Виталий Орлов
К 100-летию со дня смерти Амедео Модильяни
Иногда задаю себе вопрос: какой художник – мой самый любимый? И в разное время при разных обстоятельствах ответ оказывается разным. В молодости мне вообще нравились физики и математики, а не художники. Закончив институт, поступив на работу и бывая в командировках во множестве городов, стал в их музеях присматриваться к картинам, а когда через какое-то время увидел в московском Музее им. Пушкина «Портрет Жанны Самари» Ренуара, то приезжая в Москву, первым делом мчался на свидание с портретом актрисы. Но однажды в том же Музее увидел превосходную работу художника, младшего современника Питера Брейгеля – копию «Охтников на снегу», и с тех пор Брейгель-старший победил Жанну Самари. Когда же через много-много лет в Вене я увидел подлинник «Охотников», то понял, что в моем сознании он останется навсегда. Так случалось и позже, когда появилась возможность увидеть «живые» шедевры Вермеера, Шагала, Модильяни и еще нескольких великих мастеров, особенно мной любимых.
С именем Амедео Модильяни я познакомился, читая воспоминания Ильи Эренбурга «Люди, годы, жизнь», но только лишь с именем: увидеть репродукции его картин, не говоря уже об оригиналах, было негде – в СССР их попросту не было. Впрочем…
Мой институтский друг Володя Кизилов, впоследствии крупный ученый в области энергетики, а еще коллекционер слайдов с произведениями изобразительного искусства, показал мне на киноэкране несколько портретов и «ню» Модильяни, в том числе «Прекрасную римлянку» («Обнаженная на софе»; самая дорогая картина Модильяни по состоянию на начало 2014 года. Она ушла с молотка 2 ноября 2010 года в Нью-Йорке на аукционе Sotheby’s. Имя покупателя, заплатившего $ 68,96 млн, остается неизвестным). 
Нищий, голодный, больной, Модильяни стал знаменитым буквально в день похорон в январе 1920 года.
Увидеть великие произведения Модильяни в подлинниках мне довелось только через многие годы уже в американских музеях Пенсильвании (Фонд Барнса), Нью-Йорка (Метрополитен, Гуггенхайм), и, главным образом, на превосходных ретроспективных выставках художника в нью-йоркском Еврейском музее.
Но это было через полстолетия, а тогда, кажется, в городе Куйбышеве, теперь Самара, в магазине «Иностранная книга» я купил (за 3 рубля, очень дорого – суточных давали только 2 руб. 60 коп.) очень качественно напечатанную в Лейпциге (за рубежом!) репродукцию «Портрета Жанны Эбютерн» Модильяни. Дома в Харькове я натянул репродукцию, как холст, на рамку, и с тех пор она повсюду со мной, и сейчас тоже.
Модильяни создал портреты множества разных людей с их печалью, оцепенением, их затравленной нежностью и обреченностью. Они потрясают. Как писал Эренбург, «Может быть, иной ревнитель «реализма» скажет, что Модильяни пренебрегал природой, что у женщин на его портретах чересчур длинные шеи или чересчур длинные руки. Как будто картина — это анатомический атлас! Разве мысли, чувства, страсти не меняют пропорций? Модильяни не был холодным наблюдателем; он не разглядывал людей со стороны, он с ними жил. Это портреты людей, которые любили, томились, страдали…. Смешно говорить, что Модильяни не знал, сколько позвонков приходится на шею, — он этому учился много лет в художественных училищах Ливорно, Флоренции, Венеции. Он знал и другое: например, сколько лет в одном таком году, как 1914-й… И если менялись, казалось бы, вековые понятия человеческих ценностей, как мог художник не увидеть изменившимся лицо своей модели».
Эренбург познакомился с Модильяни в 1912 году, в Париже. При одной из первых встреч он нарисовал портрет Эренбурга, и все вокруг нашли его очень похожим. Потом он часто рисовал Эренбурга, и у писателя появилась папка с рисунками Модильяни. Летом 1917 года Эренбург с группой политических эмигрантов возвращался в Россию. В Англии им объявили, что нельзя вывозить ни рукописей, ни рисунков, ни картин, ни даже книг. «Я отобрал то ценное, что у меня было, – вспоминает Эренбург, – натюрморт Пикассо, «Эдду» Баратынского с его надписью, рисунки Модильяни, — и оставил чемоданчик на временное хранение посольству Временного правительства. Правительство действительно оказалось временным, а чемодан пропал навсегда».
История с пропажей портретов-рисунков Эренбурга, сделанных Модильяни, так и не попавших в Россию, напомнила мне другую – о том, как пропали карандашные портреты Ахматовой, которые Амедео сделал в 1911- 1913 годах во время их короткого, но красивого всепоглощающего парижского романа, о котором Анна Андреевна очень целомудренно рассказала только под конец своей жизни. Эта история стала сюжетом множества книг, фильмов, спектаклей, мемуаров и проч., чей художественный уровень, увы, далеко не всегда можно соотнести с великими талантами их героев.
