Виталий Орлов
«Будущие поколения поставят в своей памяти Сарьяна рядом с нашим Сезанном» – Жан Люрса
… Но это было, было! Ровно 50 лет тому назад, в июне 1966-го, я ворвался в комнату в одном из общежитий Еревана, где жили мы – молодые инженеры из далекого Харькова. У нас была престижная работа: авторский надзор за строительством нового энергоблока Ереванской ТЭЦ, проект которого был тогда последним словом энергетики. «Витька, – сказал я своему коллеге радостно. – В воскресенье Кунджулян (директор ТЭЦ) дает нам свою «Волгу», и мы едем к Сарьяну!»
Витька и бровью не повел: «А зачем нам машина? Прекрасно доедем на троллейбусе». – «Ты не понял! Мы едем не в Картинную галерею Армении, а к самому Мартиросу Сергеевичу!» – Виктор помолчал и потом меланхолично произнес: «Да-да, помню. Аккурат два года тому назад ты уже пытался встретиться с Ахматовой. И что?» – Он намекал на мою неудавшуюся попытку совместить командировку в Ленинград с участием в отмечавшемся тогда, хотя и не очень широко, 75-летнем юбилее Анны Ахматовой. – «На этот раз все договорено в «высших инстанциях», так что осечки не должно быть!» – «А зачем, собственно, ехать? – сопротивлялся Витька. – Что особенно умного ты можешь ему сказать? Ты – и Сарьян…» – «А мне говорить ничего и не надо. Буду только слушать»..
В Армении есть старинная традиция: всеми признанного и всеми уважаемого человека, который умеет что-то делать очень хорошо – так, что никто другой не может сделать это лучше, – почтительно называют «варпет», что по-русски приблизительно означает «мастер». Варпетом называют армяне живописца Мартироса Сарьяна.
Несомненно, что и поныне он остается одной из самых значительных фигур современного искусства. Международному признанию творчества мастера способствовали выставки, организованные к 100-летию со дня его рождения в Москве и в Центре Жоржа Помпиду в Париже.
Вместе с тем Сарьян, конечно, уже ушел в легенду – ход времени не переспоришь. Для новых поколений он уже часть истории – истории мирового искусства, а круг людей, знавших его, неумолимо сужается.
Сарьян прошел в искусстве путь от ярко национального к общечеловеческому видению мира. «Каждый народ представляется мне могучим деревом, – сказал он однажды. – Корни этого дерева уходят в родную почву, а усыпанные цветами и плодами ветви принадлежат всему миру. Так и искусство: все истинное и ярко национальное всегда несет в себе нечто человеческое». Случается и поныне, что одни назывют его русским художником армянского происхождения, а другие – лишь прилежным последователем таких французских мастеров нового времени, как Гоген и Матисс, находя, что армянский мастер только варьировал их приемы в рамках своих национальных сюжетов. Что же было в действительности?
Живописец родился и провел детство и юность не в Армении. Они прошли в приазовских степях, профессиональное образование он получил в московском Училище живописи, ваяния и зодчества, где особо значительными были для него занятия у крупнейших русских живописцев Валентина Серова и Константина Коровина. Долгие годы молодого Сарьяна окружала стихия русской жизни, русской культуры, с которой он был до конца своих дней связан множеством нитей. Но очевидно и то, что знакомство с творчеством французских мастеров конца ХIХ – начала ХХ века, происшедшее в конце девятисотых годов, оказало чрезвычайное воздействие на всю систему его изобразительных приемов. Многим обязан Сарьян и некоторым другим культурам Запада и Востока, особенно египетской и иранской. Но армянскую историю, многовековую армянскую поэзию он впитал вместе с армянской речью, звучавшей над колыбелью художника – они были изначальной, самой близкой чувству и воображению духовной средой, так сказать, первым кругом земного бытия. Все остальное, как бы оно ни было важно, располагалось за этим кругом, сокровенно близким сердцу будущего живописца. И художник, с малых лет приобщенный к этой внутренней памяти своей культуры, складывается как национальный мастер, даже если он волей судьбы рожден и живет долгие годы вдали от своей исторической родины.
