Интервью со Львом Трахтенбергом
специально для Elegant New York
вела Ольга Смагаринская
Как русско-американский импресарио оказался “рабовладельцем”, “Гангстером Л”, а, отсидев на нарах с дядей Сэмом, стал радиоведущим и писателем.
Лев Трахтенберг известен русскоязычным нью-йоркцам по нетривиальным, креативным, с шутками да прибаутками, прогнозам погоды и трафика на “ДаНу Радио”. В конце 90-х-начале 2000 годов, он успешно организовывал в Нью-Йорке концерты многих российских звезд. Трахтенберг и до сих пор один из главных импресарио русской Америки.
Совсем недавно он попробовал себя в новом амплуа – издательство «Эксмо» выпустило его книгу «На нарах с дядей Сэмом». Многие, однако, помнят, как главы из этой книги уже печатались в нью-йоркских газетах в 2005 году и в течение следующих четырех лет. В те годы, когда сам автор сидел за решеткой в одной из известных американских тюрем, Форт Дикс в штате Нью Джерси.
Мы беседуем со Львом Маратовичем в его квартире, откуда, как мне и было обещано, открывается живописный вид на океан и Манхэттен-бич. Идеальный пейзаж для ведущего прогнозов погоды. Кошка Зорька то деловито ходит взад-вперед, то уютно примостится на подоконнике, щурясь на солнце и вдыхая бриз из открытого окна. Не верится, что хозяин этой квартиры, интеллигентный, с блестящим чувством юмора, начитанный и образованный человек, действительно провел более четырех лет в местах не столь отдаленных. О том времени сейчас напоминают номер заключенного 24972-050 на его левой руке и почти 800 страниц свеже-напечатанного романа.
– Поздравляю Вас с публикацией книги! Каким тиражом она вышла?
Пока тираж книги 2000 экземпляров. Но это обычный тираж для начинающего автора. Как сообщили мне из Москвы, за неделю она была почти полностью продана. Уверен, что позже последует дополнительный тираж. Я совершенно не ожидал, что «Эксмо» меня опубликует. Поначалу даже не хотел снова браться за рукописи, опять все вспоминать, заново переживать, меня начинало потрясывать, когда я думал об этом, да и времени тоже не было. К тому же, казалось, что написано все совершенно корявым языком. Только благодаря настойчивости моего близкого человека, я наконец-то сел за эту книгу, долго ее редактировал, а потом наугад отправил в два московских издательства, и буквально в течение 10 дней из «Эксмо» ответили, что они готовы ее опубликовать.
Рецензенты, Роман Виктюк и Юз Алешковский, очень хорошо отозвались о книге. Я не знал Юза лично, набрался смелости, позвонил ему, и он мне ответил так: «Если мне не понравится, я ничего писать не буду, а понравится, напишу рецензию». Книга ему, видно, понравилась, он написал на нее большой отзыв. Юз Алешковский – это ж серьезная классика. Если бы мне когда-нибудь сказали, в тюрьме или после, что сам Алешковский или Мария Арбатова напишут мне положительные отзывы, я не поверил бы.
– В нью-йоркских газетах эта книга, частями, уже печаталась раннее, верно?
– Перед тем, как уйти в тюрьму, я думал, как мне этот минус, которым станет мой вынужденный простой, превратить в плюс. И я перед уходом прочитал всевозможные духоподнимающие книги, перечитал классику советского лагерного романа – Солженицына, Шаламова, Довлатова. Я подумал, что было бы интересно и любопытно писать из тюрьмы заметки, вести колонку в газете, и обратился с этой идеей к редактору. На тот момент в Нью-Йорке самым главным русскоязычным изданием бы журнал «Метро», а потом, после его закрытия, газета «Вечерний Нью- Йорк». И вот они в течение 4 лет, раз в неделю, печатали мои тюремные заметки.
Это сейчас все так хорошо выглядит на бумаге, а тогда мне приходилось сначала писать от руки на черновиках, потом переписывать это набело. Я по почте отправлял листы друзьям, и они уже набирали это для журнала, и потом еще публиковали все на моем сайте www.Nanarah.com .
