Цикл “Знаменитые киевляне”
Предыдущие выпуски см:
Истинный аристократ; Киевские годы Константина Паустовского; Николай Мурашко. Он мало думал о себе…; Первый шаг в бессмертие; Выйдя в отставку…,Тот, кому не все равно, Малевич из Киева, Охотник, фантазер и его дома, Такая большая жизнь, Валентина Санина-Шлее, Киев. «Серебряный век», Признание в любви, Любовник красоты (Роман Балаян. Параджанов)
Если бы мы жили в другое время, талант, который внезапно открылся миру, эту невиданную доселе ловкость, мастерство обязательно назвали бы дьявольскими. И если сейчас не упоминать темные силы, то где еще можно найти источник этой невероятной скорости его пальцев, скорости движения рук? Да что говорить о руках, каждый палец ведет себя так, как будто живет своей собственной музыкальной жизнью. Главное, чем привлекает Горовиц – то, что он, без сомнения, держит своего демона под контролем. В этом, наверное, и заключается основная прелесть его игры…
– Из воспоминания современников Горовица.
***
Горовиц родился в Киеве в 1903 году[3], в семье инженера и предпринимателя Самуила Иоахимовича Горовица (сына киевского купца первой гильдии) и его жены, пианистки Софии (Сони) Яковлевны Горовиц (урождённой Бодик, ?—1930), выпускницы Киевского музыкального училища по классу В. В. Пухальского[4]. Учился в киевской консерватории и у Сергея Тарновского и Феликса Блуменфельда.
В 1933 женился на Ванде Тосканини, дочери дирижера Артуро Тосканини. Уехал в США в 1928. Получил американское гражданство в 1944. Умер в Нью-Йорке.
***
Михаил Мартин
Фортепианная игра состоит из здравого смысла, сердца и технических средств. Все должно быть развито в равной мере: без здравого смысла вы потерпите фиаско, без техники вы дилетант, без сердца – машина.
XX век смело можно назвать веком великих пианистов: так много в одном небольшом промежутке времени, кажется, их еще не бывало никогда. Падеревский, Гофман, Рахманинов, Корто, Шнабель – в начале века, С. Рихтер, Рубинштейн, Гилельс, Кемпфф – во второй половине. Список можно продолжать бесконечно… Но над всеми этими гениями как для простого любителя, так и для профессионального историка музыки высится еще одно имя – Владимир Горовиц. Именно он, и никто другой, по праву считается символом пианизма XX века, что признают даже его недоброжелатели. Можно не любить Горовица – но не признавать его исключительности нельзя.
Согласно легенде, Горовиц, сбежав в 1925 году из страны большевиков, прославился сразу и без проблем. Единственной трудностью его было организовать первый концерт, но тут помог случай. Внезапно заболел пианист, которому в этот вечер предстояло играть Первый концерт Чайковского. Горовица случайно нашли в гостинице – он успел только выпить стакан молока (очаровательная деталь, кочующая из книги в книгу!) и уже через полчаса, без единой репетиции, положил музыкальный мир к своим ногам, раз и навсегда. Далее он был и суперменом, и плейбоем, и эпатировал публику, как хотел, – в общем, можно сказать, что он стал первым музыкантом, обретшим свой особый “раскруточный” имидж, вариациями и бледными копиями которого теперь пользуются все поп-звезды мира. Вот только имел ли этот имидж хоть что-то общее с самим Горовицем, музыкантом и человеком?
Прежде всего, история Горовица-пианиста началась не с этого прославленного стакана молока. Еще до своего отъезда из СССР его имя собирало полные залы в Москве и Ленинграде, причем в его репертуаре было ни много ни мало 10 сольных программ! Но и здесь путь к признанию был долог и мучителен. Закончив Киевскую консерваторию в возрасте 16 лет в 1921 году, он был отправлен вместе с еще одним юным дарованием – Натаном Мильштейном, впоследствии одним из лучших скрипачей этого века, – играть перед рабочими провинциальных заводов в обеденных перерывах. Тут не произошло никаких чудес – как музыканты, так и публика тяготились такой культурной разнарядкой, успех не приходил, вследствие чего несколько лет было потрачено на то, чтобы получить шанс сыграть в столице перед настоящими любителями музыки.