Наследие Сарьяна огромно: свыше трех тысяч живописных, графических и театральных работ, произведений монументальной живописи. Он умер в 1972 году девяноста двух лет отроду, и в рисунках, созданных даже за несколько месяцев до смерти, был новатором. К сожалению, много сарьяновских произведений не сохранилось. Ряд полотен погиб в годы гражданской войны. Все картины, экспонировавшиеся на первой выставке Сарьяна в Париже в 1928 году, сгорели при пожаре. В 1941 году попали под бомбежку работы, перевозившиеся в эвакуацию из Ростова, а 25 иллюстраций к произведениям А. Исаакяна утеряны в эвакуации. Известно также, что художник сам уничтожил десятки своих картин.
С 1930 года жизнь Сарьяна вошла в размеренное русло. На шестидесятые годы ХХ века приходится пик общественного внимания к его личности. В связи с 80, а потом и 90-летием он получает все мыслимые в Советском Союзе награды, звания и премии. Выставки его работ проходят в Москве, Ереване, Румынии, Чехословакии, Венгрии. 26 ноября 1967 года в Ереване открылся Музей Мартироса Сарьяна, в котором сосредоточилась самая крупная коллекция произведений художника. В последние годы он продолжал писать пейзажи и натюрморты, ему особенно удаются осенние. К этому времени относятся и созданные Сарьяном прекрасные автопортреты и яркие, динамичные, психологически острые портреты видных деятелей культуры: Ильи Эренбурга, Дмитрия Шостаковича, Комитаса и американских писателей Уильяма Сарояна (1960) и Джона Стейнбека (1963). В 1969 году в его мастерской побывала певица Метрополитен Опера Л. Чуказьян. Замечу здесь, что с искусством Сарьяна американцы могли познакомиться в 1933-1936 годах на выставках советского искусства в Нью-Йорке, Филадельфии, Питтсбурге, Кливленде, а также в Монреале.
В 1966 году в Ереване на армянском языке вышла книга его мемуаров «Из моей жизни», впоследствии изданная на русском, французском, японском языках…
Этим же летом 1966 года мне довелось гостить у Мартироса Сергеевича на госдаче даче в Норке, – тогда предместье Еревана…
Однажды, к нам на строительство приехал Я.С. Кочарян, киносценарист и режиссер студии «Арменфильм», с которым мы были уже знакомы.
– Ребята, в воскресенье едем на дачу к Сарьяну, я договорился!
«Ребята» онемели. Мы не могли об этом даже и мечтать! Народный художник СССР, Герой Социалистического труда, лауреат Ленинской и Государственной премий и прочеее, и прочее, всемирно известный художник ждет нас у себя в воскресенье, 25 июня, утром ! В это нельзя было поверить, и когда немая сцена состоялась, я не нашел ничего лучшего, чем спросить у Кочаряна:
– А далеко до дачи-то, Самвелыч?
– Недалеко, но пешком не дойти! – веселился Кочарян. Машина – за вами!
Наступило воскресенье, и мы стали собираться в гости. Мы – это сам Кочарян, его друг с женой, я и мой коллега Виктор. Надевая лучшие свои брюки, я инструктировал Виктора, как и когда меня фотографировать, пока я буду разговаривать с мэтром.
За городом, в горах не так жарко, а когда подъехали к даче, расположенной в ущелье, и вовсе дышать стало легче. Дача эта – государственная, она не принадлежала Сарьяну, ее давали ему на лето: небольшой двухэтажный коттедж, облицованный по фасаду, как большинство зданий в Ереване, розовым туфом. Нас встретил симпатичный молодой кагебешник, которому было поручено охранять национальное достояние республики – художника Сарьяна. Нас провели сразу же на второй этаж, где гостей уже встречали Мартирос Сергеевич и его жена Лусик.