Для книги я собрал все те заметки, и у меня получилось 49 глав, но в этом издании их только 44. Пришлось сократить, иначе шрифт получился бы очень мелкий. Но в электронной версии будет уже полный объём. Там еще будут фантастические иллюстрации, которые мне сделала одна художница из Алматы, плюс мои тюремные фотографии, которые вряд ли кто-то видел.
-А почему в этом издании их не опубликовали?
– Книга вышла без иллюстраций. Это новая серия «Современная проза русского зарубежья». Но если продажа первых тиражей будет идти успешно, возможно, книгу переиздадут в подарочном виде, с иллюстрациями, или, по крайней мере, продолжат в таком виде.
– Как Вам удавалось писать в тюрьме? Писали ли вы там ежедневно?
– Я просидел в тюрьме 4,5 года. Первые полгода акклиматизировался. Не писал, – для этого не было ни времени, ни сил – меня поставили на ужасную работу на кухне, я сильно уставал. Я с самого начала стремился попасть на работу в библиотеку, а это было непросто, потому что ведущий по распределению работ меня не взлюбил. Типичный такой солдафон. Несмотря на то, что у меня было разрешение на работу в библиотеке, он оставил меня работать на кухне. И только после этих положенных полгода, я уже смог попасть в библиотеку, где часто и писал свои заметки. Но тюрьма – это такое заведение, где планировать самому свои передвижения сложно, так что, я с собой всюду носил такую авоську-сетку, а в ней все свои записи. Как только была возможность, писал, где бы я ни находился. Я писал от руки, в буквальном смысле слова, держа бумагу на коленках. У меня от этого даже палец был натерт. Большой радостью было, если удавалось раздобыть ручку с мягким резиновым основанием.
– Проводить много времени в библиотеке должно было стать большим облегчением и в каком-то смысле, спасением для Вас.
– Вообще, я гордился, что сумел туда попасть. Я находился в самой большой федеральной тюрьме Америки, нас там было 5000 заключенных. Тюрьма называется Форт Дикс. Но в книге она стала Форт Фикс. Имена всех моих сокамерников, охранников и других героев также изменены, потому что по закону ты не имеешь права заниматься в тюрьме журналистикой и писать документальную прозу. Я был единственным иностранцем, который работал в библиотеке. Конечно, тот факт, что у меня была какая-то псевдо интеллектуальная работа, помогал тянуть срок. У меня был стол, мы делили его посменно. Когда все места были заняты, я забирался в уголок возле полок с мировой классикой и там сочинял.
– Какие еще просветы в тюремной рутине Вам помогали?
– До тюрьмы я просидел еще три года под домашним арестом, разжирел от депрессии и нервотрепки с прокуратурой и адвокатами. Выпивал почти каждый день, в итоге набрал 25 фунтов. Но спасение утопающих – дело рук самих утопающих. В тюрьме я ежедневно ходил в спортзал. Что совершенно противоречило моему прежнему, эпикурейскому и раблезианскому образу жизни. Еще я очень много там читал, перечитал всю классику, то, что не успел прочесть в школьные и университетские годы. Ко многим вещам вернулся там заново. У нас был русский отдел в библиотеке, и весьма неплохой. В тюрьме было немало русскоязычных заключенных, им присылали книги, которые они потом оставляли в дар библиотеке. Я даже обнаружил там Гайдара, и с таким удовольствием перечитал этого «Чука и Гека». Или же книгу Виталия Бианки. Раньше было скучно читать описания природы, я их перелистывал, а там прямо-таки наслаждался каждым словом. Я просто уносился духом из тюрьмы, когда читал. В ежедневной рутине на свободе нам всегда недосуг до таких описаний. А там я это смаковал.
– Какие у Вас были условия в камере?
