Литературные пятницы.
Татьяна Шереметева
C точки зрения моей старинной подруги, я – полный отстой. У Виктории есть принципы, и они ее никогда не подводят. А у меня вместо них – угодливое виляние хвостом. Я заискиваю, потому что не понимаю, что это такое. А не понимаю, потому что у меня их нет, и свои выборы я совершаю как правило интуитивно. Хотя потом часто об этом жалею.
Главный принцип моей подруги – во всем следовать своим принципам. Когда она начинает со мной об этом говорить, у меня начинает болеть голова. Виктория имеет свою систему ценностей. Она мне давно известна, и за время нашей дружбы я выучила ее наизусть. И даже классифицировала.
Профессиональное:
Технари – трудяги и порядочные люди.
Гуманитарии – дешевые пижоны и бездельники.
Соответственно, Виктория закончила Автодорожный, а я – истфак, отделение искусствоведения. Я – специалист по древним амфорам.
Реально с моим дипломом и в моем возрасте можно трудоустроиться, это если по блату, в корпоративный бизнес на позицию офис-менеджера, читай завхоза, или секретарем в предбанник к начальнику.
Но мне повезло: я работаю руководителем. То есть я руковожу художественным кружком при районной детской студии, что в подвале соседнего дома.
Развлечения:
Все порядочные люди любят джаз. Не любить джаз неприлично и стыдно. Виктория гордится тем, что на последние деньги они с мужем ходят на концерты джазовой музыки.
Я, попав туда, каждый раз вспоминаю, что не в деньгах счастье, и прошусь на волю, поскольку через три минуты у меня начинает болеть голова.
Привязанности:
На Ахматовское «Собака или кошка?» моя подруга давно уже ответила. Хорошие люди любят собак, плохие – кошек. Поэтому в доме Виктории всегда живут собаки. И в ее присутствии я стыжусь своей любви к кошкам, а после начинаю стыдиться того, что стыжусь.
Личная жизнь:
Мужа надо выбирать послушного, жена должна командовать и им, и домом, поскольку от мужиков толку все равно нет никакого: бесполезный субстрат.
Соответственно, у нее муж один и на всю оставшуюся жизнь. Так решила Виктория.
Меня никогда до командных высот не допускали. Так нравилось всем моим мужьям, и так нравилось мне. А сейчас мной помыкать некому, и я ощущаю нехватку твердой мужской руки.
Виктория считает, что полноценная женщина должна иметь любовника. Так поступала ее старшая сестра. У меня любовников нет. Сама не знаю почему.
Борьба за красоту:
Моя школьная подруга – сторонник естественной красоты. Запах женщины для нее – это ее собственный запах, а не духи с дезодорантами. Косметику она не признает, ест то, столько и когда хочет. Она говорит, что зад у женщины должен быть. И чем больше, тем лучше.
В зеркало она смотрится, только когда умывается. И не беспокоится о своей внешности потому знает, что муж ее любит любой.
У меня косметика – вторая кожа, в любой поездке полчемодана у меня занимают лаки, лосьоны, кремы и прочие флакончики и баночки.
Я заглядываю в любое свое отражение и всегда переживаю о том, что выгляжу недостаточно хорошо.
Женские штучки по дому:
Вся эта возня по наведению красоты, цветочки, прихваточки, вазочки, подушечки – удел идиоток и мещанок, типа меня. Виктория любит технику – домашнюю и офисную.
Однажды, когда у нее вдруг появились деньги, Виктория потратила их не на ремонт, а на дорогущий тогда компьютер. Хотя в ее доме ужас начинается не в подъезде, а за порогом квартиры. А подъезд на этом фоне кажется будуаром мадам де Пампадур, подготовленным к приходу туда Людовика XIV. Короля-Солнце…
И главное, что нас разъединяет уже сорок лет, – это то, что умные люди называют «целеполагание». «Целеполагание» Виктории – четкое и конкретное, что, впрочем, почти одно и то же. Многого ей не надо, но и своего она никому отдавать не собирается. Виктория ценит свою синицу в руке.
