Литературные пятницы
Авторская  колонка Наташи Северин
“Нью-Йорк во время эпидемии”

СИНИЙ И НЕ СИНИЙ ПЛАТОЧЕК

Мне с детства нравились шейные платки на мужчинах, а где мы их видели? только в кино про американский Запад, в ” Великолепной семерке”, например: там чем закрученнее платочек на Вине, тем лучше он стрелял, а на Крисе это всегда было к успешному метанию ножей. Они даже не были красивыми, эти платочки, не то, что наш синий, выглаженный, который падал с опущенных плеч, они были заношены до беспредела, теряли цвет и всяческую клетку, но в них было что- то лихое и мужественное, особенно в паре со шляпой и кожаными перчатками, и хотелось всю жизнь просидеть в компании этих шейных платочков в баре, потягивая коктейли с белой черешенкой и слушая рассказы ковбоев о битвах с бандитом Кальверой.

И вот, я в Америке– и никаких платочков! То есть, где- то на Западе и в Голливудских фильмах они присутствуют, как ретро-штрих, но на Востоке, в Нью- Йорке– это точно не к месту! И вдруг о них вспомнили массово в дни Коронавируса! Сын Тома Хэнкса , Колин Хэнкс ,актёр, хобби которого было создавать такие дизайнерские платки , и он их красиво носил даже под пиджак, предложил их вместо масок на время эпидемии и начал учить, как с ними обращаться, их подбирать — не надо, к черту, криво резать ткань, марлю и шить барахло, вот есть готовое, красивое, шелковое, многоразовое и универсальное и за доллар-два, хочешь на шею, хочешь — на лицо, по размеру идеально подходит. Так и вошло в моду в артистических кругах. Тем более, даже беспринципная ВОЗ заявила– носите, что хотите! Масок все равно нет!

У меня всегда в запасе есть такие платочки — в горошек, с бабочками, ролс- ройсами, фрагментами “Герники”– и я обнаружила, что это и правда здорово! Немного ты, конечно, похож на грабителя старинного банка в Оклахоме — ведь в те годы не было в Америке балаклавы, а так изящно платочек на морде и носили все уважающие себя убийцы, и свидетели потом говорили: — У него были выразительные глаза! И это точно подмечено— у всех, кто носит такой платок, скрывающий лицо, как таинственная маска, очи становятся яркими и страстными, а девушки похожи на газелей…

Короче я , даже достав эти гребаные маски, перешла на шейные платки, они делают день: подбираешь к ним одежду, обувь, сумку, модные очки с бантиком на дужке, и выходишь в свет– вынести мусор или перейти дорогу за хлебом, выглядишь ты среди одноразовых хирургических масок просто комильфо– должны же быть какие- то радости изоляции!

А Том Хэнкс с женой выздоровели, она уже собралась выступать.А был ли у них вирус? А то ведь сейчас это неплохой пиар.Но, думаю, был, просто они очень богатые и их лечили не как нас: приходите в больницу, когда начнете уже задыхаться и умирать, а раньше нас не беспокойте, а то у нас будет коллапс! их взяли под белое крыло с первого звоночка. Ну и слава Богу– Том Хэнкс стоит выздоровления любой ценой!

ДВОЙНОЙ ПОРТРЕТ МОИХ СОСЕДОК

1.COOL MAMМY

Перед окном моей изоляции — двухэтажный домик с верандой, из облупившейся двери на воздух никто давно не выходит, это заросшее плющем место напоминает заброшенную террасу над рекой, тайное пристанище восторженных свиданий, о котором писали восторженные же русские писатели, кроме одной детали: на грязном каменном полу валяется красный большой зонт, который раньше ставили над столиком, чтоб укрыться от летнего солнца; зонт давно вылинял под дождями, ножка сломалась — шины никто не поставил!– но сохранилась в нем некая гордость прошлых американских застолий, когда Кока- кола лилась рекой. В доме живет маленькая старушка – латина, чернокожие молодые уборщики из нашего билдинга, которые приходят и к ней, называют ее “cool Mammy”, ” крутой мамочкой” и одобрительно переглядываются : она всегда красиво причесана, в брючном костюме, наливает им хорошего коньячка после работы, и сама все время — навеселе. Мне ни разу не удалось ее увидеть, но говорят, она была красавицией и танцевала настоящее фламенко, скромные жители моего дома могли наблюдать это, когда на ее террасе собирались гости, но почему их больше нет? И особенно одного, который когда-то и установил здесь этот красный зонт и с гордостью любовался красным светом, оттенявшим лицо красавицы. Видно, где-то неподалеку есть мост, под который утекло много воды и годов, и там они все продолжают танцы и поцелуи своей юности, стоя по щиколотку в серебряных брызгах любви, а здесь, напротив моего окна — тишина и красное тление брезента, под которым больше никто не хочет прятаться!

У меня однажды был красный зонт и его вырвало жестокой бурей в Бруклине, небо было грозным, он схлопнулся и повис на дереве, как оторванная рука, указывая единственным пальцем в небо, где летел железный лохматый орел и ронял перья молний на третье полушарие, не видимое пока для глаза, тогда два религиозных мальчика – хасида в черных шляпах сняли его и затолкали в урну у метро, чтоб перестал, наводить на странные образы и мысли за свою ничтожную цену– 7 долларов. Зонт что-то значит во снах у Фрейда, но –какая нам разница! Пока этот старушкин латино с пылающим взором не вернется — он так и будет лежать на грязной террасе, развлекая меня во время эпидемии ужасного вируса, который губернатор штата Нью-Йорк мрачно называет ” диким хищником”, охотящимся за стариками.

