Главы из книги Петра Немировского “Глаза Сфинкса”, часть третья.
Записки нью-йоркского нарколога.
Пожалуй, нет на свете веселее публики, чем наркоманы! Как бы низко их судьба ни опустила, за какие бы облака ни забросила, они все равно найдут возможность посмеяться. Их жанр – не трагедия, а трагикомедия. Ни в каком другом месте – в театре, кино, даже в цирке – так часто не гремит хохот, как в наркологических клиниках!
Все это очень странно, поскольку вряд ли в каком-либо другом месте собрано в таком обилии горя, в различных его проявлениях. Ткни с закрытыми глазами в любого наркомана – не ошибешься: услышишь историю надругательств, драк, арестов, болезней, попыток покончить с собой…
Но гремит, гремит в лечебницах хохот. И непонятно, приписать ли это легкомыслию наркоманов, их несерьезности, или же, напротив, их жизнестойкости.
…В этом причудливом мире, однако, есть категория людей, которые не смеются. Они очень редко шутят, собственно, не шутят вообще. Шутка, юмор, смех – не входит в сферу их жизни. Уже не входит, хотя, быть может, когда-то они были жизнерадостными людьми, с хорошим чувством юмора.
Но их жизнь изменилась. Изменилась так, что светлого и веселого в ней почти ничего не осталось. Они лишь изредка улыбаются. Причем, по одному-единственному поводу: когда сын сообщает, что сегодня ровно месяц, или полгода, или год, как он «чистый»!
Вот тут-то радости! «Чистый!» Губы отца или матери трогает улыбка. Впервые за много лет. Но до чего тревожно на душе! «А вдруг на радостях сорвется? А где он сейчас, в эту минуту? Не побежал ли опять к дилеру?»
И хватает отец или мать трубку телефона, спешит позвонить наркологу в клинику или кому-то из «АН», чтобы убедиться: сын (дочь) в порядке…
Наследственная ли болезнь наркомания/алкоголизм? Скорее всего, да. Хотя последнего слова по этому вопросу наука еще не сказала, «нарко-ген» пока не найден. Ищут. Но достоверно известно, что дети алкоголиков/наркоманов часто идут по стопам родителей.
Впрочем, от этой беды не застрахован никто, будь твои предки до пятого колена трезвенниками. Никто, никакой ученый или врач, не знает, почему из двух братьев, выросших в одинаковых условиях, один всю жизнь умеренно употреблял алкоголь/наркотики, а другой сразу пошел штопором вниз.
Почему так случилось? Где было слабое звено? Кто виноват?
На последний вопрос у родителя ответ уже есть: я виноват. Моя вина в том, что сын или дочь стал(а) наркоманом. Я не доглядел. Не додал. Не уделял.
И начинает родитель себя казнить. Казнь эта не публичная, не на миру. Казнь тихая, невидимая, отчего, наверное, еще страшнее.
Впрочем, казнь – это последний акт. До казни еще предстоит долгий путь тревог, непонимания, прозрения. Родителям еще придется пройти не один круг, прежде чем они спустятся вслед за своими детьми в этот ад.
Ведь многие родители вообще не имеют ни малейшего представления о том, что такое наркотики: не знают, как они выглядят, сколько стоят и где их берут. Потом, когда на многие странности в поведении ребенка, на загадочные пропажи денег из дома, на многие «почему» появляется ответ, и ответ единственный, родителям невдомек, что их путешествие только начинается.
И вот уже пришло время отправляться в нарколечебницу. Нет, не детям, дети (им по 20-25-ть лет) пока гуляют по районам, угоняют машины, обворовывают магазины, подделывают врачебные рецепты, словом, заняты.
Первыми порог наркологической клиники обычно переступают родители. Приходят вечером, когда уже темно, чтобы, не дай Бог, случайно никто из знакомых не увидел. Иногда просят впустить их через черный ход или по лестнице пожарного выхода. Это же такой стыд, такой позор!
