдварда Переса и ансамбль SILK ROAD.
В программе концерта 9 июня принял участие трубач, художественный руководитель Джаз-оркестра Линкольн-центра Винтон Марсалис. Заключительный концерт 10 июня был показан в прямой трансляции на Facebook и будет доступен для просмотра на сайте филармонии, YouTube и Facebook до 31 августа 2017 года.
