Гюнель Ализаде.
Беседа с актером и режиссером.
За свои тридцать с чем-то лет мне не довелось побывать на спектакле “Дядя Ваня”. Как, впрочем, я так и не научилась кататься на велосипеде….
Поэтому, когда в Нью-Йорк театр им.Вахтангова приехал c постановкой “Дядя Ваня”, это оказалось важным событием для меня лично. Было предчувствие, что труппа покорит не только искушенную публику Большого Яблока, но и мое сердце, заядлого бродвейского театрала. Было волнение перед встречей с блистательным и неуловимо противоречивым Маковецким, с дерзким режиссером-новатором Римасом Туминасом. Но, было и трепетно-хрупкое чувство ностальгии по юности и зачитанному до дыр томику Чехова.
Уже восемь лет “Дядя Ваня” – самый аншлаговый спектакль театра им. Вахтангова. В Нью-Йорке он в очередной раз доказал, что самобытное режиссерское решение, звездный актерский состав и неординарная постановка важнее громких ошарашивающих премьер. Но кроме популярности самого спектакля, что греха таить, Маковецкий в “Дяде Ване” – это то, на что идет публика. Известный факт, что как бы ни был хорош спектакль в целом, всегда есть ось, вокруг которой вращается вселенная любой постановки. В данном случае такая ось – это Сергей Маковецкий. Роль Войницкого в спектакле Римаса Туминаса “Дядя Ваня” – одна из самых знаковых театральных ролей актера. Туминас сочинил эту роль именно для него: смешной, грустный и безнадежно несовершенный – этакий образ вечно заплаканного провинциала.
Недавно исполнилось 30 лет, как Сергей Маковецкий после Щукинского училища был принят в Театр им. Вахтангова. Вахтанговские актеры уверены, что их театр – это яркость формы, легкость бытия, праздник и даже остроумная буффонада в блестящем и оригинальном исполнении. Но было любопытно услышать от самого Маковецкого, что на его взгляд далеко не все так однозначно и не все по-настоящему понимают, что такое истинный праздник и настоящая легкость, присущая театру.
С. Маковецкий: Я думаю, и в этом согласен с Римасом, что публике нужно отдавать то, что тебе самому необходимо и важно. Образ нужно создавать тонко и ненавязчиво, намеками. Намеки – это важно! Не топать ногами, не кричать, не рвать на себе волосы… Я этого не делаю в «Дяде Ване», но публика понимает мои эмоции, мое отчаяние и даже надрыв, когда я делаю это тихо. Намек может быть намного сильней и громче крика.
Уверен, что актерское мастерство — это не только слова, объяснения публике совсем не нужны. Во всяком случае, не во всех постановках и не всякой публике они необходимы. Иногда слова и объяснения могут все испортить…
В “Дяде Ване” кричать о пропавшей жизни бессмысленно. Я не кричу, что пропала жизнь. У меня не крик души, а «полуписк»: “Пропала Жизнь”. И в этом намного больше отчаяния. Почему в классических постановках “Дяди Вани” все время кричат?! Я почувствовал, что Чехову не нужен был крик, у него на самом деле это не крик, а некая точка – констатация факта, дальше идти некуда. Вот в чем горе…
В этой роли я хочу задеть за живое, чтобы зритель сам закричал: «Пропала жизнь»!
Римас Туминас: Так уж повелось, что нами в искусстве унаследован конфликт, борьба поколений, боль. Но в этой постановке мы не ищем конфликта, он сам идет за нами еще из античных времен. Можно сказать, что вся Россия – это Дядя Ваня. Мне кажется, что русскую драматургию можно обозначить одной фразой: очень хотелось бы жить иначе, но почему-то нельзя.
Смысл этих слов не меняется, несмотря на временные иллюзии того, что пришли другие времена. Ничего подобного: все повторяется вновь и вновь. Может быть не случайно герои пьес Чехова не умирают, автор оставляет их жить, как бы в наказание, чтобы они, страдая от собственного несовершенства, не переставали мечтать о светлом будущем.
Прошел век, но так же как и 100 лет назад, сейчас их проблемы понятны и близки зрителям. Чеховские герои никогда не исчезали, мы, так же как они продолжаем верить, что стоит чуточку потерпеть (а может потрудиться?), и произойдет чудо, сбудутся надежды и небо заискрится алмазами.
Но ничего не меняется – дядя Ваня и Соня все так же окружены провинциальной интеллигенцией, хотя Антона Павловича Чехова уже невозможно представить в антураже суетливого 21 века. Герои, увиденные Туминасом и блистательно воплощенные актерами, живут своими разбитыми надеждами и иллюзиями, ошибочными амбициями и несбыточными мечтами.
Интересно, что в постановке сцена полностью очищена от быта, пространство оставлено только для того, чтобы в нем давно известные нам слова зазвучали по-новому для современного зрителя. Слова стремятся достучаться до сознания человека нынешнего века. Просто ли это?
