Виталий Орлов
В мае 1940 года Владимир Набоков с женой Верой Евсеевной бежали из Парижа от наступающих немецких войск и отправились в США последним рейсом пассажирского лайнера «Champlain», зафрахтованного американским еврейским агентством ХИАС с целью спасения еврейских беженцев (Жена Набокова была по национальности еврейкой).
Как и в 1919-м, когда мальчиком он стоял на палубе отплывающего из Севастополя парохода, бурлившая за кормой вода снова отделяла его новую жизнь от предыдущей. Из Европы он отплыл как Сирин (псевдоним, под которым он писал), а к американскому берегу причалил Набоков. Большой русский писатель стал начинающим американским. В Америке Набоков не продолжал, а начинал писать, но его жизнь продолжалась. Гениальный талант Набокова требовал развития, но после «Дара» Сирину стало нечего делать.
«Этот мальчишка выхватил пистолет и одним выстрелом уложил всех стариков, в том числе и меня…» – так восторженно воскликнул Бунин еще в конце 20-х годов.
Я не писатель, как Бунин, я читатель – как «чукча»… И таким выстрелом для меня как раз и стал набоковский «Дар», хотя к тому времени, как этот роман появился в Советском Союзе, в каком-то провинциальном журнале, я уже прочел и «Лолиту» и воспроизведенный фотоаппаратом роман «Приглашение на казнь».
Уже тогда меня мучили два вопроса: стал ли «Онегин» Пушкина после набоковского перевода на английский хоть немного ближе американцам, и понимают ли они, что такое «Дар», не читав перед этим, ну, скажем, Гончарова? И вот появилась возможность узнать ответы на эти вопросы: 15 апреля 1999 года, почти четверть века тому назад в манхэттенском Таунхолле состоялось празднование 100-летия со дня рождения Набокова.
Праздник – а это был настоящий интеллектуальный праздник – устроили Американский PEN-Центр, журнал «Нью-Йоркер» и издательство «Vintage Books». Зал был переполнен, заранее билетов мне не удалось достать, и только, наверное, очень большое желание помогло мне попасть сначала на пресс-конференцию, а потом и в зрительный зал.
Перед началом праздника в фойе пришедшие могли купить, наверное, любой английский роман Набокова, а разных изданий «Лолиты» – большого формата и обычного, с фотоиллюстрациями и рисунками, в мягкой обложке и в твердой и так далее – я насчитал одиннадцать и сбился… К сожалению, я не увидел ни одного издания на русском языке, впрочем, и русскоязычной публики было не много.
Действо, которое было потом, правильнее было бы назвать научным семинаром, но пусть не пугается читатель – устроители сумели сделать его так, что ни один зритель не скучал.
Вера и Владимир Набоковы
Когда в зрительном зале погас свет и воцарилась полная темнота, все, что можно было разглядеть на сцене – скульптурная фигура бабочки со светящимися крыльями, которая сидела на сцене так, как будто вот-вот вспорхнет (художник Честер Моррис). Тем, ктолюбит Набокова и знает его жизнь, не нужно, вероятно, объяснять, что значили для него бабочки. Потом эта бабочка «улетела», а на черном заднике сцены во всю его высоту появилось изображение нескольких других бабочек. Это был как бы фрагмент коллекции. А по краям сцены, слева и справа, стояли две кафедры, на которых высвечивлись поочередно эмблемы PEN – центра и фигуры докладчиков на кафедре.
Первым на сцену вышел главный редактор журнала «Нью-Йоркер» мистер Дэвид Ремник, в прошлом известный московский корреспондент газеты «Вашингтон пост». Д.Ремник рассказал о творческом пути Набокова, о проблемах перевода его английской прозы на русский, французский и другие языки и остановился на проблематике его романов, считая их духовно родственными произведениям Франца Кафки. «При общности философии, – отметил Д.Ремник,- их отличает точка зрения на реальность: если Кафку в определнном смысле можно уподобить огню, то Набокова можно сравнить со льдом». «Лед и пламя между нами, но глядим мы одинаково на жизнь» – цитата из легкомысленного опереточного куплета вспоминается не случайно: американские литераторы сумели построить свои серьезнейшие доклады о тех или иных сторонах творчества писателя таким образом, что они то и дело перемежались забавными, курьезными или просто смешными фактами из жизни набоковской семьи в Америке, из его преподавательской практики в американских университетах и его работы как переводчика с русского на английский, вызывая подчас гомерический хохот в зале.