Меня мой журавль совсем не любит. Много раз в жизни он меня поднимал на высоту только для того, чтобы понаблюдать, как я буду падать. Иногда – как будто случайно выпав из самолета: нелепо размахивая всеми четырьмя конечностями и с ужасом глядя на неотвратимо приближающуюся земную твердь. Иногда – как будто дав кому-то обязательство упасть, а вернее, пасть как можно ниже за максимально короткий промежуток времени.
Но все равно каждый раз, собрав себя по кусочкам, я отряхиваю с коленок налипшую грязь и траву и жду, когда этот подлый обманщик прилетит опять. Обычно он не торопится. Он знает, что соперников у него нет. Синица меня не интересует. А свое «целеполагание» я даже сформулировать как следует не могу.
Мы идем по центру Москвы и ищем музей кукол. Ничего более бесполезного, на взгляд моей подруги, придумать невозможно. И пойти туда она согласилась только ради меня. Виктория, как только подросли ее дети, все игрушки из дома выбросила.
Моих плюшевых медвежат, зайчиков и котят она презирает и называет их «пылесборники». Мою старую тряпичную Алису, которой я самостоятельно сделала косметическую операцию на лице, Виктория замечать отказывается.
Авторские куклы для взрослых – это то, что ставит ее в тупик. Бесполезная, трудоемкая, дорогостоящая вещь. В галерею кукол «Вахтанговъ» в Центральном доме художников я прихожу, чтобы очиститься от суеты и скверны. Когда я смотрю на фарфоровые лица с неестественно большими и грустными глазами, я каждый раз пытаюсь понять, о чем они молчат.
И мне кажется, что по ночам, когда залы огромного здания пустеют, эти загадочные существа в изысканных воздушных нарядах оживают. Маленькими, легкими шажками они сходят с подставок, на которых указаны их имена, и начинают кружиться в воздухе, счастливые от того, что можно говорить, смеяться и гоняться друг за другом.
Мне так хочется там остаться, спрятаться и дождаться ночи. И все увидеть своими глазами. Я до сих пор верю, что в наше отсутствие они ведут себя так, как в сказках Андерсена. Они – живые, и у каждой есть своя история. Может быть поэтому я люблю старинные и просто старые вещи. Те, у которых есть свое прошлое. Это касается не только домашней обстановки, но и моих личных вещей, которые я ношу или которыми я пользуюсь.
У меня есть свитер, которые мне купили в третьем классе. Не знаю, как так получилось, что до сих пор живет у меня в шкафу. Ему давно присвоено звание раритета. И самое удивительное, что я до сих пор могу его надеть. Потому что все это время я росла и росла в длину. А в ширину вырасти забыла.
А еще у меня есть домашний халат, который в девятом классе мне сшила бабушка. У него (где ты, Семен Семеныч Горбунков?) действительно перламутровые пуговицы, которые бабушка спорола со своего платья, и рукава с широкими манжетами. Когда-то он был голубым и байковым. Сейчас он больше напоминает мне марлю – такой тонкой и прозрачной стала ткань.
Ну как же я могу с ними расстаться? Они прошли со мной бОльшую часть моей жизни. Они – мои старые товарищи. Когда мне плохо и одиноко, я надеваю свитер и сразу чувствую себя маленькой. Или же вспоминаю себя постарше, когда я сидела в новеньком халате перед окном и ждала, когда взойдет солнце. На рассвете мне должно было исполниться шестнадцать лет, и мне хотелось попрощаться с моей молодостью. В глубокой печали я плакала и вытирала глаза и нос широким рукавом.
Мой брат живет в окружении мебели наших дедушки и бабушки. Когда я как-то предложила отдать эти дрова на Мосфильм, брат побледнел и сказал, что это, конечно, можно, но только через его труп. Что он с этими комодами, креслами и этажерками вырос и с ними же хочет умереть. Так что мои свитер с халатом можно считать лишь легкой формой семейного недуга.
