Нина Аловерт

Все чаще я стала вспоминать своих ушедших друзей (они и во сне стали ко мне приходить), поэтому решила снова опубликовать этот рассказ, посвящённый Ирочке Дон-Уманской. Я даже её имя не поменяла.  И вообще это скорее не рассказ, а воспоминания о первых годах жизни в Джерси Сити, здесь всё правда кроме того, что выдумано. Рассказ этот нашла неутомимая моя подружка Таня Жаковская, которая разыскала сайт газеты «Новое Русское Слово» и азартно вытаскивает из него всякие неожиданные материалы. Например, этот рассказ.

Глава из книги “Воспоминания театрального фотографа”. 
Книга готовиться к изданию

Ира ночью не спит. Она ходит по квартире, как по Пятой авеню (чуть было не сказала — как по Невскому проспекту) . Ира ходит по квартире от кровати к холодильнику, пьет холодный чай – и идет назад. Жаркая июльская ночь. Ирина квартира на четвертом этаже (последнем) – это духовка, включенная на полную мощность для мгновенного подрумянивания продуктов. Ночью духовка не остывает. Кондиционера у Иры нет. Почему? Одна Ирина приятельница тоже спросила: почему? Ира ответила: нет денег. ”А ты сэкономь!” – посоветовала приятельница. Сто десять долларов, которые Ира получает от американскoго государства за свой неполный пенсионный возраст и неподходящее для работы здоровье, Ира расходует просто. Экономя на свете и газе, не оплачивая эти счета, Ира покупает одну русскую газету каждый день и три других – раз в неделю. Теперь в Ириной квартире отключен газ. Ира во всем оригинальна. Ну, телефон, например, у кого не отключали! Но газ? А впрочем, по летнему времени есть не хочется (тоже экономия), но свет необходим: а холодный чай в холодильнике? Ира пошла работать. Временно. Куда? Неважно. Не на кафедру в университете, как было когда-то. На первый чек она купила русские книги. 

Ира не может не читать. Ира может жить без пищи, ее мозг — нет. В одном доме Ира встретила писателя-ученого, выпустившего недавно полунаучную, полубеллитристическую книгу. Ира спросила писателя с надеждой: ”А больше у вас нет изданных книг?” — ”Я на самом деле не писатель, я ученый, у меня есть научная книга о червях. Но ведь она вам будет неинтересна”. – ’’Если на русском языке, — воскликнула Ира, то мне все интересно!” И задумалась. Нет, о червях, я думаю, даже Ира не осилит. 

Работа, которую Ира сейчас делает, рассчитана на молоденьких девочек. Каждый вечер я звоню Ире, когда она возвращается с работы, узнать, жива ли она. Боюсь, что из-за работы ее лишат пособия, а с работы в конце концов ей придется уйти. И снова получить деньги от велфэйра… А кто же тогда будет Иру содержать со всеми ее книгами и болячками? 

Среди ночи Ира мне звонит. У нее кончился чай, теперь она пьет воду из-под крана. Поэтому у нее ясная голова, склонная к философским размышлениям. ”Как ты себе представляешь рай?” – спрашивает она меня задумчиво. 

За окном 450 градусов по Фаренгейту. Влажность 250 процентов. Все наше аборигенское население сидит на улице, кто на скамейках, кто прямо на асфальте. Галдят. Час ночи. Дети играют в американский футбол. Под самым моим окном компания черных соседей пьет пиво. Дым от марихуаны поднимается прямо к моему окну, хотя я тоже живу на четвертом этаже. Где-то негромко включено радио, мелодии я не слышу, только тум-тум-тум-там, тумтум-тум-там! 

Как я себе представляю рай? Во-первых, там большой кондиционер, который не только охлаждает, но и заглушает все посторонние звуки. Во-вторых — это полки с фотобумагой. Полки никогда не пустеют, и бумага — бесплатно. Можно печатать, не считая листов. Можно экспериментировать и портить лист за листом. Фотографии можно не продавать, а просто дарить. 

Ложись-ка ты, Ира, спать. Завтра на работу. 

Жаркая ночь. Задремала. Проснулась почти мгновенно: где-то недалеко завыла полицейская сирена. Высовываюсь в окно: в конце нашей улицы – драка. А, может, уже кого-то убили. Черные срываются с места и несутся туда, как спринтеры на стадионе, высоко поднимая согнутые в коленях ноги. Даже калеки на костылях заковыляли по улице: происшествие. Зато у меня под окном – тишина. Засыпаю. 

Ирина Дон, Нина Аловерт, Сергей Довлатов на выставке фотографий Аловерт в честь выхода книги “Baryshnikov in Russia”. Нью-Йорк, 1985 год. Фото Наташи Шарымовой.

Резкий звонок: звонят снизу. Конечно, это Валера. Кто же еще. 2 часа ночи. 

Пришел Валера с бутылкой вина и любовью. 

Любовь в духовке?! 

Но Валера пришел с твердыми намерениями. Приходится надевать сезонное парадное платье: выгоревший сарафан. и ехать к Валере в гости: у Валеры, единственного из моих друзей, есть в доме кондиционер. И машина. Но кондиционер — важнее. 