Вера и Владимир Набоковы
После Д.Ремника говорил Майкл Скеммелл, автор четырех публицистических книг, включая биографию Солженицына. Переводчик Достоевского и Толстого на английский, он перевел также два романа Набокова «Дар» и «Защита Лужина». Скеммелл- член многих престижных обществ, вице – президент Международного и президент Американского PEN – клубов, преподавал литературное мастерство в Колумбийском университете. Он говорил о творческих связях произведений Набокова с прозой Чехова, «Анной Карениной» Толстого, «Петербургом» Андрея Белого, Джойсом и другими великими прозаиками уходящего ХХ века. Потом говорили известная писательница Джойс Кэрол Оутс, литераторы и литературные критики Мартин Амис (очерк «Посещая миссис Набокову»), Альфред Эппел, написавший комментариии ко многим произведениям Набокова, Брайан Бойд («Владимир Набоков: годы в России», «Владимир Набоков: годы в Америке», редактируемая им книга «Набоков и бабочки»), Стаси Шифф, книга которой «Миссис Вера Набокова: портрет в браке» вышла из печати 22 апреля, в день столетнего юбилея писателя. Свои доклады они посвятили различным сторонам прозы любимого писателя: месту его в литературе ХХ века, кинематографичности и юмору, трудностям перевода русских фамилий и имен, часто несущих смысловую нагрузку, и даже некоторым странностям характера и неоднозначным отношениям с Борисом Пастернаком в связи с его романом «Доктор Живаго», особенно после того, как тот получил Нобелевскую премию. При этом все выступления сопровождались – и это выглядело очень эффектно – показом на черном занавесе слайдов, запечатлевших семейство Набоковых в разных местах и в разные годы.
После того, как ведущие литераторы и писатели Америки высказались о своем отношении к Владимиру Набокову, все же захотелось узнать, что же это имя значит для обычного американского читателя. И я решил спросить об этом у сидевшей рядом со мной незнакомой женщины.
-Меня зовут Фелисити Хаулет. Я пришла на этот вечер, потому что очень люблю произведения Набокова. В год его юбилея мы особенно много читаем Набокова. Для меня это очень важно, он доставил мне много счастливых мгновений. Он – великий писатель. Набоков преподавал в Корнеллском университете, в котором я когда-то училась.
В заключение праздника выступил сын писателя Дмитрий Владимирович Набоков, которому присутствующие устроили настоящую овацию.
Дмитрий Набоков родился в Берлине и приехал в США ребенком вместе с родителями. Он окончил Гарвардский университет, служил в Армии США. Позднее он стал заниматься вокалом, что в конце концов привело его к карьере оперного певца (бас) и концертного исполнителя. Дмитрий Набоков перевел на английский язык большую часть русских рассказов и пьес отца и многие из его романов.
Так как во время пресс-конференции мне не удалось задать вопросы Дмитрию Набокову, я решил это сделать во время второй части вечера. Для этого, потихоньку выйдя из своей ложи, я по каким-то лестницам за сценой спустился за кулисы. За кулисами все театры примерно одинаковы. Я обнаружил Дмитрия Набокова в какой-то заброшенной комнате с неоштукатуренной стеной, грудой каких-то использованных декораций, какими-то нишами, в стенах, никуда не ведущими. Первым, кого я встретил, был человек в сорочке и подтяжках, без пиджака, который сидел под лестницей на каких-то обшарпанных ящиках, и разложив перед собой помятые бумажки, изучал их.
-Извините, – сказал я ему на доступном мне английском, – я из русской газеты, ищу мистера Дмитрия Набокова, чтобы сделать фотографию. Вы не знаете, где он?
Человек ткнул пальцем себя в грудь.
-Это я, – ответил он мне по-русски. – Я спрятался здесь, потому что простужен и не могу ни с кем разговаривать, а мне же еще доклад делать! Но русской газете я не могу отказать. Где ваш фотоаппарат? Только фотографируйте так, чтобы не было видно моих помятых брюк, – добродушно заулыбался Дмитрий Владимирович.