Помогите! Что делать? Не давать ему денег? Заставить работать? Проверять его карманы? Но мы итак все это делаем – не помогает.
Риторический вопрос: кто виноват? – уже не задается. Теперь важно другое: нужно, чтобы сын пришел в нарколечебницу. Здесь врачи, медсестры, психотерапевты. В офисах компьютеры, на полках толстые книги. Как же затянуть его, непутевого, сюда? И потом можно будет спать спокойно.
Не догадываются, что спать спокойно им не придется очень долго, даже если сын или дочь переступят порог самой лучшей в Нью-Йорке наркологической клиники (некоторые находят для своих детей лечебницы в других штатах или даже за границей).
Какое разочарование, однако, ждет впереди. После первых безрезультатных попыток родители начинают сомневаться. Получается, зря я им поверил, – думает несчастный отец. Все их красивые слова и дипломы в рамочках – обман. Эти врачи ничего не могут.
Незаметно для себя родители тоже заболевают. Наркомания – болезнь заразная, не может болеть только один, эпидемия захватывает и родных.
В наркологии часто говорят о «созависимости». Это такое нарушение, когда человек перестает интересоваться своей собственной жизнью и полностью переключается на болезнь другого. Все сделаю, ничего себе не оставлю, собственную душу готов отдать, лишь бы спасти родного сына или дочь!
Созависимость не менее страшна, чем наркозависимость. Кстати говоря, созависимость поддается психотерапевтическому воздействию даже слабее, чем наркомания.
Созависимый от своей болезни не получает ничего, кроме разрушения. Наркоман – тот хотя бы иногда кайфует. А от чего может «торчать» потерявшая голову мать?
…Перед моими глазами стоит Меир, семидесятилетний американский еврей, который пытался спасти своего тридцатидвухлетнего сына Фрэнка.
В первый раз Фрэнк появился в клинике под нажимом отца: Меир видел, что с сыном что-то неладное. Фрэнк злоупотреблял сильнодействующими психотропными таблетками, покупая их на стороне. У него разладились отношения с девушкой, грозили уволить с работы.
Я предупреждал Фрэнка, что он играет с огнем, что таблетки к добру не приведут, а только создадут новые проблемы. Однако Фрэнк меня не слушал, доказывая, что «колеса помогают ему немного расслабиться».
Затем они (отец и сын) исчезли и объявились годика через два. К тому времени Фрэнк, уже оставив эксперименты с таблетками, перешел на уколы героина.
Теперь он имел вид безумца: глаза бегали, руки были в страшных абсцессах; он не мог спокойно сидеть и минуту. Прижимал к груди потертый дипломат, не желая с ним расстаться. Дипломат, несложно догадаться, был полон пакетиками и шприцами.
Но Фрэнк просил о помощи. Он устал так жить. Он докатился до того, что воровал, где мог, огнетушители и сбывал их перекупщикам. Он – когда-то работавший программистом в престижной фирме!
Я посоветовал ему, для начала, пойти в детокс и почиститься – он колол в день 15-20 ($150-200) пакетов. Пока я подыскивал ему детокс, Фрэнк, достав из кармана иголку, начинал ею расковыривать свои гниющие от уколов раны на руке. При этом блаженствовал – героинщики любят иглу, прикосновение иглы к их телу доставляет им невероятное наслаждение.
Стоило мне найти отделение детокса и сообщить об этом Фрэнку, как он, прижав к груди дипломат, несся в туалет. Закрывшись там в кабинке, кололся: ведь сейчас его отправят в госпиталь, и он будет вынужден расстаться с героином. Как же он выдержит такое?!
Старик Меир в это время сидел в зале ожидания. Корил себя за то, что когда-то, тридцать лет назад, развелся с женой и в одиночку растил сына. Должен был дарить сыну больше тепла и заботы. Потому-то с Фрэнки и случилась такая беда.
Узнав, что Фрэнка принимают в детокс, Меир, обрадованный, сажал сына в свою машину и вез его в госпиталь.
