Из новой книги Татьяны Шереметевой
О трогательной беспомощности
Когда-то у какого-то бихевиориста я вычитала, что женщине лучше почаще просить помощи у мужчины в самых разных делах, вплоть до «застегни мне молнию, любовь моя», чтобы он лучше ощущал свою маскулинность и мастеровитость, а она – свою женственность и трогательную беспомощность.
О, как хорошо, что я вовремя узнала об этом. Выйдя замуж во второй раз, я напрочь забыла, что умею менять в смесителях прокладки, клеить обои, чинить унитазы, подкачивать шины на авто и ставить новый софт на компьютерах.
Поэтому давно уже всё – от молний и крючочков, бусиков на шее до ремонтных работ в доме – делает моя домашняя «Золушка». А я что – я ничего не умею. Ну, разве что шапочки вязать и оладушки печь.
Сейчас смешно будет
Понимаете, у меня есть любимая кружка. На ней крупным планом изображены коты, вернее, их фотографии.
От времени у неё по краям появились сколы, да и внутри она тоже сильно облезла.
Кружка стоит просто так, я ей уже не пользуюсь, но и выбросить не могу. У меня такое чувство, что я выбрасываю этих котов на улицу.
Читала, что нужно свою личную посуду разбить на куски, прежде чем выбрасывать. (Что-то там про биоэнергетику и пр.) Но и разбить её тоже рука не поднимается. Там же по котам придётся бить. Они же все смотрят мне прямо в глаза.
Короче, стоит она у меня, старая, боевая кружка. Наверное, и дальше будет так стоять…
Lessons in love
Некоторые романтические девы после пробуждения шёпотом благодарят мироздание за то, что пробудились живыми и невредимыми. Потом, понятно, туалет, помывка и пр. Потом, не отходя от зеркала, начинают очередной урок любви. Любви к себе. «Я люблю тебя» повторить 10 раз. Можно больше.
А потом днём напоминать себе, что ты большой молодец, чем бы ты ни занималась.
Кстати, кто ещё помнит про усилительную частицу «ни», которую все чаще игнорируют и путают с отрицательной «не»? Я помню. Мне по-другому нельзя. Кстати, и за это тоже нужно себя похвалить.
Это очень трудно – помнить о том, что ты хороший(ая) и что ты себя любишь, принимаешь, доверяешь, прислушиваешься к себе, своим ощущениям, интуиции и уважаешь своё настроение. Потому что нас этому не учили. Нас учили любить нашу великую родину, легендарную армию, весь состав Политбюро и свой коллектив.
С тех далёких пор прошла жизнь. Почти целиком, если называть вещи своими именами.
И вот я имею то, что имею.
Прежде всего, я испытываю личную неприязнь к любого рода коллективам. И ко всему вышеперечисленному – тоже. Такую сильную, что «кушать не могу».
Что ещё? Можно, конечно, доложить себе о выполнении и даже перевыполнении собственных плановых заданий, но не очень получается. Поскольку собственные маленькие, но всё же реальные достижения в жизни упорно не хотят напоминать о себе.
Они, маленькие, понимающе улыбаясь, прячутся в складки лет и десятилетий, ухлопанных на что угодно, кромеосвоения науки любви, любви к себе. Причём, боже ты мой, это уже для меня недосягаемая высота – безусловной любви к себе.
Той самой, без которой не бывает всего остального.
«Вот я и думаю, Нестор Петрович, ходишь в школу, ходишь, а потом – бац…»
Это я о том, что это был сизифов труд.
Но он был. И он продолжается.
А что же у тех, кто так всю жизнь и прожил в несознанке? Кто до сих пор любит свою великую родину, легендарную армию и лично дорогого товарища ХХХ.
Сюда можно подставлять любую фамилию. Уйдёт один, появится другой.
Короче, счастливо вам, некогда мне тут с вами разговоры разговаривать.
У меня скоро начинается очередной урок – урок любви к себе.
Поехали.
Предновогодний синдром
Каждый раз ближе к Новому году начинается смятение в наших взрослых душах.
Потому что наши души не знают, что мы уже взрослые и даже уже хорошо пожившие.
Они (души) воображают, что мы еще те детишки – в лифчиках с костяными пуговицами (не путать с дамскими лифчиками)
и чулках в резинку – причем, у девочек под байковыми платьицами и ненавистными теплыми штанами до колен, а у мальчиков под шортиками на лямках.
У мальчиков – чубчики надо лбом, а у девочек – « бараночки” с бантиками.
В эти дни таких фотографий появляется у нас на ленте особенно много.
Мы вспоминаем, какие были в наших домах елки и какие под ними стояли Деды морозы – на вате, а не из пластика.
Мы помним, а некоторые счастливцы даже хранят свои старые смешные елочные игрушки.
Мы ни с чем не перепутаем тот волшебный запах мандаринов, потому что тогда и мандарины пахли по-другому.
Вспоминаем предвкушение приближающегося праздника: когда достанут из-за окна елку, когда отец поставит ее на крестовину или по-простому в ведро с песком, когда зажгутся гирлянлы, когда нам подарят подарки.
И нас, немолодых людей, каждый год в эти дни начинает забирать тоска по своему собственному детству.
Где те родные, кто был с нами в те новогодние дни, где та наша домашняя детская жизнь, которая, мы понимаем сейчас, была такой замечательной, и где мы сами?