Сделав несколько снимков, я протянул к нему диктофон и попросил:
– Дмитрий Владимирович, мы все равно с вами уже разговариваем, хоть вы и простужены. Скажите, пусть даже шепотом, несколько слов для моей газеты.
– Привет читателям! Сегодня много говорить из-за болезни не могу. Мне из-за нее пришлось даже мою поездку в Россию отменить, а там предполагалось мое выступление в Мариинском театре и еще на приеме в так называемом моем доме в так называемой моей деревне, и все из-за этого сильного бронхита. Но мне удалось добраться до Нью-Йорка, где я с большой радостью участвую в этом вечере, и это очень трогательно, что здесь празднуют юбилей и чтят память моего отца. В июне я приеду сюда снова и буду выступать в Карнеги-холле, 12 июня, в честь 200-летия Пушкина и 100-летия моего отца. А пока всех благодарю, особенно PEN – клуб, всех издателей и журнал «Нью-Йоркер» за этот прекрасный вечер в Таунхолле…
Дмитрий Набоков, 15 апреля 1999 года. Фотография Виталия Орлова
Позднее, в 2005 году, мне довелось познакомиться с Мариной Викторовной Ледковской – ее мать Софья Дмитриевна Набокова — двоюродная сестра Владимира Набокова. Писатель был частым гостем их семьи в Нью-Йорке, и Марина Викторовна рассказала об этих встречах.
В год рождения Владимира Набокова 1899-й спорили, какой год считать концом Х1Х века, а какой началом ХХ – 1899? 1900? 1901? В наше время победило общественное, автомобилизированное мнение: отметили все же смену цифры на спидометре. Не как конец, а как начало. Различие западной и российской ментальности сказалось и тут: в России, как всегда, нравится более круглая сумма, американцам же, по традиции ценообразования, много девяток (без одного цента).
Владимир Владимирович, щепетильный до брезгливости в вопросах точности, в своих прижизненных изданиях, как на английском, так и на русском, так и в переводах, которые мог контролировать, допускал одну и ту же неточность, по-видимому, сознательно, а именно – в дате своего рождения. Это он-то, в одном из редких своих интервью заявивший в ответ на вопрос (бесспорно, его раздраживший своей журналистской пошлостью), что бы он хотел пожелать будущей литературе: «Ничего. Разве, чтобы в моих последующих изданиях, особенно в мягких обложках, были исправлены опечатки». Ошибка в дате рождения – пример такой «опечатки». После успеха «Лолиты» все романы Набокова выходили в популярной и престижной серии издательства «Пенгвин букс». Под обложкой, на первой же странице, в этой серии полагается краткая биография автора. В полутора десятке книг Набокова биография повторяется слово в слово, без опечаток и изменений, кроме одной – 1899, 1900 или 1901 год рождения.
Владимир Набоков родился в Санкт-Петербурге все-таки в 1899 году. Его отец был членом 1 Государственной думы от кадетской партии, впоследствии Управляющим делами Временного правительства. Семейство Набоковых – одно из первых владельцев автомобилей в Петербурге. Набоков сам называл себя «английским ребенком» – у него, ясное дело, была своя англичанка, и ее язык сопутствовал ему с младенчества, как и язык матери. Французским он владел столь же свободно. Так что все три языка он вывез еще из России, и языкового барьера преодолевать ему не пришлось.
И все свои хобби – бабочки, шахматы, спорт – Набоков также вывез из своего детства. Он вывез детство и юность, счастливые, как у принца; в своей памяти он вывез первые стихи, первую любовь…Дом в Петербурге на Морской, усадьбу в Рождествено, лето в Ялте…
Когда пришла революция, для него началась долгая цепь странствий.
Он отбыл из России с родителями, из того же Крыма, в апреле 1919-го, двадцати лет отроду, и прибыл в Англию, с детства привычную, хотя и не виденную страну, чтобы как бы продолжить (после Тенишевского училища) образование. В Кембридже он в белой рубашке апаш ловил бабочек, играл в теннис, греб на лодке и изучал романские и славянские (!) языки. Он окончил Кембридж за три года, в 1922 году. В этом же году от пули террориста погиб отец – успел заслонить своим телом Милюкова, которому пуля предназначалась.