Фрэнк оттуда уходил в тот же или на следующий день. Лечение от наркомании – дело добровольное. До тех пор, пока не становится принудительным.
Как сейчас вижу старика Меира – низенького, с одутловатыми щеками, он часто носил на голове бейсбольную шапочку. Давным-давно родители привезли в Штаты малолетнего Меира из какого-то еврейского местечка в Украине: в его английском порой проскакивали фразочки на идиш и украинском. Так, дипломат Фрэнка он называл колоритным украинским словом «вализа» (чемодан).
Меир имел натуру прямую, не терпел никакой двусмысленности. Не понимал совершенно, с каким коварным змием имеет дело.
Каждый раз, когда отец с сыном появлялись в моем кабинете, и мы втроем думали-гадали, как быть, Меир говорил:
– Всё, сынок, с этой минуты забудь прошлое и давай-ка жить по-новому. Я не буду тебе припоминать, сколько ты украл у меня денег. Я знаю, Фрэнки, ты отличный парень, умный, добрый, когда-то был классным программистом. Возьми себя в руки. Выбрось в мусорный бак свою дрянную вализу и дело с концом. О`кей?
Фрэнк согласно кивал. При этом «вализу» прижимал к себе еще крепче…
Куда только Меир ни ходил, к кому только ни обращался! И к адвокатам, и в городскую службу здравоохранения, и в специальный Лечебный суд. Искал того, кто заставит сына лечиться. Каждый раз с надеждой показывал мне новую бумажку, где было написано название и адрес очередного учреждения.
Но ему везде отвечали: «Либо пусть ваш Фрэнк сам образумится, либо ждите, когда его арестуют за воровство или владение наркотиками и отправят лечиться принудительно». «Как же так? – недоумевал Меир. – Сын лишился рассудка, может погибнуть от овердоз. Все это видят, но ничего не могут сделать? Надо ждать, пока его арестуют? Не понимаю…»
ххх
Для таких людей, как Меир, «заболевших болезнью» детей или супруга/супруги, существуют группы самопомощи «Ал-Анон». Эти группы построены по схожему принципу с «АА»/«АН».
Их посещают не затем, чтобы узнать, как помочь вылечиться сыну-наркоману или жене-алкоголичке. Цель иная – узнать, как уберечься самому. Как не разрушить себя наркоманией сына или алкоголизмом жены. Как начать жить не болезнью другого, а жизнью своей собственной.
ххх
В любой наркологической клинике Нью-Йорка, где есть русскоязычные пациенты, особенно парни 20-30 лет, Вы обязательно увидите немолодую женщину, с безучастным видом сидящую в зале ожидания.
Если Вы хоть немного знакомы с проблемой, о которой мы ведем речь, одного взгляда Вам будет достаточно, чтобы определить: эта женщина не пациентка. Вернее… вечная пациентка наркологической клиники, хотя никогда наркотики не употребляла.
Она может быть замужней или разведенной. Часто имеет высшее образование, полученное еще в России. В Америке она обычно работает бухгалтером или продавцом в магазине, или ухаживает за стариками. Это русская мама, мама русского наркомана.
Почему-то именно они выделяются среди других. Русские мамы…
Там, в России, часто с иронией говорили о мамах еврейских – «идише мамэ». Хорошо известен этот, воспетый или осмеянный, персонаж: еврейская мама, помешанная на своих детях, ради своего ребенка, не задумываясь, взойдет на костер.
Но в Америке для меня вдруг открылось, что между русскоязычными еврейками и русскими матерями принципиальной разницы нет! Они все «идише мамэ». Русские «идише мамэ».
В нарколечебницы, переживая за своих детей, приходят матери любых рас и народностей – белые американки, латиноамериканки, чернокожие. (Уж так повелось, что именно матери, а не отцы, выбирают себе эту незавидную роль. Отцы чаще выступают суровыми судьями и исполнителями своих приговоров – выгоняют детей-наркоманов из дома. Впрочем, некоторые отцы с поистине героическим терпением стараются помочь своим детям. Один пример Меира чего стоит! И все же матери взваливают на себя эту ношу гораздо чаще.)
