Представляем вниманию читателей Elegant New York интервью Лейлы Александер-Гарретт с Анастасией Мяльсон.
Талин, 2013.
В апреле, на праздновании Дней Андрея Тарковкого в Таллинне, я познакомилась с молодой эстонской художницей Анастасией Мяльсон, потрясшей меня и других участников своим “шелковым Брейгелем” – копией знаменитой картины “Охотники на снегу”.
В одном из ранних интервью Тарковский отмечал близость творчества Питeра Брейгеля к русской ментальности, склонной из малого создавать целые вселенные. Не случайно в фильме”Солярис” инопланетянка Хари постигает жизнь человека Криса через эту картину, несущую некое равновесие, покой, гармонию, которые современному человеку видятся разве что вo снe.
Всю жизнь я восхищалась людьми, создающими своими руками вокруг себя прекрасное, а во время пребывания в Таллинне я погрузилась в изучение творчества непревзойденных ремесленников, гильдии которых гнездились и процветали на средневековых улочках этого колдовского города.
У Арсения Тарковского есть строчки: “Наблюдать умиранье ремесел – / Все равно что себя хоронить”. Вот мне и захотелось выведать тайны мастерства росписи по шелку у Анастасии Мяльсон.
Лейла Александер-Гарретт
[quote style=”boxed”] Анастасия Мяльсон: «Рождаясь незаметно, образы становятся нашей очевидной реальностью»
–Расскажи немного о себе.
– По меткому определению Сергея Довлатова, родилась я в «вертикальном» Таллинне. Приезжие часто сравнивают его с пряничным домиком, но это обманчивое впечатление: расположенный на берегу балтийского моря он таит в себе и глубину, и суровость, и равнодушие и даже обман.
Таллинн научил меня созерцать, а работать – Москва, с ее бешеным ритмом культурного мегаполиса, где я училась, где, если ты хочешь что-то успеть, ты должен постоянно двигаться, меняться, успевать за этим ритмом, за постоянной сменой жизни.
Помимо основной работы – дизайна интерьера – я занимаюсь живописью, росписью по шелку и фотографией.
– Как ты пришла к росписи на шелке и почему?
– Работа с красками по тканям чем-то напоминает мне акварельную живопись, правда, отличается от нее большей текучестью краски. Шелк добавляет в работы ощущение легкости, прозрачности и мерцания. Краски после специальной обработки, своеобразного “обжига”, становятся яркими и насыщенными. Процесс работы над изделием сродни цветотерапии, которая просто необходима для нашего, “сдержанного по цвету” прибалтийского климата.
Меня всегда завораживали работы, выполненные на шелке. Вот в один из таких “сдержанных по цвету вечеров” мне и захотелось поработать с краской. Роспись по шелку приятна и нежна. Краски проникают в волокна ткани быстро и насыщенно. Процесс росписи сродни медитации, но в тоже время для работы в этой технике нужны опыт и чувство цвета.
Традиционным и современным техникам росписи по шелку характерно сочетание линий и цветовых пятен, орнамента и декоративной живописи.
Отличие между ручной работой и промышленной в том, что в большинстве случаев текстильная графика на шелке имеет ярко выраженное плоскостное решение с отсутствием переднего и дальнего планов.
– От чего зависит цветовое решение для той или иной твоей работы и, соответственно, как итог, окончательный результат?
– Цветовое решение композиции зависит от задач, которые я себе ставлю, как художник и определяется в каждом случае индивидуально.
При свободной росписи, как правило, сначала расписываются самые насыщенные по тону участки композиции, что позволяет оценить и сбалансированность устойчивость композиции. Затем я приступаю к росписи менее насыщенных цветовых тонов.
Надо сказать, что детали росписи играют очень важную роль в достижении декоративного эффекта. Они придают законченный вид работе и служат связующим звеном между цветовыми тонами.
Ну и, конечно, всегда помню о выборе ткани, что тоже зависит от планируемой работы. Если это легкий шарф, то лучше всего подойдет шифон, если замысел более значим, то целесообразен крепдешин или туаль, шелк с некручёной нитью полотняного переплетения.
– Существуют ли какие-то особенности в твоей работе с шелком?
-Краска в работе с шелком живет своей жизнью, если не использовать жесткие границы в виде специального резерва-контура или воска. Саму же краску нужно почувствовать, понять, подхватить момент “красоты” ее затека и тут же продолжить, усилить или приглушить, но подойти к этому процессу максимально деликатно, иначе мое участие в процессе станет нарочитым, ненастоящим, скорее даже вымученным.
Несмотря за заранее спланированный замысел ты все равно никогда не знаешь, чем все закончится. Представить себе окончательный результат в однозначном виде у меня не получается, для меня весь процесс росписи, как некая джазовая композиция или танец, джазовая мелодия узнаваема, но… загадка всегда присутствует…
[quote style=”boxed”]Часто заказчики просят повторить тот или иной шарф, палантин или панно. Как правило, это невозможно, все равно получится иначе. Поэтому здесь можно смело сказать, что вещь, созданная в этой технике, строго индивидуальна, второй такой нет и не будет.
– Ведь технике росписи на шелке тысячи лет и тем прекраснее ее сегодняшнее перерождение в умелых, талантливых руках.
– Лишь начав расписывать шелковые ткани я узнала, что искусству изготовления шелка, открытому в Древнем Китае, более пяти тысяч лет. Шелк родился раньше, чем была изобретена бумага.
