Авторская рубрика «Арт-параллели и меридианы»
Екатерина Лавриненко-Омецинская
Фотографии автора
Мне, Париж, желанна и знакома
Власть забвенья, хмель твоей отравы.
Максимилиан Волошин
«Праздник, который всегда с тобой»
Эта удивительно точная формула Хемингуэя невольно возникает в сознании, когда речь идет о Париже. Где ее истоки? Может быть, они восходят к таким жизнелюбам, как Франциск I или Генрих IV? Возможно, их подпитывает ослепительный блеск избыточной праздничности двора Короля-Солнца? Или имперское величие наполеоновских традиций? А может быть, помпезный шик Второй империи, подарившей Парижу бульвары и шедевры «Бэль Эпок»? Или в нас говорят образы импрессионистов, размытостью контуров превращающих реальную жизнь в праздничный мираж? Не исключено и завораживающее действие гимаровских веерных козырьков над входом в преисподнюю станций метро, увитых затейливыми узорами позеленевшего медного декора с красными тюльпанами светильников.
Но как бы то ни было, Париж таит в себе нечто большее, чем выставленные напоказ роскошные витрины магазинов, музейные дворцы, бесконечные мансардные шпалеры домов, оформленные цветами, как дамские будуары парки, завлекающие канканной бравадой утонченной вседозволенности кабаре и рассчитанные на поддержание имиджа мирового центра моды еже-сезонные дефиле.
Это еще и символ избыточного веселья, бездумной легкости, праздничной радости и неуловимого шика. Он как бы создан для прожигания жизни, как запретный плод манит и завораживает, а его аура волшебной вуалью освящает повседневность.
Исторический контекст парижских мостовых
Для нас Париж был ряд преддверий
В просторы всех веков и стран,
Легенд, историй и поверий.
Максимилиан Волошин
Погружение в буквально наэлектризованную ассоциациями стихию Парижа – это особая статья. Насыщающее ауру города присутствие самых громких имен, знаковых не только для европейской, но и мировой культуры, настолько ощутимо на мостовых города, что неизвестно, чем более всего определяется его очарование – собственно кружевным плетением улиц или сознанием, что по ним бродили Расин и Корнель, Бальзак и Стендаль, Робеспьер и Наполеон.
Невольно кажется, что на основанной Генрихом IV площади Вогезов, освященной пенатами мадам де Совинье и Виктора Гюго, над миниатюрным памятником Людовику ХIII еще витает дух мушкетеров. Впрочем, встреча один на один с бронзовым Д’Артаньяном вполне может состояться и на Левом берегу Сены – стоит только пройтись по Монпарнасу. Заодно и поприветствовать знаменитый памятник Оноре де Бальзаку работы Огюста Родена. Практически рядом до сих пор привлекает посетителей кафе
«Ротонда», интерьер которого украшен картинами художников, обитавших в знаменитом «Улье». Сюда приходила Анна Ахматова навестить Амедео Модильяни, с которым она любила гулять в находившемся неподалеку Люксембургском саду. Артиллерийская же школа на Марсовом поле хранит память о юном Бонапарте. Если, миновав Эйфелеву башню, перейти Сену, то от площади Трокадеро два шага до бывшего пригорода Парижа Пасси, куда в свой особняк Оноре де Бальзак привез Эвелину Ганскую. Мне приходилось читать, что эти места были любимым местом прогулок экс-Президента Франции Франсуа Миттерана.
Действительно, Правый берег принято считать исторически заповедным местом. На Рю Рояль в своем дворце гениальный кукловод политических интриг Талейран принимал императора Александра I. Табличка на этой же, Королевской, улице отмечает дворец герцога де Ришелье, революционным шквалом заброшенного потом на заводи Одессы. Ну, и как не вспомнить, что отсюда рукой подать до Вандомской площади, где в доме № 12 умер Фредерик Шопен, а визави с ним расположен отель «Ритц», из которого в последний путь отправилась принцесса Диана.