Они сидели в скромно обставленной комнате. Мартиросу Сергеевичу тогда было 86 лет. Он легко поднялся из кресла. Лицо покрыто глубокими морщинами, седые непослушные волосы, большие узловатые натруженные руки. Из под нависших бровей смотрят добрые, острые и чуть-чуть лукавые глаза.
Мартирос Сергеевич стал подробно расспрашивать нас, кто мы, что делаем в Армении.
-А откуда приехали, я и сам слышу, – сказал Сарьян, – только в Харькове так произносят букву «г» и только в Харькове вместо украинского «що» говорят «шо такое», так что харьковчан, как и моих земляков ростовчан, по говору всегда можно узнать. Что же делают харьковские инженеры так далеко от своего дома, – спросил Мартирос Сергеевич, нажимая на слово «инженеры»?
Послушав нас, Сарьян задумался, а потом сказал:
-Я тоже где только за свою долгую жизнь ни побывал: и во Франции, и во многих восточных странах. С кем только ни встречался ! С Маяковским, например. В 1912 или в 1913 году гуляли мы с ним по Кузнецкому мосту в Москве… А потом он стал гениальным поэтом…
– А кого вы любите из наших художников?
– Из наших художников мне больше знакомо старшее поколение, но трудно кого-либо выделить. Кого больше всего люблю? Может быть, Пластова ?.. Недавно здесь у нас была выставка Фалька. Не помню, кто познакомил меня с Фальком. У нас с ним были одни и те же учителя – Коровин и Серов. Какие бы эксперименты нас не увлекали, их школа была костяком мастерства учеников. Но ученики никогда не подражали учителям и не были похожи друг на друга. Фальк начинал бурно и озорно, как и все «бубновалетовцы», к которым он примыкал. А я был в «Голубой розе», которая одно время была яростной противницей «Бубнового валета». У Фалька даже в самых острых экспериментах ясно чувствовалось тяготение к гармоничности, к ясности образов.
Пока мы разговаривали, на столе появилась огромная ваза с абрикосами, которые принесла Лусик.
За разговорами время летело очень быстро. Чтобы дать отдохнуть Сарьяну, мы всей компанией пошли прогуляться по прохладному ущелью, по живописным окрестностям.
Сарьян и тогда еще проводил за мольбертом по 8-10 часов в сутки. Вот и теперь, когда после прогулки и обеда мы вернулись, он сидел в кресле с мольбертом на коленях и кистью в руках. Тем временем заходящее солнце как-то неожиданно странным светом осветило склон горы, на которую выходило окно дачи, и стоящий на склоне какой-то ветхий домик. Сарьян увидел это первым, умолк, надолго задумался, забыв о гостях, и весь был в плену у красок, а потом, глядя в окно, сказал:
-Вот посмотрите, какое разнообразие цветов: зеленый, желтый, красный, фиолетовый…
Лусик с некоторой тревогой поглядывала на мужа, но Мартирос Сергеевич чувствовал себя хорошо, только немного устал.
Неожиданно приехал Лазарь, сын Сарьяна, и сказал, что сегодня вечером Мартироса Сергеевича ждут на каком-то торжестве, связанном с открывающимся музеем.
Сфотографировавшись на память, мы стали прощаться. На прощанье Сарьян подарил мне книгу «Государственная картинная галерея Армении». В этой галерее находится много полотен мэтра. Подписывая книгу, он, лукаво усмехаясь, приговаривал:
– Вот будет память вам, инженерам, от подмастерья … человеческих душ.
Закончив, он размашисто расписался – так, как подписывал свои картины: имя и фамилия, в которой мягкий знак посредине делает большой полукруг, как полумесяц, взошедший над «-ян» – армянским окончанием его фамилии.
Мы сели в машину, а Сарьян с женой и кагебешником вышли на балкон нас провожать и долго махали руками вслед…
«Есть художники, которые делают из солнца желтое пятно, но есть и такие художники, которые благодаря своему умению и уму превращают желтое пятно в солнце».
Эти слова Пикассо сказаны как будто именно о Сарьяне.