В Поднебесной ткань использовалась как основной носитель в живописи и письме и чаще практиковалась свободная роспись по шелку, в то время как в Индии использовался метод горячего батика, когда с помощью воска намечались линии рисунка, которые предотвращали растекание и смешивание красок. Шелк позволяет намного дольше сохранять яркость цветов, чем другие ткани или бумага.
На рубеже тысячелетий техника росписи по шелку попала в Индонезию, где батик получил наибольший расцвет. А в конце XIX века был открыт холодный способ батика: в качестве резервирующего состава стали использовать сок тропического растения гутта, который обладал свойствами резины.
В Европу секрет росписи по шелку просочился только в начале ХХ века благодаря русским эмигрантам. С 20-х годов прошлого века расписанный вручную шелк стал излюбленным материалом парижских кутюрье.
– Часто ли в твоей работе случаются промахи, брак?
– Конечно, случаются, но скорее не брак , а тот непредвиденный подтек краски или случайное пятно, которое в некоторых случаях и придает изделию своеобразия.
Но бывают и моменты, когда ничего нельзя исправить. Идеально, наверное, только промышленное производство. Это же не холст, который можно записать…
– Что тебя волнует в выборе сюжета?
– Я не люблю сюжетов надуманных, поэтому в основном «пишу» панно с природными мотивами, пейзажи или города, точнее фрагменты архитектурных шедевров.
[quote style=”boxed”]Шарф – это практический атрибут и создаю я его для того, чтобы женщины «желали» их носить и выбор сюжета и цветовой гаммы определяется индивидуальностью личности заказчика или заказчик сам находит “свой” шарф.
Что касается панно, то это, скорее, декорация, и, как дизайнер, я понимаю, что ему обязательно нужно найти свое место в интерьере и висеть свободно, чтобы одновременно было видно и легкую прозрачность ткани и насыщенность красок.
В основном композиции таких работ вертикальны, так как ткань всегда лучше смотрится, если висит вертикально, но бывают и исключения, как в случае с копией “Охотников на снегу”.
– Почему вдруг Брейгель? Что побудило тебя воспроизвести эту сложную работу на шелке?
– Копия знаменитой картины Питера Брейгеля-старшего “Охотники на снегу” в технике росписи по шелку создавалась мной для документального фильма “Время-сон” посвященного Андрею Тарковскому.
[quote style=”boxed”]Режиссеру Николаю Алхазову требовалось через пошаговое воспроизведение картины, от карандашного рисунка до финального заполнения краской показать в кадре плавную текучесть времени, которую так любил Тарковский. Текучесть, в процессе которой, как во сне, практически незаметно, рождаются образы, становящиеся нашей очевидной реальностью.
– Тарковский не из простых режиссеров…
– Андрей Тарковский умел из малого создавать целые вселенные, именно это и впечатлило меня, а “Охотники на снегу” вообще стали для режиссера символом жизни, эдаким предвосхищением ностальгии, напоминанием о потерянной земле, по утраченному дому. Достаточно вспомнить фильмы “Солярис” или даже в большей степени “Зеркало”. Мне захотелось понять, почувствовать эту связь, это рождение из ничего…
– И как, удалось почувствовать? Это ведь тоже резонанс с твоей душой, чувствами.
– Удивительно то, что через месяц работы над копией я начала смотреть на окружающий пейзаж, как сквозь прозрачный шелк и ловить себя на мысли, что за почти 450 лет с момента создания Питером Брейгелем «Охотников» окружающая нас природа, события, люди – на самом деле не сильно изменились, или вообще не изменились.
Будто в видоискателе появляются и исчезают узнаваемые фрагменты и сюжеты, погруженные в состояние покоя, размеренного течения жизни: вот собака выглянула из-за дерева, а вот дорога и путники, идущие по ней кто куда, а вот молодая пара, взявшись за руки, катается на коньках, церквушка на склоне…
– Как долго ты работала над Брейгелем?
– Работа началась в самом начале зимы, а закончилась, когда снег едва осветило прикосновение первых лучей весеннего солнца. У меня было достаточно времени, чтобы ловить в окружающей действительности моменты совпадений с оригиналом, сравнивать, анализировать, добавлять или править. Промежуточные состояния работы требовалось закреплять парообработкой, чтобы уже сформированное, выписанное на шелке не разрушить «новым вторжением».
– Почему для репринта картины Брейгеля ты выбрала шелк?
Работа Питера Брейгеля написана масляными красками, переписывание ее один в один в задачу не входило. Шелк, во-первых, позволил при внешней схожести с оригиналом допустить более свободное повторение, а во-вторых, наиболее точно подходил воплощению замысла текучести времени.
В день закрытия выставки «Вермеер и музыка» в Лондонской Национальной галерее мне посчастливилось увидеть пять работ самого мастера и «малых голландцев» XVII века с их характерным камерным, «музыкальным» восприятием окружающей жизни. Последний зал был посвящен раскрытию «тайн ремесла»: тому, как тщательно выписывал Вермеер шелковые наряды своих моделей, своеобразную подвижность и «певучесть» этого нежного, как вода, материала; как он накладывал мазки, добиваясь того или иного эффекта, как сознательно оставлял на холсте волоски от кисточек, следы от тряпок, которыми что-то стирал и даже… отпечатки пальцев!, что стало возможным обнаружить только сейчас при микроскопическом анализе его полотен. Но никакие объяснения не способны передать тайну, которая стоит за мастерством художника. Как нередко повторял Андрей Тарковский: «часы можно разобрать, но объяснить, что такое время, невозможно».
Фото: Анастасия Мяльсон
Интервью вела Лейла Александер-Гарретт