Закатные годы жизни здесь провела Коко Шанель, личные апартаменты которой превращены в маленький музей. В числе постояльцев числился и Эрнест Хемингуэй, признававшийся: «Когда я думаю о рае, в голову приходит одно – отель «Ритц». До сих пор один из баров носит его имя. Неподалеку в отеле «Крийон», что на Пляс де ля Конкорд, останавливались Айседора Дункан и Сергей Есенин.
Поднявшись чуть выше на Монмартр, чувствуешь себя окруженной целым сонмом теней прошлого, сопряженных преимущественно с художниками. Именно здесь обитали и творили Огюст Ренуар, Анри Тулуз-Лотрек, Винсент Ван Гог, Пабло Пикассо, Сальватор Дали, а из композиторов Жак Оффенбах и Гектор Берлиоз. На знаменитой улице Лепик упал с лошади исповедующий романтический стиль художник Теодор Жерико, подписав себе в 30 лет смертный приговор, а чуть поодаль в своей мастерской Илья Репин показывал императору Александру III знаменитого «Садко», купленного тут же в Русский музей. 
Не случайно на камерном местном кладбище нашли успокоение многие знаменитости, среди которых Адольф Адан, Эдгар Дега, Анри Стендаль, Теофиль Готье, Генрих Гейне. Наконец, родившийся в Киеве, но обретший мировую славу именно в Париже, неистовый Вацлав Нижинский
Концентрация имен, которой одаривает Париж, небрежно рекрутируя поклонников, удивительна. К примеру, на небольшом отрезке набережной Сены, названной в честь умершего в доме № 27 Вольтера, пятнадцатиминутная прогулка обеспечивает дефиле мемориальных досок с дюжиной имен. Судите сами. В доме № 19 – родился и умер великий художник Жан-Огюст Энгр. Через номер располагаются апартаменты Рудольфа Нуриева. Неподалеку отель, в котором останавливались Шарль Бодлер, Оскар Уайльд, Ян Сибелиус, Рихард Вагнер.
Центростремительная притягательность Парижа.
Весь трепет жизни всех веков и рас.
Живет в тебе. Всегда. Теперь. Сейчас.
Максимилиан Волошин
Существование мощной созидательной ауры как бы размывает границы инородных включений, которыми так богат город, беззаботно ассимилировавший и луксорский обелиск, и собственные античные подвалы, и римские фонтаны, и византийские купола Сакре-Кер. Итальянские мотивы наполеоновских походов в нем аукнулись подражанием римским триумфальным аркам и колоннам. Что уж говорить об открытых галереях улицы Риволи, почетным караулом сопровождающих фасады Лувра. Русский поход привнес мотив золоченых куполов, так поразивших Наполеона в Кремле, в оформление собора Святого Людовика Дома Инвалидов, с которым перекликается золотистое убранство моста Александра III, настоянное тоже на русских мотивах.
Вообще восточноевропейская компонента Парижа оказывается весьма ощутимой даже в топографических координатах города. Севастопольский бульвар и названная в честь Малахова кургана улица, торжественно открытое в 1911 году авеню Франко-Росс. Вдруг оказывается, что в таком привычном теперешнему контексту города музее Роденакогда-то, во времена наполеоновских войн, была русская миссия во главе с послом князем Александром Куракиным, так колоритно выписанным Львом Толстым в «Войне и мире». А мост Альма, оказавшийся на слуху у всех после гибели принцессы Дианы, назван так в честь крошечной крымской речушки Альмы. Но судьбе было угодно, чтобы в 1854 году недалеко от ее впадения в Черное море произошло знаменитое сражение, поражением русской армии открывшее путь на Севастополь. Улиткой притаилась на тыльном фасаде Гранд-Опера площадь Дягилева. А отмеченная авангардным огородом всяких фонтанных шутих и Петрушек площадь Игоря Стравинского, как бы подключает случайного прохожего к расположенной рядом системе труб центра Помпиду.