Но однажды юноши, убиравшие у старушки, появились и на веранде — они навели там блеск! унылый зонт был поставлен в угол под цветущей вишней и оказалось, что его даже можно было открыть над вымытым белым столом! Значит, она снова ждала гостей, старость не взяла верх над ее жизнью! И я , и мои соседи с нетерпением ждали событий…Наутро раздался ненавистный всем нам вой сирены, значит — еще один! Амбуланс подьехал к частному дому, медики в зеленых скафандрах взошли на крыльцо: старушку вынесли на носилках — я пыталась разглядеть ее лицо — видела только старательно уложенные перья седых волос, санитар выкатил за ней кресло- каталку, на которой она должна была бы вернуться, излечившись, они посовещались и — не взяли ее с собой.

2.ЧЕРНОЕ КРУЖЕВО

Первой жертвой загадочной болезни в нашем билдинге еще в начале зимы, когда никто не знал слова “Коронавирус”, стала Мадам Мари, бывшая французская канадка, женщина лет под 60 удивительной красоты: когда она проходила мимо– высокая, дородная, белокожая, с блестящими черными волосами — даже мне хотелось оглянуться. Мари дня три сильно кашляла, а потом вдруг затихла. Соседи вызвали “Амбуланс” и медики диагностировали смерть от инфаркта. Где ее похоронили и как — никто так и не узнал, она почему-то жила одна, ни детей, ни друзей, но одиночество это было явно умышленным, словно она приняла какое-то решение и упрямо придерживалась его.

Однажды у меня была с ней странная встреча в огромном магазине ” Мейсис”, в секции женского белья: она несла в примерочную целый ворох черных кружевных лифчиков, комбинаций, поясов, долго примеряла все это, отобрала самое дорогое, я даже подумала тогда — нет ли в этой истории некой тайной страсти одинокой стареющей женщины любоваться собой, полуобнаженной, в залапанных публичных зеркалах? И вот еще — красное вино существенно скрашивало ее жизнь и она этого не скрывала, хотя никто не видел ее пьяной, да и поверить в такое легкомыслие было трудно — мадам была очень прижимистой.

Единственный родственник Мари, прилетевший из Квебека через месяц после ее смерти, чтобы не возиться, решил устроить символическую распродажу ( за доллар) всех вещей и попросил меня побыть в квартире, пока соседи будут приходить.Так я попала в загадочный дом француженки , который оказался очень устроенным, эстетичным и консервативно дорогим. Раскладывая ее вещи для покупателей, я неожиданно наткнулась в комоде на стопки красивого черного белья… ни разу не надетого, с бирочками! по ним я определила, что белье это покупалось многие годы и складывалось в комод, последняя рубашка с кружевами и серебристыми цветами была куплена месяц назад. Но зачем эта дорогая коллекция, когда она ни с кем не встречалась? И тут я, как женщина, вдруг догадалась о ее тайне — все эти годы прошли в ожидании КОГО-ТО, она до последнего дня готовилась к свиданию с единственно важным для нее мужчиной, старательно выбранным из толпы поклонников, видно, человеком из чистого серебра, но он почему-то не приходил и так никогда и не появился. Не успел.

За свой доллар люди уносили тонкую белую с золотом посуду, некоторые — мебель, картины, кто-то навострился это шаровое добро поскорее толкнуть за приличные деньги — Мари после смерти вдруг оказалась невероятно расточительной и щедрой! Я же для себя отложила — как память — маленький медальон, покрытый синей глазурью, с ее выразительным портретом в молодости.

И вот, в конце дня, когда зажглись окна, а на улице намело неожиданного для Нью-Йорка сверкающего снега, в комнату зашел человек, которого я узнала сразу, никогда не видев прежде: это был богатый элегантный мсье — лет сорока, не больше– с неправильным, но милым, живым, как это бывает у французов, лицом; гость явно был только что с самолета, чувствовал себя неловко, нервничал, он медленно обошел квартиру — взгляд задержался на открытом ящике комода, откуда струился черный шелк с кружевами, собираясь с духом, он постоял у окна, разглядывая также сугробы за окном и желтый фонарь, вокруг которого порхали снежинки, и, наконец, неуклюже приблизился ко мне, задев по дороге напольную вазу, разрисованную пышными пионами: видно, он решил, что я нанятый профессиональный продавец : ” Я бы хотел купить что-нибудь на память о Мари… что-нибудь небольшое, что может поместиться в кармане пиджака…”

Такая покупка, конечно, нужна была человеку, который собирался скрыть свой визит из-за разных обстоятельств жизни, именно они, возможно, и помешали ему прийти сюда раньше! Я подумала и протянула ему синий медальон с прекрасным юным лицом, ему он, конечно, был нужнее, чем мне, и к тому же Мари, стоявшая за моей спиной и наблюдавшая за гостем с радостным волнением, шепнула мне это на ухо.