– Подъем в 6 утра. В камере нас было 12 человек. Спали на двухэтажных нарах. Я на нижних, они считались престижнее, а мне удалось получить волшебную медицинскую справку перед уходом в тюрьму. Мое место было у окна на нижней койке. Там не так, как в российских тюрьмах, где блатные занимают лучшие места, в американских тюрьмах места распределяет администрация. Через два года я вообще получил фантастическую двухместную камеру по медицинским показателям. Воспользовался системой Станиславского и применил свои актерские данные. В новой камере не было шума, как в 12-местной. Прям этакая «база отдыха в Подмосковье». Можно было открыть окно, по утрам там пели птички.
Еще я очень много гулял. Режим у нас был строгий, это тюрьма федерального значения. Колючие проволоки и все такое. Основную часть дня, конечно, работали. Но свободное время было, с 6 до 9.30 вечера – тогда можно было гулять, посещать кружки, спортзал. Я прошагал за два года расстояние между Москвой и Нью-Йорком, я подсчитал. За 4 года, считай, прошел туда и обратно.
– Мог ли пионер Лева Трахтенберг из Воронежа, представить себе в те годы, что когда-нибудь окажется в далекой Америке, и, более того, даже отсидит срок в самой большой федеральной тюрьме? Расскажите о ваших первых годах эмиграции.
– Я закончил факультет романо-германской филологии в Воронеже. Уехал из России в 27 лет, сначала один, потом ко мне приехали жена (теперь уже бывшая) с дочкой, и родители. В Нью- Йорке у меня никого не было, ни родственников, ни друзей. Жил поначалу в том же отеле, про который писал Лимонов в своем романе «Это я, Эдичка». В компании с проститутками и какими- то фарцовщиками в Манхэттене на 28 улице. Первые полтора – два года проработал в торговле. Был менеджером отдела женских сумок в магазине «Century 21». Хотя поначалу я даже и не знал, как работает кредитная карта, или какие существуют модные бренды, но брат владельца, сирийский еврей, видно, пожалел еврейского мальчика из России, и взял меня на работу. Потом был менеджером в «Toys’R’Us», с тех пор ненавижу игрушки, хотя моей доченьке, конечно, повезло, я покупал ей кучу игрушек по смешным ценам.
– Чем Вы занимались, когда жили в СССР и России?
– Можно сказать, что я с 17 лет работал в сфере искусства. Был администратором в Воронежском театре оперы и балета. Потом учился в университете, после этого стал главным администратором театра. Позже работал главным администратором филармонии. Потом вышел этот сказочный закон о кооперации и индивидуальной трудовой деятельности. И я открыл первое в городе кооперативное кафе, где выступали артисты воронежских театров, а потом создал первый в городе концертный кооператив, и в течение нескольких лет привозил в Воронеж известных актеров и певцов. «Ласковый май», Виктор Цой, Гурченко, Хазанов, Гердт, ДДТ и другие приезжали в Воронеж благодаря этому моему бизнесу.
– В конце концов, Вы и в Нью-Йорке тоже стали таким импресарио?
– Не сразу, но постепенно, да. После нескольких лет в торговле я начал искать другую работу. И так попал на русско-американское радио и ТВ WMNB, где проработал 5 лет директором отдела маркетинга. Это была середина 90-х, очень интересное было время. Я ездил по всей стране, пытаясь увеличить количество подписчиков нашего канала. Встретился с огромным количеством интересных людей, которые эмигрировали в Америку из России, многие из них были тоже с телевидения. Я попал в круг людей, о которых раньше только слышал. Но это была моя, привычная и любимая атмосфера.
Кстати говоря, мой бывший Президент, Дэвид Моро, тоже сейчас сидит в той же самой тюрьме. Надо будет отправить ему мою книгу. И другим заключенным, Виктору Буту и Константину Ярошенко.
И вот потом Дэвид предложил мне создать концертный отдел на ТВ. Я так и сделал.