Затем Владимир жил на континенте, преимущественно в Берлине, и утвердил себя как одного из наиболее выдающихся писателей русской эмиграции. Впрочем, почти все, что было опубликовано до этого, написал не Vladimir Nabokov, а В. Сиринъ, в своей первой, русской половине творчества, живя в Германии. Литература плохо кормит: Сиринъ пишет, Набоков подрабатывает. Какими только уроками он не подрабатывает, включая теннис. Вообще, у этого сноба, у этого эстета, у этого недемократа потрясающе трудовая жизнь. Он еще и бабочек не забывает никогда. И как шахматный композитор выступает. 15 апреля 1925 года Набоков женится на Вере Слоним, дочери Йегошуа Слонимиа, крупного юриста, вынужденного вследствие ограничений для евреев на адвокатскую деятельность «подрабатывать» торговлей лесом.
Из фашистской Германии он в 1937 году переезжает в Париж, спасая жену, а в 1940 – в Америку. Эти две его «послежизни», два творчества – русское и английское, поразительно симметричны, как крылья бабочки, но и не похожи.
Гениальный талант Набокова требовал развития.
Как оказалось, «Дар» не был последним его русскоязычным произведением. Осенью 1939 года в Париже Набоков сочинил последнюю русскую повесть «Волшебник» – парафраз на тему сказки о Красной Шапочке и Сером Волке. Классическому сказочному сюжету о брутальности и невинности были приданы сексуальные черты. Повесть была прелюдией, предвосхищением «Лолиты», как он сам говорил, пре – «Лолитой».
Оставшись ею недоволен, Набоков уничтожил рукопись по приезде в Америку. К счастью, спустя полтора десятилетия, он обнаружил чудом уцелевший экземпляр повести (ведь рукописи не горят!), которую теперь писатель нашел прекрасным образцом русской прозы. Она была издана на английском в переводе Дмитрия Набокова, а много лет спустя – на языке, на котором написана.
Первый англоязычный роман «Истинная жизнь Себастьяна Найта» очень важен как попытка постичь переход с языка на язык. «Лолитой» Набоков завоевал мир. Завоевал он и покой.
В 1959 году Набоков возвращается в Европу. Живя в Швейцарии, он приблизился к России на ленинскую дистанцию. Но, в отличие от большого большевика, герои Набокова в Россию не ездили. Они т у д а х о д и л и или внезапно там оказывались.
Незадолго до смерти в кабинете Набокова (в Швейцарии, на берегу Женевского озера, в отеле «Палас», № 64 –он же любил шахматы!) царили чистота и пустота. Все систематизировано и разложено по папкам, и ни одной, даже чистой, странички на столе. Все было исполнено. Бабочка сложила крылья.
Соотношения и тайные соответствия с пушкинским Онегиным протянутся через всю его жизнь, особенно выявившись в его позднем иноязычном творчестве и беспрецедентном четырехтомном комментированном издании перевода пушкинского романа на английский.
Набоков должен был сделать перевод так, чтобы Пушкина мог узнать и американец, а не только гордый внук славян, и финн, и ныне дикой тунгус, и друг степей калмык. Лучшее, что мог сделать переводчик, считает Набоков, «это описать в некоторых своих заметках отдельные образцы оригинального текста». Он надеялся, что это побудит читателя изучить язык Пушкина и вернуться к «Онегину» уже без его подсказок.
Мы узнаём у Набокова то, что забыли сами, мы узнаём свои воспоминания (без него бы и не вспомнили) о собственной не столько прожитой, сколько пропущенной жизни, будто это мы сами у себя эмигранты. Как ученый, он каждый день вглядывался в строение мира, а как художник – наблюдал его Творение.
Восхищение перед Набоковым, преклонение перед его мастерством – ничто по сравнению с тем неразделенным его одиночеством, с тем нашим долгом ответной любви, которой он в достаточной степени не получил.
Марина Ледковская и Витаилий Орлов, апрель 2005 года.