Почему Чехов назвал свою пьесу комедией?! Эту историю со столь грустным концом, наполненную страданием, душевным потрясением. Возможно, вахтанговская постановка как раз и дает ответ на этот вопрос.
Сценография спектакля решена лаконично, благодаря интересным находкам и решениям Адомаса Яцовскиса. Все напоминает о былом богатстве и процветании, но декораций практически нет, на сцене всего несколько предметов: посреди жилой комнаты стоит верстак, продавленный массивный диван, плуг, на котором периодически гоняют по сцене персонажи. На заднем плане виднеется скульптура льва, по-видимому, символ потерянного величия и роскоши.
Музыка Фаустаса Латенаса постоянно сопровождает спектакль. Она дает ключ к пониманию подтекстов и недомолвок чеховской пьесы. Томно мрачная музыка звучит порой раздражающим аккомпанементом или гротескным мажором, а иногда фон перетекает в механический, дурманящий или истерически-веселящий звук.
Герои Чехова, увиденные Туменасом, живут в своих философствованиях, лености, культе служения или потребления, как ни парадоксально это может прозвучать.
Символично, что дядя Ваня не погибает – он остается доживать еще “целую вечность”, медленно удаляясь под пронзительную музыку в надежде на скорую смерть.
Трогательный образ Дяди Вани, созданный Маковецким, – это сорокасемилетний несуразный старик и одновременно косноязычный ребенок. Критики называют эту роль одной из самых успешных ролей актера за последние годы, хотя сам Сергей Маковецкий реагирует на эти заявления с иронией:
Маковецкий: Спасибо конечно, но я и прежде это слышал после других моих ролей. И это хорошо – значит образ затронул души, задел за живое. Мне кажется, что образы спектакля актуальны, как никогда.
Я люблю приезжать в Нью Йорк и бывал здесь много раз. Как правило я посещаю классические мюзиклы, и на этот раз друзья организовали просмотр мюзикла The Great Comet по мотивам романа Толстого “Война и Мир”. Своеобразная постановка. Любопытный жанр. (многозначительно улыбается). Это некая фантазия, некий шабаш, не имеющая к Толстому никакого отношения.
Когда я после спектакля беседовал с продюсерами, они полностью согласились с моими наблюдениями. Но когда я видел тот восторг в зале, как зрителю все это нравится, то я подумал, что же с вами будет на Дяде Ване? Да вы же с ума сойдете! Вот была такая наглая самоуверенность (смеется). Но я просто обожаю этот наш спектакль!
Может быть всякое, нью-йоркская публика может принять спектакль, а может не принять. Это живое искусство, но есть у меня надежда, что спектакль будет успешен и здесь.
Не знаю поймут ли меня американские коллеги. Я как-то одному пытался объяснить, что значит “пропала жизнь”. Он посмотрел на меня и говорит: «Что значит – пропала жизнь? У дяди Вани уже был какой-то бизнес?»
Мне было очень грустно, что я не могу ему объяснить, что такое “пропала жизнь”. Я-то понимаю, что такое “вечереет” и “пропала жизнь”, а он мне говорит о бизнесе!
Но мне кажется, что в спектакле «Дядя Ваня» заложено так много души и боли, что я думаю и надеюсь, что он не может оказаться невостребованным . Все должно дойти, пронять, зацепить, начиная от первых звуков трубы: ведь грандиозная музыка Фаустаса завораживает. У этой музыки есть своя драматургия, которая иногда опережает наши действия, а иногда нагоняет, а когды мы с музыкой сливаемся. Тут происходит нечто , как говорится “до мурашей”. По сути дела, люди одинаковые во всем мире. Есть надежда, что ощущение и желание счастья присуще всем, поэтому моя наглая самоуверенная мысль может оказаться все-таки не наглой и не самоуверенной.”
Маковецкий был прав: спектакль оказался востребован и успешен. Его приняли и русскоязычная публика, и коренной американский зритель. Да, люди везде одинаковые, и ничто человеческое им не чуждо, особенно когда о жизни и страдании идет речь в интересной современной постановке чеховского спектакля. Казалось бы, классические персонажи почти неузнаваемы, известные слова зазвучат незнакомо и неожиданно. Иногда герои замирают в несколько преувеличенной паузе, прежде чем произносят следующую реплику. Как обычно, в театре Вахтангова, все на грани реализма и буффонады, гротеска и классики.
Этот театр, любим и, как всегда, непредсказуем и очень Театрален, за что его ценят, и стремятся попасть на его спектакли зрители во всем мире. Спасибо Театру Вахтангова, что он не изменяет себе! И с нетерпением ждем его в Нью-Йорке снова и снова.
Фотографии Марии Гордовой.