И вот здесь, на нашей ленте, вдруг – как цветы зимой расцветают – появляются чудесные стихи, посвященные нашему детству. Их пишут женщины, что неудивительно. И их пишут мужчины.
И становится понятно, что наши воспоминания у каждого свои, но одновременно очень похожие.
Всем нам всегда будет недоставать одного и того же.
И эта общая память помогает.
Исповедь пионерки
Почему-то иногда очень хочется небрежно обернуть шею мохеровым шарфом, так модным в далёком советском прошлом, надеть замшевые сапоги коричневого цвета с золотой молнией и золотым же колечком на замке и дублёнку. Можно, как у Анук Эме в фильме «Мужчина и женщина», можно с белыми отворотами, как у Высоцкого, когда он любил Марину Влади 60 лет назад.
Хочется замшевую с «лапшой» по шву сумку, тоже модную тогда. Потому что непонятно откуда, но у всех есть, а у меня нет.
Хочется дефицитных польских теней бирюзового цвета. Потому что они наверняка сделают меня загадочной. Но их у меня тоже нет.
Хочется слушать рыдающие звуки Izabelle на французском языке или ещё что-нибудь, но тоже на французском. Но в своей очень средней школе я учу английский.
Хочется представлять себя идущей по Парижу, тому, куда нам, бедным совкам, никогда не добраться.
Хочется, откинувшись на ажурную спинку крошечного стула, пить кофе за столиком на Champs-Élysées и ловить на себе цепкие, тягучие взгляды проходящих мимо мужчин. Они же всегда смотрят так на то, что им не достанется. И самой при этом смотреть на конец своей остроносой туфельки на высокой шпильке.
Хочется ночью вернуться к себе в номер отеля Ritz и получить пощёчину от ждущего тебя там ещё не старого,угрюмого мужчины.
Хочется понимать, что ты её заслужила.
Хочется вытереть мокрый после его злого поцелуя рот и заметить на ладони следы своей губной помады и его слёз. Хочется грязно ругаться по поводу варварски разорванных тоненьких бретелек дорогущего sien или bra, как кому нравится.
Хочется потом принять ванну с пеной. И да, обязательно шампанского. Не «Cоветского полусладкого», пусть даже с «параграфами», а злющего, вырви глаз, ледяного французского Brut. И, лежа в пене, дать поцеловать большой палец своей ноги с вишнёвого цвета педикюром. И сказать: «Уйди, скотина, я устала». Но сказать по-французски.
Хочется утром стоять у окна и опять пить шампанское. Один узкий бокал, больше не стоит.
А потом – похожая на тазик громадная чашка какао и бриошь в постель, взбитую угрюмым мужиком, который не мог дождаться тебя из ванной. И окунать эту самую бриошь в какао совершенно по-деревенски, но с французским шиком.
Хочется долго думать о том, на что же потратить сегодня деньги. Так, чтобы немного, но с удовольствием. И, в конце концов, решить, что самое лучшее – это не тратить.
И пойти к церкви, и отдать всё, выданное тебе на день угрюмым мужчиной, нищим. А потом плакать и долго-долго каяться в совершённых грехах. Это же так здорово, когда есть в чем каяться…
В те поры, когда мне всего этого хотелось, я носила пальто из «Детского мира», такое синенькое с чёрным воротником из искусственного меха, и исправно ездила на районные олимпиады по математике, химии и прочим малоинтересным для меня дисциплинам.
Но я твёрдо знала, что настанет время и мне будет в чём каяться. Жизнь меня не обманула.
Про деньги
Мне четыре года, мы живём в военном гарнизоне на краю земли.
Отец летает. Каждый раз перед полётом он подолгу целует меня в лоб и просит маму подождать и не укладывать меня спать без него.
Я уже знаю, что скоро в клубе, где показывают фильмы и устраивают праздники, опять появится большая клумба из еловых лап, в центре которой будет лежать длинный ящик с дядей Лёшей или дядей Славой.
Они уже никогда не встанут из этого ящика. Они разбились, потому что летать очень опасно.
Так мне сказали.
Но я не понимаю, что значит «никогда», и к тому же ящик закрыт. Я уверена, что в нём никого нет и что скоро дядя Лёша опять поднимет меня на руки и будет тормошить в коридоре нашего барака.
Ящик и еловые лапы будут украшены красными и чёрными лентами.
А тётя Наташа или тётя Галя будут обнимать длинный ящик и громко плакать.
Меня в такие дни берут с собой, потому что оставлять меня не с кем: все в клубе.
Однажды мама посылает меня за компанию со старшими девочками в магазин купить какую-то мелочь. Магазин совсем близко, и продавщицу я знаю. Это тётя Рая – с толстыми руками и красивым золотым зубом под верхней губой.
Старшие девочки покупают что-то и ещё конфеты. Мне тоже хочется купить и слипшихся коричневых «подушечек», и твёрдокаменных пряников, и леденец на деревянной палочке.
Но денег у меня всего одна бумажка.
Отвернувшись к стене, я рву бумажку на мелкие части.
И подаю эту кучку тёте Рае.
Я прошу дать мне на эти деньги всего: и конфет, и пряников, и леденец. И ещё пачку чая, за которой меня и послали.
Тётя Рая берёт у меня «деньги», пересчитывает и вручает мне два пряника, шесть «подушечек» и леденец на палочке. Да, и чай.
Приобрести книгу можно нажав здесь
С наступающим Новым годом, дорогие читатели!
Не забывайте, книга – лучший подарок.