Но если для всех других матерей полная вовлеченность в наркоманию своего ребенка – явление достаточно редкое, то для русскоязычных мам – это правило. Невозможно себе представить такое, чтобы мама молодого русского наркомана не пришла или не позвонила в клинику поинтересоваться: как у него дела? ходит ли на сессии? «чистый» он или «грязный»?
Она и сама попросит оформить ее, как пациентку – созависимую, чтобы ее тоже лечили. А если ей почему-то в этом откажут, то заявит, что она наркоманка, злоупотребляет психотропными таблетками, тоже нуждается в помощи специалистов. На все пойдет, лишь бы быть поближе к своему чаду, видеть его каждую минуту и быть уверенной, что чадо сейчас здесь, в клинике, а не на пути к дилеру или в крэк-хауз. (Наркоманский сленг, кстати, они уже давно освоили.)
Конечно, ее можно понять. Муж – жестокосердный, бессердечный, никогда не любил Сашеньку (Витеньку, Володеньку), выгнал его из дому!
Но у мужа свой резон: куда такое годится? Здоровый, понимаешь, лоб, двадцати пяти лет, нигде не учится, не работает, целый день валяется дома на диване или болтается по улицам с дружками, ворует из родительских портмоне деньги, врет, курит и глотает какую-то дрянь, никакие уговоры не помогают. Сколько можно такое терпеть?!
И вот – сын на улице, ключи от квартиры у него отняты. Живи, как хочешь, пока не образумишься.
Кто знает, к каким выводам пришел бы выгнанный из дому сын: может, пошел бы лечиться. А, может, совершил бы преступление, ограбил бы кого-то. Но он не сделает ни то, ни другое. Потому что у него есть… мама. Она его не оставит.
Помню одну такую маму: тайно договорилась с суперинтендантом дома, где жила, заплатила ему, и тот разрешил ее сыну жить на чердаке, – там была небольшая каморка с кроватью. Она носила ему туда, на чердак, еду, одежду и деньги. Муж, разумеется, об этом ничего не знал. Он жалел жену, поддерживал ее, восхищался твердостью ее характера, не подозревая, что на чердаке, над ними, спокойно лежит в кроватке их сынок, обторчанный на деньги, которые жена тайно снимала со своего банковского счета! Зато в семье царили мир и покой.
Каким актерским мастерством обладала эта женщина! Но что творилось в ее душе?..
А другая русская мама в такой же ситуации едва не развелась со своим мужем. Вместе прожили тридцать лет! Муж все-таки пытался сохранить семью. Пришел вместе с женой в клинику, попросил специалистов им помочь.
Больше всего его угнетало вранье жены. Он видел, что она тайно поддерживает с выгнанным из дому сыном связь: исчезает из дому после телефонных звонков даже среди ночи, прячет в кладовках какие-то пакеты с вещами, с банковского счета постоянно снимаются деньги и тратятся непонятно на что. До сих пор он не верил ни одному слову сына, теперь не верил и жене…
Существует и другой тип русских мам, противоположный первому, но вызывающий не меньшее сочувствие. Мамы боевые. Мамы – мужчины в юбках.
Они проверяют у сыновей карманы, когда те возвращаются с улицы и перед их выходом из дома. Заставляют их закатывать рукава рубашек и смотрят, нет ли на руках свежих следов от уколов. Сами вкладывают им в рот таблетку, если таковая выписана врачом, перед этим сами же эту таблетку получив в аптеке. Светят им в глаза фонариком – не сильно ли расширены или, наоборот, сужены зрачки? В отсутствие сына обыскивают его комнату, устанавливают по всей квартире видеокамеры… Список мер можно продолжать до бесконечности.