Координатная сетка улиц Моску и Нева определяет пространство, осененное православной собором Александра Невского, где на венчании Пабло Пикассо с рожденной в Нежине балериной Ольгой Хохловой присутствовали Сергей Дягилев, Жан Кокто, Анри Матисс и Гийом Аполлинер. Здесь отпевали тех, кто потом нашел прибежище на православном кладбище Сен-Женевьев-де-Буа. Невозможно не вспомнить имя Андрея Тарковского. На могильном памятнике я увидела надпись, подтверждающую гениальность его мироощущения: «Человеку, который видел ангела». А казалось, совсем недавно, всего лишь в конце шестидесятых, удалось присутствовать в харьковском университете на его выступлении во время презентации «Андрея Рублева». И ушедший вслед за ним киевлянин Виктор Некрасов, запечатавшийся в памяти во время прогулки с собачкой на склонах Днепра, тоже будет здесь записан в очередь на бессмертие. Каким-то почти мистическим символом, почти птицей, так соответствующей названию аэропорта «Орли», зашифровано имя Филиппа Орлика, которого в Украине считают создателем первой в стране конституции.
С легкостью ассимилированные Парижем имена и судьбы тех, кто нашел в нем признание и забвение, еще долго будут тревожить ум воспоминаниями и размышлениями о смыслах жизненных устремлений.
Славянские отмели Парижа.
Париж для того, чтобы ходить по нему,
Глазеть на него, изумляться,
Грозящему бездной концу своему
Не верить и жить не бояться.
Булат Окуджава
Веками возводившиеся здесь подмостки Всемирного Подиума, обладают удивительной способностью центростремительного привлечения всеобщего внимания, уже самим фактом принятия парижской публикой ставящие высшую пробу на произведении искусства, будь то театральный спектакль или картина. Художники, тщетно пытающиеся вызвать интерес к себе на родине, благодаря презентации в Париже не только приобретают печать недосягаемого эталона, но и как бы переходят грань между признанием и прозябанием.
Разве это не доказал Сергей Дягилев своими русскими сезонами? И кем бы был без Парижа Серж Лифарь, совершивший почти фантастический прорыв навстречу призванию из Киева, измочаленного бесконечными сменами власти? И не из Парижа ли началась мировая слава Рудольфа Нуриева, одним прыжком через аэропортовские заслоны устремившимся к утверждению своей исключительности? А полуторамесячное представление по приглашению Пьера Кардена «Юноны» и «Авось»? А закрепленная в росписях потолка Гранд-Опера общепризнанная колористика Марка Шагала? Что уж говорить о чешском художнике Альфонсе Мухе, имя которого навсегда сопряжено со славой Сары Бернар. Мощную парижскую закваску получил и талантливейший украинский художник Александр Мурашко. И не парижская ли эмиграция Федора Шаляпина заставила мир признать гениальный шедевр Модеста Мусорского? Парадоксально, но «Борис Годунов» сейчас, пожалуй, чаще ставится за границей, нежели в своем отечестве. И притом на языке оригинала! Уже в наше время исполнением этой партии прославился замечательный бас киевской оперы Анатолий Кочерга, много лет отдавший Гранд-Опера. Именно Париж принес родившемуся в екатеринославской губернии Сергею Прокофьеву подлинную международную славу. Интересно, что, хотя он преимущественно жил в демократичной соседней части города, его именем в знак почтения была названа улица в респектабельном XVI округе.
Парижский воздух подпитывал амбициозные порывы полтавчанки Марии Башкирцевой, ровно половину своей короткой жизни проведшей во Франции, оставившей ей в наследство свои лучшие работы и самой оставшейся на кладбище Пасси. А перехваченные зеленым поясом раструбы знаменитого черного платья, подаренного Майе Плисецкой Пьером Карденом? Разумеется, не оно возводило гениальную балерину на пьедестал уникальности, но своим шлейфом это осязаемое приобщение к миру Парижа как бы заведомо устилало путь к пьедесталу. И не потому ли именно признания в Париже добивался Валентин Юдашкин? Возможно, не случайно свое завещание о самой престижной мировой премии Альфред Нобель написал и юридически оформил в Париже. Любопытно, что в 1908 году лауреатом Нобелевской премии по физиологии и медицине стал уроженец Харьковской губернии Илья Мечников, в конце жизни руководивший Пастеровским институтом.