Быстро набил на этом руку и потом решил перейти на вольные хлеба. Ушел с телевидения. Стал самостоятельно привозить артистов, и горжусь, что первой звездой, приехавшей по моей инициативе, была Людмила Гурченко. Затем в Нью-Йорке побывали Театр на Юго- Западе, Театр Моссовета, а Тамаре Гвердцители мне удалось организовать концерт в самом Карнеги Холл. Все это было очень интересно и довольно успешно.
Но боюсь, что через несколько лет этот рынок отомрет. Молодому поколению в Америке уже не интересны артисты из России, а старшего поколения становится все меньше. Раньше реально было сделать гастроли по 15 городам Америки, сейчас нет таких возможностей. Аудитория и запросы стали намного меньше. Вот вплоть до ареста я этим и занимался.
Книга Льва Трахтенберга начинается с самого первого дня его судебно-тюремной эпопеи. “20 августа 2002 года в пять часов утра в мою нью-йоркскую квартиру на 20-й авеню ворвались двадцать вооруженных агентов ФБР. Весь квартал был окружен, соседи вываливались из окон. «Сегодня – самый главный день твоей жизни»,- сказал Начальник Ареста. Через несколько часов американские телеканалы сообщили об очередной победе «над русской мафией».
– Что же произошло? Почему Вам приклеили ярлык работорговца и чуть ли не главаря русской мафии в Нью-Йорке? Как Вы из импресарио превратились в “Gangsta L”?
– Мои обвинения выглядели пугающими: «Преступный сговор с целью вымогательства и обман правительства Соединенных Штатов Америки». О своем «преступлении и наказании» я написал отдельную главу, которая называется «Майн кампф Льва Горыныча». Прочитав книгу, читатели узнают все подробности этого громкого и показательного дела.
После ареста мои друзья заложили свои дома и другую недвижимость, и меня отпустили под залог в 500 тысяч долларов. Так я провел три года под домашним арестом.
Жил с постоянным электронным браслетом на ноге, мог ходить только к врачу, адвокату и в синагогу. Не мог выйти за пределы определенного радиуса. Если надо было куда-то пойти, отпрашивался за неделю вперед.
За три года у меня сменилось семь адвокатов, мы пытались бороться с приговором. К концу третьего года я уже устал, потратил все свои деньги на услуги адвокатов, был измотан морально и понимал, что бороться бесполезно.
– И Вы решили признаться?
– Еще в день ареста мне объявили 5 лет тюрьмы. На следующий день в Нью-Йорк Таймс вышла статья со словами: арестована русская мафия и главарю светит 120 лет заключения! Конечно, это ужасно било по голове.
Существует такое понятие – досудебная признательная сделка. На самом деле, 95 процентов судебных дел не заканчиваются судом присяжных. Потому что это очень дорого, и государство на этом экономит. Поэтому Прокуратура предлагает всем обвиняемым снять с них часть обвинений, но для этого необходимо признать себя виновным, и тогда уже не нужны следственные эксперименты и сам суд. Сначала я не соглашался на предложенный срок. Обвинения казались мне маразматическими. Но через три года мытарств я, по совету адвоката, все же решил признать себя виновным.
«Если будет суд – говорил мне адвокат, – ты можешь получить 25-30 лет. Ты же видел на предварительных слушаниях, какими крокодиловыми слезами плачут твои «жертвы» ради получения бесплатных грин-карт. Поэтому есть шанс, что присяжные им поверят – лучше не рисковать, Лев».
Помню, после того, как я решился признать себя виновным, вышел из офиса адвоката на Бродвее и запел: Singing in the rain…- в городе тогда тоже шел дождь. И вот тогда я точно осознал: все, я ухожу в тюрьму. В итоге, мне дали 60 месяцев тюремного заключения.
…Через месяц я должен был сдаться в тюрьму. Я подписал многостраничный опросник – признался и в угрозах, и в вымогательстве, и в других грехах. Потом конечно, все газеты раструбили, что я был на самом деле виновен, и сделали из меня монстра. Но таковы правила игры. Если хоть по какому-то пункту ответишь «нет», то сделка отменяется.