К чему ведет такая охота? Обычно к тому, что сынок становится еще хитрее, изворотливее и подлее. Да, он зверь, за которым охотится «эта сука» (прошу прощения, цитирую дословно). Но она все равно его не поймает и ничего не найдет: он спрячет пакеты за плинтусом, выплюнет изо рта не проглоченную таблетку, уколется не в руку, а в ногу и т. д.
А маму, родную, любимую, будет еще больше презирать.
Вспоминается рассказ одного русского парня о том, как он когда-то поехал с матерью в Россию, – она решила, что на родине сына вылечат скорее, чем в Америке. Поехать-то он согласился, но поставил условие: она даст ему деньги на наркоту. Часть наркотиков он использует перед полетом, остальное она сама пронесет в самолет. Он убедил ее, что так будет лучше: ведь в случае, если его на таможне задержат с наркотиками и у него начнутся «ломки», то он будет сильно страдать. А у нее никаких ломок не будет, даже если ее арестуют! Она согласилась. Спрятала тридцать пакетов (300 долларов) в своем нижнем белье – трусах и лифчике, а шприцы лежали в ее дамской сумочке: соврала таможенникам, что якобы больна диабетом и должна делать себе уколы инсулина.
Очень красочно тот паренек рассказывал о своем путешествии в Москву-столицу. Не каялся в том, что превратил родную мать в «мула». Он просто рассказывал историю…
А другая русская «идише мамэ» вызвала «скорую» и сказала, что хочет покончить с собой. Приехала бригада, женщину отвезли в психбольницу. Две недели она симулировала сумасшествие, уверяла врачей, что хочет отравиться или повеситься. Все это устроила с единственной целью – в надежде, что судья смягчит приговор ее сыну-наркоторговцу.
Чего больше – пользы или вреда – приносит такая материнская любовь?
ххх
В чем еще схожи русские «идише мамэ» – глухотой и слепотой. Они тебя слушают и не слышат. Смотрят на происходящее и не видят. Упрямо твердят одно и то же: их сыночек-де до восьмого класса хорошо учился в школе, играл на флейте, когда-то занял первое место на математической олимпиаде. Он очень чуткий мальчик. Не такой ужасный, законченный наркоман, как другие.
О, да.
Она может не замечать, а если надо, врать – родственникам, врачам, всему миру. Но не себе!
Пожалуй, нет на Земле большей реалистки, чем русская мать. Ты, нарколог, погоди. Можешь с ней спорить, доказывать ей что-то. А можешь молча выслушивать ее бред о ее чудном сыночке и его «детских шалостях» с наркотиками. Но рано или поздно наступит минута, когда она неожиданно признается тебе в своей самой страшной тайне, которую скрывает от всех: она уже готова к тому, что в любую минуту ей сообщат… Нет, не про то, что сын арестован, – если бы! Она готова к более страшному известию…
Сидят в зале ожидания эти женщины с измученными, безразличными глазами. Они напоминают развалин, человеческих развалин. Нет у них мыслей о мужьях или работе, или о себе; о себе – уж точно не думают. Они думают только о спрятанных где-то пакетах, об одолженных у кого-то деньгах, о медстраховках для детоксов…
ххх
Перед тем, как закончить эту главу, несколько слов о группе самопомощи «Ал-Анон», созданной в Нью-Йорке теми же русскими мамами.
Они уже узнали и поняли многое. Они хотели спасти своих детей, но получилось так, что им нужно спасаться самим. Для этого они основали группу самопомощи.
Собираются в условленные дни, спрашивают друг у дружки совета, ищут взаимной поддержки. Иногда вместе отмечают праздники, ходят в музеи и на концерты. Словом, стараются жить для себя и быть счастливыми, насколько это возможно.
Как-то раз мне случилось беседовать по душам с одной из них. Госпожа N. в конце нашего разговора обратила на меня взгляд, исполненный надежды и одновременно какого-то печального смирения. Затем крепко сжала кулачок и приблизила его к своей груди:
– Марк, я должна запретить себе жалость, должна ставить пределы своей материнской любви. Это очень трудно. Но я должна этому научиться…
