Литературные пятницы
Нина Аловерт
Инга выходила замуж. Выходила не просто так, за какого-нибудь закомплексованного иммигранта. Инга выходила замуж за американца. За врача, нейрохирурга из Бостона. За сороколетнего вдовца без детей. Она переезжала из убогой студии в одном из обшарпанных домов Вашингтом Хайтса в особняк на краю Бостона.
Мы, три ближайшие Ингины подруги, узнали об этом событии почти накануне свадьбы. Но мы не обиделись на Ингу. Она нам объяснила, что до последнего времени не была уверена, во что выльются отношения с врачом. Как неисправимые петербургские провинциалки, мы почти хором задали Инге вопрос: “Ты его любишь?” ” Но Инга ответила честно. “Любила я только своего мужа, – сказала она. – Я любила только его одного и больше никого любить не могу. Но Генри такой хороший! И так меня любит!”
Бывший муж Инги – известный русский киноактер. Такой известный, что лишний раз не хочется называть его по имени. В конце концов, он там, а мы – здесь. Инга развелась с ним, потому что жить вместе было невыносимо. Полгода он проводил на съемках. Девушки ждали его во всех городах тогда ещё – Советского Союза. Звонили по телефону Инге. Приезжали в Москву. Стояли у подъезда дома. Ингин муж не всегда отказывал им и себе. В конце концов Инга не выдержала и развелась с мужем. Развелась, но не рассталась. Расстаться они не могли. Но когда в Ленинграде актриса на Ленфильме родила от него ребенка, Инга решила эмигрировать. Это был единственный способ действительно развестись. Из разных стран они писали друг другу нежные, любовные письма.
А теперь Инга выходила замуж за Генри. Инга заслужила такого мужа. Она у нас красавица. Может быть, самамя красива женщина на всем восточном побережье Америки. У Инги огромные черные глаза, матовый цвет лица, но она похожа не на библейских красавиц, а на пушкинкую “черноокую Рассети”. От Востока у нее только печальное выражение глаз, что придает лицу томное выражение.
Инга прожила в Нью-Йорке пять тяжелых лет. Ее филологическое образование оказалось здесь совершенно ни к чему. Когда она приехала в Америку, мы все были такие же бедные и ничем не могли ей помочь.
В одну из наших первых встречь мы с ней гуляли по Линкольн Центру в Манхэттене. Решили перекусить. Зашли в тихое кафе на одной из боковых улиц. Когда официант расстелил на столе чистую крахмальную скатерть и поставил булочки и масло для нашего будущего обеда, мы даже не стали открывать меню: нам тут же стало ясно, что в этом кафе нам только кофе и доступно. Мы так и сказали официанту. Он улыбнулся Инге и пошел за кофе. Встать и уйти мы не решились. “Я умираю, хочу есть, – сказала Инга. – Как ты думаешь, если я съем эти булочки с маслом, с нас не потребуют дополнительных денег?”
– “Может, и не потребуют, но удобно ли?” – “Мне все равно, я хочу есть”, – сказала Инга и решительно намазала масло на булку. Официант и глазом не моргнул, когда принес кофе. Инга съела все, что стояло на столе. Кофе был дорогой, мы с трудом наскребли официанту “на чай”, но он только нежно улыбнулся. Господи! Кому в Америке жалко хлеба! Да ещё для прекрасных дам.
В конце концов Инга устроилась мыть пробирки в какой-то лаборатории Колумбийского Университета. Там ее и обрел нейрохирург Генри, приехавший на конференцию. Теперь Инга выходила за него замуж, и это было так справедливо, что даже не верилось.
Свадьба должна была состояться в воскресенье в роскошном нью-йоркском ресторане. Инга взяла с нас слово, что мы не будем разоряться на подарки.
Кроме того, она позвонила мне в субботу накануне свадьбы и объявила: “Девочки, я приглашаю вас всех троих сегодня в ресторан, устроим настоящий девичник на прощанье. О деньгах не беспокойтесь. Ты придумай, куда пойти, а я заплачу.”
“Ты сперва скажи, сколько у тебя денег, тогда я придумаю, в какой ресторан пойти.” – “Деньги есть, найди только тихое, приятное место.” – “Ты богатая?” – “Богатая”. – “Если ты такая богатая, одолжи десять доларов, я тебе в понедельник отдам. Ты же в Бостон не сразу после свадьбы уезжаешь. А я в понедельник чек получу и сразу отдам.” Наступила пауза. “Я не могу,” – сказала Инга. – “А если не можешь, если денег нет, чего важничаешь? Зачем нам твой ресторан? Мы туда завтра пойдем. А сегодня давай посидим тихо у тебя дома. На прощанье.” Инга как-то ненастойчиво возражала. Наконец, согласилась.