Жену мою, хотя она еще продолжала добиваться справедливости, тоже потом в итоге посадили, но на меньший срок. Дочка все это время была с моими родителями.
– Чего Вы больше всего боялись, когда готовились к заключению?
– Я боялся многого. Что будут напряги с арестантами. Что в камере не будет кондиционеров (у меня пунктик по этому вопросу). Дедовщины боялся, драк. Все это в тюрьме и было. Но я уже был к этому готов. Три года я себя морально настраивал.
– Знали ли в тюрьме, что Вы пишите заметки?
– Конечно. Когда приходили журналы, в которых я писал, их проверяла цензура. Все, что получали арестанты, проверяли. В «Экспресс-Газете», например, которую получали другие русские заключенные, цензура зарисовывала женскую грудь. Меня не раз вызывали в спец. часть, они были недовольны тем, что в моих статьях использовались фотографии из тюрьмы. Три раза меня отправляли в карцер на так называемое «расследование». Я проводил там по несколько недель. И только благодаря вмешательствам правозащитной еврейской организации меня выпускали.
– Что было самым страшным в тюрьме?
– Несправедливость со стороны охранников, конфликты с заключенными. Отсутствие свободы, конечно. Страшно было, если в той жизни, на свободе, происходило что-то с дочкой, а я не мог ей помочь.
Но я себя правильно настроил. Каждое утро благодарил боженьку за то, что у меня хорошее настроение, что я позитивно настроен. Конечно, бывали депрессии. Ты должен жить рядом с людьми, с которыми бы ты никогда не жил в обычных обстоятельствах. Ты оторван от жизни, от мира, от всего.
– И те заметки, которые Вы писали, помогали не падать духом?
– Очень. Они помогали держать мозги в напряжении. Я знал, что пишу не в стол, что они уже сейчас публикуются. И вдобавок, мне за них еще и платили. Деньги за мои заметки получала моя дочка. Я знал, что помогаю семье, чем могу. Все это меня спасало. Моя писанина меня спасала. Я с самого начала относился ко всему в тюрьме, и к себе в том числе, как бы со стороны, придумывал, что я как будто бы просто поехал в экспедицию и собираю материал для книги.
– Был ли у Вас до этого писательский опыт?
– Нет. Я свой стиль вырабатывал долго. Увидите, когда будете читать роман – начинал с одного, потом «расписался». Сначала не совсем понимал, что я пишу. Хотя моей настольной книгой были «Записки из мертвого дома» Достоевского.
– Пытались ли Вы подражать кому-то из авторов лагерной прозы?
– Не подражал, да и не получалось. Считаю, что у меня сформировался свой собственный стиль. Книга была однозначно рассчитана не на среднестатистического обывателя, а на вдумчивого, умного читателя. Я мог бы писать упрощенным языком, но я знал, что мою книгу читают друзья, знакомые, интеллигентные люди, я рассчитывал на них, и имел их ввиду, когда писал свои заметки.
– Тем не менее это роман, а не просто тюремные мемуары?
-Да, это роман. Там есть главный герой, завязка, сюжет, развязка. Это не просто набор воспоминаний. Через меня в романе освещаются другие герои, между ними происходят взаимодействия, конфликты. И это, кстати, не мое определение жанра, издательство назвало это романом. Я бы себе никогда не позволил назвать свою писанину романом. Это уже сейчас я над собой подшучиваю – роман он написал!
– Какая главная тема книги?
– Прохождение героем тюремного срока в американской тюрьме, жизнь в тюрьме во всех ее аспектах. Рассказы о заключенных, их преступлениях и наказаниях.
– Названия глав романа – это, конечно, отдельный восторг. Они такие яркие, с юмором, иронией, с игрой слов и нестандартными ассоциациями. И спектр тех вопросов, которых Вы касаетесь и описываете, широк.
– Роман наполнен информацией, ранее абсолютно неизвестной русскоязычному читателю. Я рассказываю обо всех аспектах жизни в федеральной тюрьме США – питании, внутренней денежной системе, работе, контрабанде, взаимоотношениях и конфликтах заключенных разных национальностей, образовании, религии, сексе, свободном времени, занятиях спортом, надзирателях, бунтах и т.п.