Утром Валера говорит: ”Ты знаешь, меня мучает совесть, ты так ко мне относишься, а я на тебе не женюсь”. Обожаю подобные разговоры! К тому же утром я — нервная. ’’Откуда ты знаешь, как я к тебе отношусь? — кричу я. — Кто тебе сказал, что я собираюсь за кого-либо замуж?! Я тебе лично предлагала когда-нибудь что-нибудь подобное?! И вообще, что за свинство, портить хорошее утро дурацкими разговорами! ” Валера в ответ покорно вздыхает, значит разговор — неспроста. Но я не помогаю ему объясниться: пусть сам набирается мужества. Надо иногда вспоминать, что женщины — слабый пол. 

Оказывается, Валера решил жениться. То есть, он хочет переехать жить к новой подруге, сначала временно — а потом, может быть, и навсегда. 

— Где ты с ней познакомился? 

— На пляже в Фараковей. 

– На пляже? 

В данном конкретном случае, не надо быть пророчицей, чтобы предсказать будущее. Как в анекдоте: дальше было раньше. Месяца через два позвонит Валера и сладким голосом будет долго спрашивать о моем здоровье, о здоровье детей, и всех моих знакомых. Потом мы начнем выяснять почему у него не ладятся отношения с этой девушкой, и почему вообще у него на всех женщин — аллергия. Я — не в счет. 

Значит, у меня в запасе немного свободного времени, месяца два-три. Как раз, чтобы кончить книгу. Валера у меня, как говорит Ира, необременительный кавалер. У нас с ним, как говорит сам Валера, отношения на высшем уровне. Иногда я бунтую. Не то чтобы хлопаю дверью, но говорю неприятным голосом. Но это под настроение. Наши двухлетние с перерывами отношения устраивают нас обоих. Иногда мы с Ирой даже перебираем в уме разных знакомых: надо же в конце концов женить Валеру на хорошей девушке. А не то мы живем в ирреальном мире, а Валера у нас – молоденький. И хотя душа у него нежная, он – музыкант, пора ему вернуться в мир суровой действительности с женой и детьми. В конце концов, как говорит Ира, мы его все равно не потеряем: мы его усыновим. Куда мы все, кто нашлись, потеряемся? Слишком большое расточительство. 

Итак, привез меня Валера назад домой часам к семи утра. Смотрю в доме напротив в одном из окон — занавесочка приподнялась. Это моя русская соседка бдит. Когда я ночью уезжала, она тоже мой отъезд отметила. Мне мою соседку по-христиански жаль: скучно ей в Америке. Даже домового комитета нет, куда бы она могла написать о моем аморальном поведении. Я на нее не сержусь. Если ей больше нечем заняться, пусть хоть за мой счет развлекается. 

Днем как-то перемогаемся, ночью — живем, если это можно назвать жизнью. Живем мы и работаем на самом деле только в кондиционированных вагонах метро. Один мой друг целую книгу в метро написал, так вот целыми днями ездил в метро и писал. 

Недавно ночью подул в окно ветер, как из пустыни Сахары, но я села и написала письмо в Ленинград, своей подруге. 

’’Дорогая моя и единственная! У нас жара, поэтому не пишу, извини, мозги текут. Но вчера я встретила Алика, не могу тебе не рассказать. Стою я на углу Бродвея и 57 улицы. В одной руке — пластиковый мешок с фотобумагой и пакетом фиксажа, в другой – мешок с книгой (читать в метро) и зонтиком (обещали дождь), а на плече — сумка с фотоаппаратами. Стою на самом солнце, а по Бродвею идет компания. И все они, моя дорогая, высокие, и девушки, моя дорогая, все — блондинки. И все они кричат и смеются, как будто, кроме них, нет никого на свете. И посреди них – Алик. И рубашка на нем — в цвет волос. Увидал меня — и бросился мне на шею, как будто родную сестру встретил. Т.е. — не то, чтобы бросился на шею, а я оказалась лицом прижата к его животу. С моим-то ростом и его… Что ты, говорит, тут делаешь? Я, говорю, стою тут на углу, как мешочница. Засмеялся. Компания с ноги на ногу переминается и меня без всякого интереса разглядывает. Ну, поговорили кратко, о работе, о детях, о том, о сем. Помахал он мне рукой — и пошли они дальше. А я стою, дорогая моя, и плачу. Вот просто реву, как в далекой молодости, когда еще вся жизнь впереди. А мир вокруг меня, как вокруг оси, вертится”.

Ирина Дон в ресторане “Сокол”, где будут праздновать годовщину газетты “Новый Американец”.1981

 Жаркая ночь в Джерси-Сити. Воет пожарная машина. Ира звонит, спрашивает, что происходит, из ее окна не видно. Кто горит? Высовываюсь в окно. Это мы  и горим. Наш дом, на первом этаже. 

Жаркая ночь. Плавится время и пространство. Вот мы и воспользуемся, Ирочка, этой ночью. Построим корабль, посадим туда всех, кому нет места ни в каком из существующих миров, и поплывем туда, в нереальный мир. Благо, граница расплавилась.

 — Что ты будешь делать на корабле?

 – Книжки писать. А что ты будешь делать? 

— Книжки читать.

 – Что ты будешь делать? 

— На флейте играть.

 – Что ты будешь делать? 

— У меня зуб перестанет болеть. 

— А я что буду делать? 

А я здесь останусь. Не забудьте меня на вашем корабле, веселые нищие из Джерси Сити! Я буду стоять на углу Бродвея. И год буду стоять, и два буду стоять. Сколько понадобится, столько и буду стоять. Вдруг пройдет он по Бродвею, вдруг на углу 57 улицы спросит: ”Где же она?” Я его сюда привезла, как же я его одного брошу? Что случилось потом, это уже неважно. Не могу я его оставить здесь без моей любви. Меня Бог не простит.