Парижское крещение славян – не только высшая проба на их последующих достижениях, но прежде всего раскрепощенная аура их бытия. Денис Фонвизин и Николай Карамзин, Иван Тургенев и Лев Толстой, Федор Достоевский и Илья Репин, Анна Ахматова и Марина Цветаева, Константин Бальмонт и Максимилиан Волошин, Анна Павлова и Федор Шаляпин, Зинаида Гиппиус и Дмитрий Мережковский, Константин Коровин и Иван Бунин, Виктор Некрасов и Андрей Тарковский прошли через этот поток свободы, вовлекший их в резонансную потребность самовыражения. Не даром поэт Дмитриев признавал: «В Париже я начал жить, а не дышать».
К парижской мессе допускаются все!
«Париж – это не город, а целый мир».
Карл Пятый
Все-таки, какова поразительная всеядность Парижа, умеющего в своем блеске растворить не только славянские отмели эмиграционных потоков, но и вторжения прихожан со всей Европы – к парижской мессе допускаются все! Джоаккино Россини, Фредерик Шопен, Винченцо Беллини, Ференц Лист, Сальватор Дали, Пабло Пикассо, Амедео Модильяни, Винсент Ван Гог, Михай Мункачи, Адам Мицкевич, Юлиуш Словацкий, Генрих Гейне, Оскар Уайльд, Джеймс Джойс…– разве перечесть.
Другое дело, что центростремительные инстинкты Парижа сыграли с ним довольно злую шутку. Пришельцы оказались тем Троянским конем, который, по замечанию Евгения Маланюка, был готов подорвать корни собственно французской культуры. Взять хотя бы балет, фактически созданный в Гранд-Опера и возглавляемый на протяжении 30 лет киевлянином Сержем Лифарем, передавшим затем эстафету татарскому конкистадору Рудольфу Нуриеву. Но поразительно другое. Отработав на парижской сцене положенный срок, оба они в конце жизни акцентировали свои корни в последнем приюте на знаменитом православном кладбище Сен-Женевьев-де-Буа: Серж Лифарь – знаковым обозначением места своего рождения на черном строгом памятнике по центральной аллее, а Рудольф Нуриев – чуть дальше красочным мозаичным ковром, татарской попоной, покрывающей могильный холм.
В сущности, не одни они испытали ностальгические порывы. Практически перед смертью успел возвратиться на Родину опустошенный Александр Куприн, трагическое отторжение от Парижа произошло и у Марины Цветаевой, прахом вернулся Федор Шаляпин. Еще раньше поляки позаботились о возвращении Адама Мицкевича и Юлиуша Словацкого, а сердце Фредерика Шопена было по его завещанию похоронено в варшавском костеле Святого Креста. Да и новая волна славянской эмиграции, доказав свою состоятельность на Западе, тяготела к возвращению домой. Так произошло, например, с Анджеем Вайдой и Даниэлем Ольбрыхским, хотя они вполне нашли себя в Париже, принимая участие именно во французских проектах.
Так, Вайда снял масштабный фильм «Дантон» с Жераром Депардье в заглавной роли, а Ольбрыхский снимался у крупнейших режиссеров. Несмотря на более чем успешную зарубежную карьеру Мстиславу Ростроповичу и Галине Вишневской, которая, кстати, прощалась с оперной сценой десятью спектаклями «Евгения Онегина» именно в Париже, тоже не сиделось в их роскошной квартире в XVI округе. Они постоянно приезжали на Родину, чтобы отдать ей дань, открывая центры музыкальной культуры и возвращая купленные на аукционах вывезенные эмигрантами музейные ценности. Вдова же Сержа Лифаря графиня Лиллан Алефельдт передала в Киев “Золотую туфельку”, которой он был награжден парижской “Гранд-Опера” за выдающийся вклад в хореографию, а также коллекцию его книг и ряд документов.
Но при этом каждый из них так или иначе оставил своим творчеством автограф на улицах Парижа, напомнив, что это не просто город, а целый мир.
У каждого свой Париж, но у всех – один.