Вместе со мной читатели шаг за шагом полностью погружаются в атмосферу закрытой для большинства территории – terra incognita, наполненной многочисленными конфликтами, переживаниями и своими маленькими радостями. Им предстоит узнать, как относятся остальные заключенные к русским зекам, за что можно попасть в карцер, сколько стоит бутылка водки, можно ли в тюрьме попариться в бане, какая валюта имеет там хождение, выгодно ли быть евреем или индейцем, как пронести контрабанду, как заработать деньги, можно ли заняться сексом, за что могут убить, что можно делать на свидании, как получить привилегированную камеру, за что можно попасть в США в тюрьму и о многом, многом другом.
– Знали ли ваши сокамерники и другие обитатели тюрьмы, что Вы о них пишете?
– Все знали. Я всюду ходил с этой своей сеткой с бумагами. В любом месте, даже когда нас запирали, во время бунтов, я все время сидел и писал. Когда в тюрьму стали приходить журналы с моими заметками, и все увидели, что это серьезно, некоторые подходили и говорили: «А напиши про меня тоже, расскажи и мою историю».
Русские очень смеялись над моими описаниями. Еще, бывало, так говорили: «Все хорошо, смешно, мне нравится, но че-то ты про меня плохо написал. Давай поговорим получше, перепишем».
– Была ли вам известна заранее дата освобождения?
– За полгода до окончания срока была уже известна, да. При условии, что ничего экстраординарного не произойдет.
– Вы, наверное, очень хорошо помните тот день…
– В последний месяц перед выходом из тюрьмы время как будто остановилось. До этого казалось, что оно там просто бежало, потому что я старался загружать себя по полной программе. Конечно, я ждал этого дня. Написал списки друзьям, что мне привезти. Но я отправлялся еще не сразу домой, а первые пять месяцев провел в «half way house», «доме на полпути», как называют этот этап после освобождения. Люди после федеральных тюрем живут в общежитии тюремного типа. Тебя выпускают на работу. Это как бы облегченный вариант тюрьмы. А после этого есть еще три года «пробейшн». Это гласный надзор. Тебе нельзя выезжать из Нью-Йорка, надо ходить в специальное отделение полиции раз в месяц отмечаться. К нам домой тоже могла прийти полиция в любое время дня и ночи.
– И чем Вы стали заниматься после тюрьмы?
– Друзья взяли меня в свое рекламное агентство. Но я там, скорее, числился. Мне потребовалось несколько месяцев адаптации, чтобы вернуться в норму. Поэтому я с удовольствием убирался поначалу в офисе, делал физическую работу. Но постепенно приходил в себя и в какой-то момент решил: Лева, пора возвращаться. Как раз тогда на конкурсе Евровидения победил Александр Рыбак. Я пригласил его в Нью-Йорк, и таким образом снова вернулся в бизнес. Потом организовал гастроли Хазанова и многих других российских артистов и исполнителей.
– Не было ли у Вас после освобождения трудностей с поиском работы?
– Я знаю десятки случаев, кода люди, выйдя на свободу, не могли устроиться на работу. Мне повезло, но только благодаря друзьям. У таких, как я, очень много бюрократических ограничений – тюрьма – это, конечно, клеймо. Я и не думал обращаться за работой не к друзьям.
– Все ли Ваши друзья прошли проверку на верность?
– Практически да. Первый отсев произошел после моего ареста, когда надо было собирать залог. Некоторые, конечно, побоялись так рисковать.
– Что Вас больше всего потрясло на вновь обретенной свободе?
– Первую неделю, если честно, хотелось назад, в тюрьму. Там все было проще, все было за тебя решено, но это состояние все же быстро прошло. У меня не было ни копейки денег, папа давал по 10 долларов в день. Я ходил, смотрел на огни ресторанов и думал, что уже никогда не смогу посидеть по ту сторону витрин. Дом мой был давно уже продан за копейки на оплату адвокатов. А поразили новые поколения сотовых телефонов, скайп и еще… электрическая зубная щетка. Почему- то вот до сих пор я ей радуюсь – какое это чудесное изобретение.
