Авторская рубрика «Арт-параллели и меридианы»
Екатерина Лавриненко-Омецинская
Фотографии взты из из интернет-ресурсов
В её имени слышится плеск аплодисментов.
Она рифмуется с плакучими лиственницами, с персидской сиренью,
Елисейскими полями, с Пришествием.
Есть полюса географические, температурные, магнитные.
Плисецкая – полюс магии.
– Андрей Вознесенский
Майя Плисецкая… Кажется, что совсем недавно, 2 мая 2015 года ее душа отлетела в мир иной. Осталась совсем малость до столетия той, которую считают балериной ХХ века. Как будто самой судьбой была предначертана дата превращения в легенду именно в комплементарном ее имени мае, хотя до юбилейной даты рождения 20 ноября 1925 года оставалось всего несколько месяцев. В конце апреля она занималась в Москве подготовкой к своему 90-летию, а вернувшись в Мюнхен, где жила в последние время, еще успела побывать на футбольном матче. Сердечный приступ перечеркнул все планы той, кто до последнего не мыслила себе жизнь без сцены. Однако, как не вспомнить слова Бориса Пастернака: «Поэт умирает при жизни – или никогда».
Выше Майи только Бог!
– итальянская балерина Карла Фраччи
«А когда вы в последний раз видели Бога?» – так любил спрашивать Джордж Баланчин тех, кто оспаривал его трактовку Аполлона в балете «Орфей» Стравинского. Тем, кто видел на сцене хотя бы раз Майю Плисецкую, ничего не стоит ответить на этот вопрос с единственной поправкой – им довелось лицезреть БОГИНЮ.
Ее сценический облик настолько совершенен, что каждая поза могла бы быть статуей. Античный профиль с огромными глазами, лебединая шея, льющиеся линии рук, способных передать любой оттенок чувства. При этом фантастический темперамент, демоническую магию которого переоценить невозможно. И ум, острый, задиристый, беспощадный. Абсолютная точность жеста – на сцене и словесная адекватность – в разговоре. Книгу о себе она писала сама, по совету Галины Вишневской. И назвала ее знаково – «Я, Майя». И в этом не только параллель с вышедшей ранее «Галиной», но и авторитарное утверждение своей избранности.
Настоящий талант всегда остается самим собой,
независимо от обстоятельств.
-Булат Окуджава
Плисецкая вполне осознает божественное начало своего таланта, но и чувствует колоссальную ответственность перед ним, принеся в жертву этой миссии возможность иметь детей и даже реально отказавшись от репетиторства и педагогической работы, как это принято в балете, когда возраст требует подвести черту под сценической деятельностью. Ее эгоизм, вернее, эгоцентризм, – часть механизма самосохранения.
При этом она весьма обстоятельно консультировала и с царственным величием благословляла одаренную молодежь, основав даже конкурс собственного имени. Но Майя Плисецкая не соглашалась на рутинную выучку своих адептов. Поэтому у нее было собственных учеников, как у Вагановой, Мессерера, Улановой или Семеновой. Возможно, еще и потому, что дар этой балерины уникален и подражать ему невозможно. А сама она как бы вне всяких школ, хотя у нее были учителя, и прежде всего мать, киноактриса, очень рано заметившая ее одаренность, но, к сожалению, попавшая, как и отец, под колеса сталинских репрессий. Майе невероятно повезло, что ее дядя и тетя – легендарные Асаф и Суламифь Мессерер – не только не позволили после ареста родителей отдать ее и младшего брата в приют, как это было принято для детей «врагов народа», но, взяв племяшек на воспитание, обеспечили им профессиональное вхождение в балет. Правда, о ней лучше сказать, что она не взошла на сцену Большого, а прорвалась, сбежав преждевременно из эвакуации. А разве не так устремились навстречу своему призванию Серж Лифарь и Рудольф Нуриев?
Комета должна оставить после себя хвост.
Если ничего не оставил – ты работал зря.
-Майя Плисецкая
В ней было заложено какое-то дьявольское начало, с невероятной силой электризующее зрителя, когда она танцевала Кармен, Одиллию или Хозяйку Медной горы. Но бесовские рожки, как и у Вацлава Нижинского, удивительным образом сочетались с ангельскими крыльями ее легендарных лебедей.