В 1925 году Горовицу представилась возможность поехать за границу – нет, не эмигрировать, а так, “подышать воздухом”. В тот период такую возможность большевики предоставили многим знаменитым людям – Горькому, Есенину, Маяковскому, Глазунову, Шаляпину, но Горовицу, гораздо менее известному, пришлось побороться за такой шанс. В итоге, чтобы его не упустить, молодому пианисту пришлось собраться буквально за один день, и он уехал, не успев даже попрощаться с матерью и сестрой, которых больше никогда не увидел. Да и в Европе все было вовсе не так гладко. Успех в Германии и потом в Париже не дал ему ни имени, ни ангажементов (не забудем – то было время великих пианистов!). В 1927 году он всерьез раздумывал о возвращении в СССР, ему даже зарезервировали место от Украины в составе советской делегации на Международном конкурсе пианистов им. Шопена в Варшаве. Но Горовиц хорошо знал большевиков – в ходе революции его семья лишилась всего, да и лично его, совсем молодого, уже успели достаточно унизить в СССР и продолжали это делать в Париже, где советский консул грозил Горовицу всеми мыслимыми карами, если он немедленно не вернется на Родину. И Горовиц решил рискнуть и поехать в США, страну, в которой непрочная слава пианиста-виртуоза могла превратиться в деньги.
Сергей Рахманинов, Уолт Дисней, Владимир Горовиц
Его американский дебют был не просто успешным – публика сходила по нему с ума. Судите сами: молодой, красивый (в молодости Горовиц был удивительно похож на Шопена), уверенный в себе, с умением подчинить звуку своего рояля любой зал и любой оркестр, феерический виртуоз – он был обречен на успех, и он получил его. Более того, он был признан теми, кто в это время стоял на вершине музыкального Олимпа. Тосканини, самый знаменитый дирижер того времени, выдает за него свою дочь, лучшие залы наперебой приглашают молодого виртуоза. Сам Рахманинов стал его близким другом и проводником в мире американского музыкального бизнеса, а услышав, как молодой пианист играет его Третий концерт, сам отказался от исполнения этого произведения на публике – не просто щедрый жест, но и мужественный шаг, ведь Рахманинов, сам гениальный пианист, зарабатывал себе на хлеб в основном фортепианными выступлениями.
Таков фасад легенды, той легенды, которую Горовиц никогда не пытался разоблачить, Легенды, которая лучше любой рекламы способствовала сбыту его записей. Но вот только ника не сочетается эта легенда с фактами его жизни, вовсе не безоблачной, никак не укладывается в рамки его музыки, записанной в различные периоды.
Судите сами. В 1929 году все его сбережения разлетаются в дым из-за биржевого краха, вызванного Великой депрессией. В 1930 году умирает его мать, а его отец, специально приезжавший в Париж повидаться с сыном, вскоре бесследно сгинет в ГУЛАГе.
Да и самый образ супервиртуоза начинает тяготить пианиста: помимо феерической техники, он хочет заставить критику и слушателей обращать внимание на содержание его музыки, на тот ее компонент, который он называл “сердцем”. В 1936 году Горовиц внезапно перестает гастролировать и переживает страшный физический и духовный кризис. Возможно, только вмешательство властного и жесткого тестя, Тосканини, сохранило ему жизнь.
В 1940 году, после того как в Европе разразилась война, Горовиц поселился в США. Он дает бесчисленные концерты для сбора средств на борьбу с фашизмом и за это в 1944 году получает американское гражданство.