Впервые модильяниевский портрет Ахматовой я увидел воспроизведенным на суперобложке книги ее стихов «Бег времени», изданной в 1965 году после долгой опалы.
Анна Андреевна очень дорожила этим рисунком. Когда ей предложили составить завещание, она сказала своему секретарю Анатолию Найману: «О каком наследстве можно говорить? Взять под мышку рисунок Моди и уйти».
В 1911 году Модильяни, как считается, подарил Ахматовой шестнадцать рисунков. Об их судьбе существуют разные предположения, да и сама Анна Андреевна в разные годы говорила об этом по-разному. Например, что красноармейцы нашли их на чердаке в доме Гумилевых и сожгли на цигарки. Не исключено и то, что она сама их по понятным причинам уничтожила. Так или иначе, но предполагалось, что почти все рисунки из этих 16-ти погибли. (Некоторые исследователи насчитывают до 150 работ художника, в которых обнаруживается портретное сходство с Ахматовой).
Но вот в 1993 году в Венеции открывается выставка рисунков Модильяни из собрания доктора Поля Александра, друга художника. Славистка из России, живущая в Италии, среди них увидела целую серию портретов Ахматовой. Это были «ню», из тех самых… Она нашла тогда их девять, позже исследователи увлеклись и насчитали их шестнадцать, потом двадцать три. Видевший их в Венеции Иосиф Бродский произнес высокие слова об этой истории: «Это Ромео и Джульетта в исполнении царских особ». Рассказывает обозреватель Радио «Свобода» Татьяна Вольтская: «Жан Кокто назвал творческие поиски Амедео Модильяни поисками «линии души». Карандашные портреты Ахматовой сразу заставляют вспомнить это выражение. Сколько бы ни было рисунков Модильяни, сделанных с Ахматовой, для меня все это — один портрет, один образ, развернутый веером легких проекций. Как будто изменчивая суть модели двоится, троится, множится в горящих руках творца, но карандашная линия поет одну и ту же мелодию. А вся та материальная основа, которая лежит под этими рисунками, встречи, свидания, отношения — это плоть, которая позволяет смертному увидеть бессмертный образ. И все эти догадки — было, не было — довольно смешны, если вспомнить библейское значение слова «познать»… И не наше дело, каким образом художник познает свою модель — довольно, что он знает о ней нечто, не доступное обычному взору». Очень точно сказано.
В Москве в 2000 году был открыт памятник Анне Ахматовой, созданный скульптором Владимиром Суровцевым по рисунку Модильяни. Памятник выполнен из бронзы и установлен почему-то на непропорционально высоком гранитном постаменте во дворе дома №17 на Большой Ордынке. В этом доме жили ее друзья: писатель Виктор Ардов и его жена актриса Нина Ольшевская, у которых Анна Андреевна всегда останавливалась, когда подолгу бывала в Москве в самые тяжелые годы своей жизни. В.Ардов рассказывал, что с 1938 года до самой смерти Ахматова прожила в доме №17 не меньше, чем у себя в Царском Селе.
В опубликованных воспоминаниях дочь Жанны Эбютерн и Модильяни, тоже Жанна, упомянула о том, что у него был еще сын. Подробности о нем стали известны недавно.
Через год после смерти матери Жанны-младшей в Париже скончалась Симона Тиру, студентка из Канады.
Симона Тиру позировала Модильяни. Она влюбилась в него, но ее чувства оказались безответными. Когда девушка забеременела, Амедео отказался признавать себя отцом ребенка. Жерар появился на свет 15 сентября 1917 года. После смерти матери мальчик оказался в детском доме, откуда его забрали и усыновили супруги Карлино-Виллетт. Но эта семья вскоре распалась. Мальчик был привязан к отцу, поэтому после развода уехал вместе с ним в Алжир. К 9 годам Жерар решил стать падре, но отец был категорически против. С годами желание мальчика крепло, и в 13 лет он отправился назад к матери в Париж. В отличие от бывшего супруга, она одобрила выбор приемного сына. Когда Жерар стал священником, мать показала мальчику свидетельство об усыновлении, в котором была указана фамилия биологической матери Тиру. Она также рассказала, что Жерар – сын на тот момент уже знаменитого Амедео Модильяни. По свидетельству Жанны Модильяни, сохранилась фотография Жерара, на которой мальчик был «поразительно похож на Модильяни».
Жерар, узнав правду о своих настоящих родителях, не отрекся от приемных. Мало того, о настоящем отце говорить он не любил. Он упомянул его только во время принятия сана священника в католической семинарии.
Жерар Тиру-Виллетт проработал священником в небольшой церкви Миль-ла-Форе, на юге Франции, до конца своих дней. Единственный сын Модильяни умер 30 сентября 2004 года в возрасте 87 лет.
Амедео Модильяни стал рекордсменом по количеству подделок: говорят, по три на одну картину.
Но вровень с ним никто и никогда не встанет.