– А в тюрьме можно было пользоваться телефоном?
– Нет. Там были контрабандные сотовые по 2-3 тысячи долларов, причем самые простые модели. А телефон был общий, звонили из специальных телефонов-автоматов. Можно было делать 300 минут звонков в месяц. Звонки были дорогие.
– Как Вы попали на радио и почему стали ведущим именно прогнозов погоды?
– Друзья говорили мне, когда я еще сидел, в качестве «успокоительного»: «Вот, выйдешь, Левка, придешь к нам на радио». Я раньше никогда радиоведущим не работал. И вот еще из «дома на полпути» стал сотрудничать с одной радиостанцией, а теперь вот работаю на ДаНу Радио. Уже больше шести лет. А с прогнозами погоды – просто так получилось. У меня они довольно необычные. Особенно, когда я в настроении.
-Вам бы не хотелось вести свою передачу или ток-шоу?
– Такие мысли и разговоры были. Сейчас, помимо Нью-Йорка, я раз в неделю веду свою часовую передачу «Байки от Льва Трахтенберга». По понедельникам, на чикагском радио.
– Не планируете ли Вы написать новую книгу? Например, про жизнь и нравы обитателей Брайтон Бич?
– Написать, конечно, могу и мне есть что сказать и вспомнить. И не только о нравах. Но и об опыте работы импресарио. Есть много интересных историй. Многие из них, правда, не смогу рассказывать на публику, это сугубо личное. Может, когда уйду на пенсию, тогда будет больше времени для книг. Сейчас основная задача – опубликовать роман «На нарах с дядей Сэмом» на английском языке. Его уже переводят. А еще в мечтах, а может, даже и в планах – снять сериал по книге.
– Удалось ли Вам в вашей книге рассказать все без утайки?
– Думаю, что да. Получилось, как у Шолом Алейхема – когда он находился в грустном настроении, то писал все более жизнерадостные истории. Так и у меня. По большому счету, тюрьма – место с кучей ограничений и проблем, но книга получилась более веселая, чем грустная. Это отражает мой внутренний настрой. Там я сам не верил, что все это происходит со мной. На все смотрел глазами приехавшего в этнографическую экспедицию. Через эту призму и писал.
– Испытываете ли Вы зло по отношению к тем, из-за кого Вы получили большой срок или по отношению к этой стране, в которой все это случилось?
– Поначалу, конечно, был зол, но теперь уже отпустило, Бог всех рассудит. А на страну однозначно нет раздражения. Другое дело – на правоохранительную систему. В книге я привожу много примеров работы этой системы, пишу о ее недостатках. Я не говорю, что мы все в тюрьме были белые и пушистые. Но я однозначно увидел перегибы в правоохранительной системе, наблюдал, как федеральные агенты под присягой дают лживые показания, понял, на собственном примере, что из мухи там могут раздуть слона.
– Каков ваш девиз по жизни?
– Есть несколько. Ну вот, скажем, один: через тернии к звездам.
– Если одной фразой, каково оно, на нарах с дядей Сэмом?
– Тяжело. Но при правильном мировосприятии, выносимо. Одной фразой, пожалуй, не смогу. А целой книгой как раз и ответил.
– Вы вышли из тюрьмы другим человеком?
– Конечно. Мое восприятие жизни изменилось. Ушли моя ненужная фанаберия и заносчивость, и я могу теперь довольствоваться в жизни малым.
– И больше так рисковать не захочется?
– Ой, нет.
– На сколько вы, метео-ведущий, зависите от погоды?
– Как правило, на мое настроение погода не влияет. Но я чувствую персональную ответственность, когда погода плохая, а мне об этом надо объявлять.