Фантастический взрыв языческой пластики Эгины в «Спартаке» или чувственное буйство Вакханки в «Вальпургиевой ночи» оказываются абсолютно совместимыми с элегическими страданиями Одетты или трагической кантиленностью Умирающего Лебедя. Однако присущий Плисецкой стиль – это порыв к возвышенному, а не мольба о снисхождении к слабости. Воздушно-анемичные героини, которые с легкой руки Марии Тальони заполонили балет ХІХ века, – не ее стихия. Она бесконечно далека как от их сентиментальной кукольности, так и миловидной субтильности, столь характерных для многих балерин. Нет в ней и хрупкой беззащитности отрешенной от мирской жизни Жизели.
Ее лиризму скорее свойственен трагический романтизм страдающей личности. Она не фарфоровая статуэтка, а совершенная друза горного хрусталя.
Сама личность Плисецкой предполагала сопротивление жизненным коллизиям. Ее основной принцип – «лучше хуже, но свое!» Она посмела возразить великим Михаилу Фокину и Анне Павловой, у которой умирающий лебедь с покорностью судьбе склоняет голову на вытянутые беспомощно вперед руки. У Плисецкой же борьба продолжается до последней минуты в заломе всего корпуса назад – так, как будто она противостоит невидимым ударам фатума. Своим гением балерина возвышала до невероятных трагических высот образы Фригии, Джульетты, Мехмене Бану, Анны Карениной… Присущая ей потрясающая харизматичность с искрометным блеском выплескивалась в Китри и Лауренсии. Впервые увидевший ее в «Дон Кихоте» Рудольф Нуриев плакал от восторга. Позже он признавался Плисецкой: «Вы устроили пожар на сцене». Способность к драматическому перевоплощению делала некоторые ее историко-костюмные роли удивительно достоверными. Античные изгибы рук Фригии в сцене оплакивания Спартака в постановке Леонида Якобсона, ювелирная точность каждого движения Персиянки из «Хованщины» в сочетании с завораживающим томным взглядом, пастельная пластика «Дамы собачкой» и тонкая нюансировка «Чайки». В этом секрет продления ее сценического воплощения в балетах на музыку Родиона Щедрина, созданных по авторской хореографии.
Вначале было слово, так считается. А я думаю, что вначале был жест,
потому что жест понимают все, а слово не все.
-Майя Плисецкая
Колоссальный масштаб ее личности превращает даже мини-балеты – «Гибель розы» Роллана Пети и, конечно, «Болеро» и «Айседору» Мориса Бежара, – в драматические фрески, наполненные невероятной экспрессией, казалось бы, неземных чувств.
А «Умирающий Лебедь» на музыку Камиля Сен-Санса в постановке Михаила Фокина, особенно в записи 1959 года с партитурой фантастического аккомпанемента струящийся рук, настолько поразил зрителей, что пришлось биссировать его четыре раза.
И хотя она была предельно женственна, обладала жестким мужским характером, порой вызывающе бескомпромиссным и даже стервозно-мстительным. Она и сама сознавалась, что обиды забыть не может. К советской власти, забравшей в 12 лет отца и надолго лишившей ее матери, у нее были особые претензии. Но она не унижалась до сведения счетов. И снова возвращалась в Большой театр, безжалостно ее отвергший, но который она до конца жизни считала самой лучшей сценой в мире, собираясь на ней отпраздновать свое 90-летие.
Плисецкая изумительно говорила и писала – лаконично, веско и сущностно, превращая свои книги в достоверный протокол собственной судьбы, но при этом делая читателей причастными к обсуждению самых глобальных тем. И когда Сергею Петровичу Капице я назвала беседу с Плисецкой как самую запомнившуюся мне передачу «Очевидного-невероятного», он с живостью откликнулся, вспомнив точную дату записи, а также весь процесс, начиная с подъема по мраморной лестнице Музея изящных искусств имени Пушкина и самой темы, посвященной сверхестественным возможностям человеческого тела. Встречи с Майей Михайловной, действительно, запоминаются на всю жизнь.
Характер – это и есть судьба
-Майя Плисецкая
Подлинная стихия Плисецкой – роковые женщины сильных страстей типа Федры, Клеопатры, Медеи, леди Макбет. Что-то удалось осуществить, что-то она сознательно отвергла, но в чем-то сохранила за собой право на такой тип по жизни.