К Инге мы приехали вдвоем с Марьей. Вера с Феликсом были приглашены куда-то на день рожденья. Тем более, что Феликсу на девичнике делать нечего, а Вера без него никуда не ходит. Да и я вздохнула с облегчением: вокруг Феликса всегда немножко нервная атмосфера.
Был конец июня. Жара ещё не началась, но это по местным понятиям. Для нас, северян, была жаркая африканская ночь. Окна Ингиной квартиры выходиливо двор, почти что – в петербургский колодец. Окна во всех квартирах были открыты. Из каждого доносились запахи и звуки. Но эта была последняя ночь прежней жизни, и Инге было все равно. Нежном, тихим голосом она говорила: “Генри меня действительно очень любит. Он прилетал из Бостона каждую субботу. Если не мог прилететь, присылал огромный букет. Но он не хотел, чтобы наши отношения были просто связью. Он сделал мне предложение. Я попросила дать мне время подумать. Позвонила в Москву друзьям. Мне сказали, что мой бывший муж поехал в Ленинград к матери своего ребенка. Девочки! Я все рассказала Генри. Я ему честно все объяснила. И сказала, что если ему мой бывший муж не мешает, я согласна. Генри даже заплакал, он-то боялся, что я ему откажу. Он сказал, что будет любить моего бывшего мужа, как свою родню.”
– “Ты теперь будешь богатая дама, – резюмировала Марья. – “Да, – согласилась Инга. – Генри купил мне новые платья и пальто на осень, все от Кардена. Девочки, даже не верится! У меня в жизни не было таких тряпок!” Но все – в Бостоне. Отсюда я ничего не возьму. Квартиру оставлю на разграбление. Если что-нибудь найдете подходящее, берите”. Мы деловито осмотрели комнату. Грабить было нечего. Даже утюг был не лучше моего.
“Послушай,- сказала я, – если ты такая богатая, что же ты десять долларов не одолжила, буржуйка?” – “У меня нет денег”, – ответила Инга.
В это время в соседней квартире раздался грохот, в стенку швырнули чем-то тяжелым. Чашки на нашем столе подпрыгнули, женский голос за стеной завопил: “Помогите!” Мы с Марьей закричали в один голос: “Вызывай полицию!” Но Инга не шевельнулась. “И так каждую ночь, – сказала она печально.
– Там живет пуэрто-риканская семья. Может, это у них такие сексуальные игры.”
– “Помогите!” – завизжала за стеной женщина. В стенку время от времени бухало что-то тяжелое. Марья не выдержала и постучала в стенку. “Совесть надо иметь”, – заявила она сурово. У соседей наступила тишина. Затем слышно было, как от стены что-то отодвинули. Наверно, кровать.
В это время в окне напротив на подоконник выставили транзистор. Музыка диско заглушила все остальные звуки. “Так каждую ночь”, – сказала Инга. “Вызывай полицию”, – потребовала Марья. “Бесполезно, – ответила Инга. Полиция в нашем районе давно на такие вызовы не ездит. Что они могут сделать?” Мы включили вентилятор. Все-таки своего рода глушитель.
“У меня нет денег”, – вдруг снова сказала Инга. – Ты меня извини, мне так стыдно, что я не могла тебе одолжить десять долларов. Я бы тебе их подарила с удовольствием, если бы они у меня были. Но у меня их нет. Генри сам предложил мне позвать вас в самый дорогой ресторан, он вас очень ценит как моих подруг. Но я должна была бы принести ему счет из ресторана.” Мы с Марьей замерли.
“Вот я купила продукты к ужину, но должна буду отдать ему чек из магазина. Он объяснил мне, что пока не может давать мне деньги. Он говорит, что я приехала из страны, где в деньгах ничего не понимают и не умеют с ними обращаться. А здесь деньги надо тратить разумно. Тогда на следующее лето мы поедем в Европу на целый месяц и будем жить в дорогих отелях и не будем себе ни в чем отказывать. Генри говорит, что я должна научиться тратить деньги разумно. Вы не думайте, что он жадный. Он говорит, мне для тебя ничего не жалко, я тебе куплю все, что ты захочешь. Он и правда мне все покупает.” – “Иди работай, – резко сказала Марья, – твои деньги, надеюсь, он разрешит тебе тратить неразумно?” – “Куда я пойду работать? Жена известного нейрохирурга не может мыть посуду в ресторане.”
За стеной опять завизжала женщина, но слов уже нельзя было разобрать.
“Он хороший, – продолжала так же печально Инга. – Он очень хороший. Он меня любит. ” И заплакала.