– Из истории нашей общей родины мы знаем, что, посади русского, а тем более, еврейского интеллигента, в тюрьму, и выйдет он оттуда писателем и революционером. Писателем Вы стали. А в революцию не пойдете?
– Писателем я стал неожиданно для самого себя. Революционером не буду, я по-прежнему люблю Америку. И я, безусловно, совершил преступление. Но не считаю, что должен был все это время находиться в тюрьме. Меня оболгали, я вынужден был признать себя виновным, и я сполна за все поплатился – почти 10 лет были вычеркнуты из моей жизни. Но в результате я стал другим человеком.
– А Вы не участвуете в каких-нибудь общественных организациях для помощи заключенным, например?
– Я считаю, что это бесполезно, эту систему не сломать. Это напоминает борьбу с ветряными мельницами. Я и сейчас периодически слежу за судебными процессами и продолжаю видеть в них недостатки. Уголовное право здесь по-прежнему избирательное. Вся система очень серьезно прогнила. В Америке самое большое количество заключенных, даже в Китае, где населения в четыре раз больше, меньше заключенных. И здесь самые длинные в мире сроки.
Американская тюрьма никого не исправляет. Люди становятся более озлобленными и теряют связь с обществом. Там нет реабилитации. Нет стимула быть образцовым заключенным. Я старался первые полтора года. Тюрьма жестоко наказывает. Об этом и Достоевский писал, хотя и про тюрьму в России 19 века, но все его мысли актуальны и по поводу современной американской тюрьмы.
– Как Вы думаете, сложилась бы ваша жизнь в России?
– Тяжело сказать. Но я никогда не пожалел, что уехал. Конечно, если бы меня в России арестовали, такого срока я бы не получил. Да и не было бы такого дела вообще. И в те моменты, здесь, проходя через все эти мытарства, у меня бывали мысли – вот, в России бы… А так, половина моей сознательной жизни прошла в Америке, и потому я считаю себя русским американцем.
– На нарах с дядей Сэмом Вы посидели, как бы Вы описали отношения с ним сейчас?
– Они дистанционные. Настороженные. И с подозрением к дяде Сэму. С пониманием того, что от дяди Сэма надо держатся подальше. Независимо, в Америке ты, в России или где-либо еще. Если ты попадаешь в жернова этой системы, то она может тебя раздавить и поглотить.
В 2002 году, после ареста Льва Трахтенберга и русскоязычные, и американские газеты вовсю писали об аресте “русского рабовладельца” как о громком деле разоблачения русской мафии. Спустя четырнадцать лет и телеканалы, и репортеры из различных газет и журналов пишут статьи о его книге, берут у него интервью, делают телепередачи. Ему, действительно, удалось превратить этот негативный опыт проведенных в тюрьме лет в реалити- шоу на страницах романа. «На нарах с дядей Сэмом» уже номинирован на литературную премию Нос (Новая Словесность) фонда Михаила Прохорова.
Русская и советская литература богаты традициями лагерной и тюремной прозы. Но, пожалуй, впервые наш соотечественник написал автобиографический, интересный роман о закулисье американской тюрьмы. Глядя на этого интеллигента в очках и зная теперь о перипетиях его жизни, ловишь себя на смешанных ассоциациях из образов и Остапа Бендера, и писателей, отбывающих каторгу в царской России, и сочиняющих там романы, и тех, кто словом своим пытался бороться с советской системой, сидя за решеткой в брежневскую эпоху.
Во время интервью мы забирались на знаменитую для радиослушателей прогнозов погоды ДаНу Радио, крышу дома, в котором живет Трахтенберг. Небо, океан, ветер и тишина создают ощущение полной свободы. Наверное, это особенно способен оценить тот, кто когда-то был ее лишен.
«Каждое утро я поднимаюсь на крышу и смотрю на океан и в небо, и каждый день, глядя куда-то вдаль, я говорю «спасибо». Не знаю, кому я это говорю – но говорю.» – пишет в послесловии своего романа Лев Трахтенберг, бывший федеральный заключенный номер 24972-050.