Остается только сожалеть, что задуманный ею в содружестве с Сержем Лифарем балет «Федра» так и не был воплощен на сцене Большого.
В ней было что-то эротичное, почти запретное. О ее романах ходят легенды. И она сама признавалась, что ни разу не встретила отказа. Однако Плисецкой по жизни был нужен комплементарный партнер. А вот с равновеликим, каким был Марис Лиепа, брак не сложился, и они очень быстро расстались, продолжая какое-то время совместные выступления, в частности в «Дон Кихоте», «Легенде о любви» и «Анне Карениной».
Ее бешеный темперамент и импульсивная энергия сметали все на своем пути. Многие годы Родион Щедрин не допускал ее к вождению автомобиля, ибо она стремилась до предела выжать газ. Вообще ей очень повезло с мужем. А ему еще больше! Как правило, он находился в тени прожекторов ее ошеломляющего успеха, но при этом спасал, поддерживал, помогал, смягчая повороты судьбы и резкости Майи по отношению к другим. Только к нему она прислушивалась, отступая на время от своей фрондирующей парадоксальности. Он продлил жизнь своей избранницы в балете на 25 лет, создав музыку к драматическим спектаклям, которые она разыгрывала средствами хореографии, когда классический танец по возрасту стал для нее затруднителен.
На сцене же неповторимая индивидуальность Плисецкой просто «фонила», как радиоактивные изотопы, пробивая самых непосвященных. Лукавое кокетство Китри и гордая непримиримость Лауренсии были в ее исполнении победоносны, а их жизнеутверждающая экспрессия просто сметала все преграды. Что уж говорить о Кармен, языком порой откровенной эротики утверждающей свое право на свободу выбора, даже ценой собственной жизни. Ею были очарованы многие. Достаточно посмотреть мемуарные фотографии. Плисецкая завораживала и покоряла. В течении 20 лет я видела ее в этой роли несколько раз, восторгаясь пластической декларацией фрондирующей независимости.
Пьер Карден, признав в ней свой идеал модели, по-рыцарски служил ей многие годы, безвозмездно поставляя целые обоймы сценических костюмов – начиная от «Анны Карениной» и для всех последующих спектаклей. Даже черное муаровое платье с раструбами, перехваченное темнозеленым атласным поясом, в котором она более десяти лет выходила на чествования в созданном при ее участии «Имперском балете».
Комета должна оставить после себя хвост.
Если ничего не оставил – ты работал зря.
– Майя Плисецкая
В ней все сошлось в магическом сплаве – природный дар, артистическая среда, человеческая судьба и эпоха. И хотя навигация русского балета в мире к моменту выхода Плисецкой на западную орбиту достигла стадии стабильного успеха, ей удалось взорвать все привычные каноны. Казалось, она танцевала не на сцене, а на мировом подиуме. Ее невозможно с кем бы то ни было сравнивать. Она уникальна в каком-то заложенном в ней божественном начале. Недаром Морис Бежар положил к ее 70-летнему порогу постановку специально созданного для нее балета «Аве, Майя». А 20 ноября 2010 года после юбилейного концерта Плисецкой, организованного Андрисом Лиепой в театре Chamles-Elysees, на Эйфелевой башне зажглось ее имя – Майя. Когда несколько лет назад после премьеры поставленной ею на сцене варшавского Большого театра «Анны Карениной» дирекция предложила исполнить этот балет, публика стоя всем залом запела традиционное поздравление «Сто лят». Мировое признание балерины подтверждает огромный перечень наград и премий.
Всем, кто видел Плисецкую на сцене, ее не забыть. Мне повезло. Только в «Кармен» на сцене Большого я видела ее четыре раза, том числе на чествовании Асафа Мессерера в 1983 году и на 700-м представлении «Лебединого озера». А еще были «Анна Каренина», «Дон Кихот», «Гибель розы», «Айседора»…
Она несла со сцены – даже если это только вскинутые в приветствии кисти рук – цунами чувств. А ее генетический код, реализуемый в только ей присущих жестах и пируэтах, своеобразным хореографическим автографом навсегда отметил в памяти миллионов зрителей эпоху Майи Плисецкой, еще при жизни ставшей легендой.