Он играет много и часто – до тех пор, пока в 1953 году снова не наступит депрессия. Тосканини уже нет в живых – никто не в силах заставить его вернуться к выступлениям. Горовиц официально заявляет о прекращении своей карьеры. Правда, спустя некоторое время он разрешает компании CBS оборудовать у него дома мини-студию, где записывает на пластинки неброские сонаты Скарлатти и Черни – музыку, которая до тех пор считалась пригодной только в качестве учебного материала.
Горовиц возвращается на концертную эстраду только в 1965 году – известие об этом всколыхнуло весь музыкальный мир, в Нью-Йорке за билетами с ночи выстроилась такая очередь, что сюжет об этом попал в сводку новостей, и жена Горовица, ужаснувшаяся лишениям, которым люди подвергли себя ради счастья послушать ее мужа, всю ночь раздавала в этой очереди кофе и пирожки.
Перед слушателями предстал тот же Горовиц – и в то же время другой. Тот же блеск техники – но гораздо уже репертуар, та же сверхъестественная свобода музицирования – но другой, более осторожный подход к материалу, тот же “сверкающий” звук – но теперь при большей экономии выразительных средств. Кажется, что пианист говорит: “Слушайте музыку, а не меня!” Возвращение такого Горовица радует далеко не всех, несмотря на энтузиазм публики, из среды музыкальных деятелей раздаются, как обычно, критические отзывы. Часто случающиеся отмены концертов раздражают антрепренеров. Несмотря на маску самоуспокоенности, кажетя, что артист не уверен в себе – в контрактах он всякий раз оговаривает право на отмену концерта чуть ли не в последний момент.
В 1975 году он снова “уходит”, в 1981-м – возвращается, чтобы вскоре опять прервать концерты. Наконец в 1985 году начинается последний период его выступлений, период, ознаменовавший собой небывалый подъем душевных сил при полном отсутствии физических, – таким живым примером торжества силы духа над немощью тела останется Горовиц в памяти благодарной публики Москвы, Ленинграда, Вены, Милана…
По свидетельству немногочисленных друзей Горовица, имевших счастье слушать его в семейном кругу, Горовиц помнил наизусть чуть ли не всю существующую музыку – не только все сонаты Бетховена (а он играл на публике только б из них), но и оперы Вагнера и квартеты Брамса. Если не существовало клавира – мог подобрать по памяти. И при таком сверхсвободном обращении с материалом на протяжении жизни его репертуар публичных выступлений только сужался!
Только одна соната Шуберта, один концерт Моцарта, один концерт Бетховена, всего три маленькие пьесы Баха. Видимо, чем дальше, тем больше артист проводил грань между умением просто сыграть произведение и возможностью вжиться в него настолько, чтобы творить его заново на глазах у публики.
С годами исполнения Горовица становятся все более непохожими не только на интерпретации других пианистов, но и на самих себя – во время студийных записей Горовиц играет одну и ту же вещь совершенно по-разному. И это с интервалом в несколько минут.
Причем выбрать, какое исполнение совершеннее, просто невозможно: каждое кажется пределом возможностей. Более того – через несколько лет артист чувствовал настоятельную потребность вернуться к уже реализованному замыслу, пересмотреть прежнюю трактовку. Об этой стороне творчества Горовица ни “официальный имидж” всезнающего супермена (который, надо сказать, сам Горовиц старательно поддерживал), ни критически настроенные “музыкальные деятели” обычно не вспоминают – а ведь именно здесь ключ к пониманию феномена его музыки.
Он играл до самого конца. И все это время, весь свой артистический марафон, начиная с далекого дебюта 1921 года в Харькове и кончая записью, сделанной у него дома за несколько дней до смерти, в 1989 году, он стремился к тому, чтобы свести воедино в своей игре “здравый смысл, сердце и технику”. И что бы там ни говорили недоброжелатели, “сердца” в его музыке все-таки было больше. Поэтому его записи могут не бояться конкуренции.
Источник: Знаменитости