“Ну, ну, – сказала Марья, – в конце концов семейная жизнь так устроена, что каждый должен чем-то поступаться. Лучше деньгами.” – “Да, – сказала Инга, лучше быть богатым и счастливым, чем бедным и больным” «А твой бывший муж знает о твоих переменах?” – спросила я. Инга снова заплакала. “Я ему давно написала, когда Генри только появился, я все предчувствовала. Я знаю, что он мое письмо получил. Он сразу перестал мне писать и переехал жить к этой актрисе в Ленинград.
И Инга стала плакать, и плакать, и плакать…а мы молчали и молчали. А что мы могли ей сказать?
Невеста должна плакать перед свадьбой. На то и девичник.
А потом наступило утро, транзисторы умолкли один за другим. Утихли за стеной сексуальные пуэрториканцы. Мы поехали по домам. Спать.
Впрочем, спала я недолго, меня разбудил телефон. Звонила Марья.
“В нашем семействе беда, – сообщила она сердито. – Филька сбежал от Веры.” – “Как это “сбежал?” ” – “Вчера в гостях Вера себе чего-то напозволяла.
Устроила Филе публичную сцену. Филя взбеленился, выпил бутылку водки и уехал ночевать к бывшей подруге детства, которая тоже была на этом дне рожденья.”
Я разошлась: “Ах, она – дрянь! Как она смела увезти его с собой! Эта подруга детства была подругой не ему одному! Чего она не угомонится? У нее муж есть!” – “А ты-то чего так раскричалась?” – резонно осадила меня Марья. – “И правда, – подумала я, – чего я так разнервничалась? Какое мне дело?”
Так я подумала и замолчала. Мне просто спокойнее, когда у Веры с Филей все в порядке.
Вообще отношения Веры и Фили мы как-то оберегаем. Вера такая беспомощная! А Филя – что? Дитя неразумное, даром что тридцать пять лет.
Кроме того, он – гений. Он играет на трубе. Он даже здесь, в Америке, нашел настоящих, классических джазизтов и с ними выступает. Пусть джаз не моден. Феликс живет для чистого искусства. Он ведь тоже из петербургской провинции приехал. Поэтому и деньги зарабатывает от случая к случаю, зато Вера аккомпанирует на уроках в балетных школах, словом при деле.
Жизнь у них с Филей нелегкая, они то живут вместе, то расходятся. Вера скандалит. Ей кажется, что Филя ее не любит. Вера думает, что она любит за двоих. Инга тоже так считает. Марья думает, что Вера вообще никого не любит, а я думаю, что она любит, как может. У каждого свой потолок любви, думаю я, слушая, как Филя играет на трубе. У каждого свой потолок любви. У меня, например, свой.
Пришлось ехать к Вере, выяснять ситуацию. Плохо, когда у тебя выходные дни и нечем отговориться. Приехали мы с Марьей к Вере. Застали ее, опухшую от слез. На руке – ожог. Это Вера ночью так сама свою истерику останавливала, приложила руку к кипящему чайнику. Говорит, на час помогло.
Выслушали мы ее историю, она не стоила выеденного яйца. “Он мне изменил!” – рыдала Вера. – “Ну, и что? – ответила Марья без всякого сочувствия в голосе. – А ты не задевай человека, когда он пьет. Да ещё – при всех.”
Марья посчитала что-то в уме, набрала номер телефона и заговорила в трубку. “Твоя соседка дома? Ах, Феликс у нее? Ах, она не знает, что с ним делать? Не желаю с ней разговаривать. Скажи ей, что мы сейчас за ним приедем. Давай адрес.”
А все-таки Марья – молодец! Мне бы такое и в голову не пришло. Мы велели Вере умыться, положить на лицо тон, покрасить ресницы, а главное принять нежное и любящее выражение лица. И что-бы никаких попреков! Ни-ка-ких!
Вышли на улицу, оставив Веру приводить себя в порядок. “Плохо, – говорит Марья, – ехать надо в Фарраковей. Это на краю света. На метро мы туда два часа будем добираться. Но у меня есть деньги, отложенные, чтобы платить за квартиру.” Взяли мы такси. Приехали. Дверь нам открыла подруга Филиного детства. Запинаясь, объяснила, что совершенно ничего такого не хотела, а главное, ничего такого не произошло. Филя спал в одной комнате, а она, бывшая подруга, в другой. Все-таки у нее муж, который кстати ночью был на работе. Муж пришел рано утром и сказал, ложась спать, чтобы к полудню этого человека в доме не было. А Филя ещё пьян и никуда ехать не хочет.
Мы выслушали ее вез всякого интереса и вошли в комнату. Я видела в своей жизни бедные квартиры, но эта была какя-то особенно убогая. В ингиной студии хотя бы висели красивые фотографии ее бывшего мужа. Здесь стены были совершенно голые, окрашенные грязно-зеленоватой краской. Посреди комнаты в кресле, спиной к двери, положив ноги на табурет, сидел Филя, совершенно одетый. Марья взялась за голову. Она мне потом говорила, что в жизни не видела более душераздирающего зрелища, чем великий трубач нашего времени Феликс, спящий в поломанном кресле.