Итак, мы идем по старым московским улицам, и я удивляюсь тому, что они еще существуют. В детстве мы с Викторией так же ходили в библиотеку. Встречались у остановки, и по дороге она должна была мне рассказать содержание книги, которую прочитала. Дело было не в сюжете. Мне хотелось, чтобы моя подруга поняла то, что не проговаривается словами. Когда я начинала ей это объяснять, она просила показать мне строчки, где я это обнаружила. Сделать я этого обычно не могла, потому что книги, кажется мне, как куклы из галереи «Вахтанговъ». Они тоже молчат или прячутся за черные буквы на белой бумаге. И открываться каждому, кто взял их в руки, не спешат. Уловить их потаенный смысл – такое же чудо, как увидеть порхающие по комнате маленькие существа с синими или зелеными грустными глазами и почти живыми фарфоровыми лицами.
Мы молчим, потому что взаимное раздражение уже начало заполнять пространство вокруг нас. И сильно хочется есть. Тут, конечно, сразу вспоминается «И сильно хочется пить…» из Бродского. Но нам хочется есть. Я мстительно придумываю варианты в продолжение Ахматовскому тесту: «Сад или огород?» Конечно, я – сад, может быть, даже «Вишневый», и сама я – нелепая и трагическая женщина, почти как Раневская. А моя школьная подруга – огород, навоз и компост. Зачем мы встречаемся? Мы же с разных планет, и никакого притяжения у них нет. Только силы отталкивания. На моей планете цветет одинокая гордая роза, а на ее – кабачки.
У одной из скамеек сквера, по которому мы идем, Виктория останавливается и достает из здоровенной кошелки, которую носит вместо дамской сумки, пакет с помидорами. Они разного цвета и размера. Там же, в недрах ее «ридикюля» находится и половина буханки бородинского хлеба. А потому что время обеденное и лучше съесть свой натуральный продукт, чем травиться в какой-нибудь пиццерии.
Мы сидим на лавочке в сквере, как два старых алкоголика, решивших сообразить на двоих. На коленях у меня мятая газета опять же из сумищи моей подруги. Помидоры не только пахучие, они сахарные по срезу, блестящие и упругие, и их можно откусывать, как яблоко. Потому как – свои. И хлеб можно подумать, она тоже сама испекла. Нет, все-таки на своей планете мне нужно будет немного потеснить мою розу, пусть там еще будет и небольшой огородик. Я поставлю на подоконники луковицы в емкостях с водой. И через неделю из них покажутся зеленые стрелки. В цветочных горшках у меня начнут плодоносить помидоры и огурцы. А на зиму я стану закручивать собственные патиссончики в трехлитровые банки. Я научусь радоваться простым и очевидным вещам. И больше не позволю своей голенастой и носатой птице обманывать меня.
И, как мои любимые куклы из галереи «Вахтанговъ», я буду молчать о том, как странно и непонятно устроена жизнь и как притягателен мир, в котором есть красота и тайна.
Оставшийся хлеб Виктория покрошила голубям и попросила проводить ее до метро. На сегодня наша прогулка была окончена, в музей кукол мне придется идти одной, а с нее довольно и того, что она уже услышала.
На прощание моя подруга мне сказала, что ничего никогда у меня не получится. И что все помидоры с огурцами у меня загнутся на корню. А лук я наверняка запихну в воду вверх тормашками, как в какой-то старой рекламе. И еще я узнала, что похожа на свою Алису: такая же старая и тряпичная. И бесполезная.
И я пошла в музей кукол одна. Настроение у меня было хорошее. Дома меня ждали мой рыжий кот Тимофей, вполне себе живой и настоящий, и моя старая тряпичная кукла, всегда теплая и мягкая, которая, как и мой свитер, тоже прожила со мной долгую жизнь. Когда-то я придумала ей это сказочное имя – Алиса. Оно из той самой «Страны чудес», в которую я до сих пор верю.