Я подошла и сказала: “Вставай!” – “Не мучай меня!” – ответил Филя, не открывая глаз. “Вставай, вставай!” – поддержала меня Марья голосом Немизиды. Филя быстро встал и двинулся под нашим конвоем к выходу. Правда, в дверях он опять застрял, зацепившись рукой за косяк, и стал уговаривать подругу: “Они говорят, что я должен уходить. Но ведь это неправильно! Скажи им!”
Но мы были непреклонны. “Дайте хотя бы опохмелиться!” Мы вняли Филиной мольбе и купили бутылку виски.
Остановили проходившую машину. Сели. Марья объяснила черному шоферу, куда ехать и где поворачивать. “Как?! – закричал Филя. – Мы едем к Вере?! Я не поеду!” И он открыл дверцу машины и – не выскочил, а прямо-таки взмыл вверх, как джин, вырвавшийся из бутылки. Я выскочила следом за ним и схватила его за рукав. Со всех сторон гудели машины: мы загородили проезд.
“Я не поеду к Вере! – кричал Филя. – Она меня будет укорять!” – “Не-бу-дет-она-те-бя-уко-рять!” – говорила я, запихивая Феликса назад в машину. “Будет!” – “Не будет!”
Наконец, я поместила Филю между собой и Марьей, и такси тронулось. Открыли бутылку виски и дали Филе выпить из горлышка. “Пусть укоряет, – заметила справедливая Марья. – Разве ты не заслужил?” – “Заслужил, но все равно,” – не унимался Филя, протягивая мне бутылку.
Боже, кто это может пить такую несусветную мерзость, как виски?! Только ради Фили.
“Послушай, – продолжал возмущаться Филя, обращаясь только к Марье, как будто меня на свете не было, – послушай, пусть я был груб. Пусть я не умею зарабатывать деньги. Пусть. Но ведь и у меня есть свои достоинства! Я посвятил Вере три пьесы собственного сочинения. Три! Одна из них есть
на СД, которое мы записали со знаменитыми американскими джазистами. Может быть, я заслуживаю снисхождения к моим слабостям?” – “Ты хочешь услышать мой ответ или это вопрос риторический?” – спросила Марья, отпивая из бутылки.
– “Риторической”, – ответил Феликс, отпивая из бутылки. “Эй, – вдруг спохватилась Марья, куда это он нас везет?” “Сэр, – обратилась она
к шоферу сурово на хорошем английском языке с британским произношением. – Вы нас неправильно везете! Я же вам объяснила, куда сворачивать, а вы
везете нас самой длинной дорогой!” Шофер разразился в ответ возмущенным монологом на одному ему понятном диалекте и в конце предложил выйти из машины, если нам не нравится ехать с ним.
Я оглянулась. Мы мчались по “хайвею”, справа и слева ровными рядами шли машины.
“Что такое? – забеспокоился Филя, – он грубит? Давай остановим машину, я набью ему морду!” Марья отнеслась к этой идее благосклонно. “Боже мой! Этого нам ещё не хватало! Драки с черным шофером!” – подумала я и с ужасом вцепилась в Филину руку. “Марья, она ко мне пристает!” – прокомментировал Феликс мое душевное движение.
“Давно пора,” – невозмутимо отозвалась Марья, и мы по очереди выпили из горлышка. Машина свернула на красный свет – мне было все равно. Шофер время от времени возобновлял свой гневный монолог. Я надеялась, что мы доедем живыми.
Как ни странно, мы доехали. Вера открыла нам двери, нежная и улыбающаяся. Мы ввели Феликса, прислонили к стенке коридора, поставили на пол бутылку с оставшимся виски и ушли.
На свадьбу мы поехали с Марьей вдвоем. Гости уже давно пили и веселились, и смеялись на английском языке. Метрдотель проводил нас к отведенному нам столику. Официант налил вино в бокалы. Марья посмотрела на часы. “Ничего, – сказала она. – Надеюсь, Феликс уже протрезвел, и они с Верой выяснили отношения, скоро приедут.”
…А к нашему столику уже шла счастливая новобрачная в платье от Кордена. Муж стоял в стороне и смотрел на нее с восхищением.
“Поменяй лицо, – сказала мне Марья, – сейчас же поменяй лицо! Никто не виноват, что мы, две идиотки, вместо того, чтобы устраивать свою судьбу, гоняемся за чужим мужем!”
И мы подняли бокалы навстречу смеющейся Инге.
1985 год.
