Портреты художников

Катря Кот

Мы просто шли… 

«Мы просто шли…/Following the inner Light» — проект Петра Бевзы и Мыколы Журавля, посвященный 200-летию со дня рождения Тараса Шевченко, демонстрация которого состоялась весной этого года в Украинском институте Америки (Нью-Йорк, США), а затем — в Национальном музеи Тараса Шевченко (июль, Киев). В экспозиции представлялись живописная серия Петра Бевзы «Каневское паломничество», подборка графических работ Мыколы Журавля «Шевченко — современник» и общий арт-объект «Несущие свет».

 

 

Делимся впечатлениями о киевской выставке, беседуя с художником Петром Бевзой. Вся прямая речь – его.

 

тільки-но збудували місто і навіть ще
не встигли його заселити а вже пророк
Єремія плакав над ним як над давно
спорожнілим

із кожної його сльози тоді виростало
при всякім домі сонце і всім казало що
не сонце воно а жовта кульбаба

і тільки-но сонце промовляло це як
сиве птаство обсідало його звідусіль
називаючи себе кульбабиними дітьми

але варто було вітрові хоча б легенько
повіяти як відлітало птаство геть і
вже не поверталося ніколи

Грицько Чубай. Плач Єремії

 

 

 

«Моя бабушка тоже ходила в паломничество — из-под Киева в Лавру. Дед был серьёзных коммунистических убеждений — и она тихонечко, дабы никто не заметил, украдкой от него ходила замаливать грехи семьи, и за детей, и за него прочитать молитвы.
И вот я попадаю в Канев, на Тарасову гору. Поначалу даже побаивался подниматься, думал, как бы все не было нарочитым, надуманным… Но пошел, пошел в обход обычного пути паломников. И вдруг откуда не возьмись идет мне на встречу эта каневская бабушка. Медленно, потихоньку, в огромных тяжелых ботинках, с палкой и мешочком — идет спокойно, вся в себе. Я, было, хотел сфотографировать, но как-то неловко стало, хотя она меня даже и не видела, да, вероятно, и не заметила бы. До такой степени она меня поразила, что я понял: вот он, этот образ пути, полного приятия движения», — рассказывает Петро Бевза.

Ты выражаешь меня лучше, чем я сам выражаю себя,
Ты больше для меня, чем та песня, которая создана мной.
(Уолт Уитмен «Песня большой дороги»)

Жёлтый напоминает глину. А глина – первый материал созидания. В конце концов, это еще и библейский материал. Так вот эта бабушка в тяжелых ботинках, ее ноги почему-то в глине, и вся она залита светом. Она идет под гору, опираясь на посох. Взгляд ее сосредоточен на себе. Но она от себя где-то далеко — значительно дальше, чем внутри. И вот она проходит. Художник не решается ее сфотографировать. Он вообще не особенно порывался подниматься на эту гору. Он не чувствовал это как паломничество. Он боялся, что это будет фэйк, попса, совок — что угодно, но не эта бабушка, полная сознательной веры, твердой, решительной воли, спокойного наполненного приятия и уже где-то за чертой эмоций. Художник вспоминает свою бабушку, убегавшую тайком от мужа, истового коммуниста, паломничать в киевскую Лавру, чтобы помолиться за всех. А мужу не нужно зря волноваться, не нужно и вовсе знать об этом. Она и за него помолится. Ведь это тоже — будто «игра». Кто-то назвал бы ее мудростью. Впрочем, там, где есть элемент секрета, неизвестности, тайны, — всегда присутствует игра.

А дальше — Георгий Победоносец на коне, то есть работа «Чудо Св. Георгия» из проекта Петра Бевзы «Игра». Тихо, медленно выезжает он из какого-то сказочного леса с большими листьями не то пальмы, не то папоротника — движущегося, полупрозрачного, как пряди, как косы, — и в такой же лес он вот-вот спрячется. И не видно уже, и не поймать — остается только чудо, как след.

 

 

 

 

 

Боже, я відходжу..
Мене вже не тримає на собі ця дорога.
Я вже не такий п’яний.
Місяцю, не тікай.
Вийду з-за сосни — ховаєшся.
Зайду — світиш.
Зачинаю бігти — стоїш за мною.
Стану — нема.
Лише темні сосни.
Сховаюсь за сосну —знов те саме.
Я є — тебе нема…
Нема…
Нема…
Є.
Нема.
Є… Нема!..
Я не вмію так яскраво проминати!..
Зачекай.. мені так хочеться
Постояти під тобою…
Може, ти не бачиш мене..

Олег Лишега. «Лебідь»

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Из комнаты в комнату перетекает свет. Его следами становятся лишь длинные темные тени — копьями тянуться они к стенам, прокалывают их, но не могут пронзить насквозь — пространство закрыто. На стенах желто и серо-красно. Так, будто бы солнце и метал объединились — не в борьбе, а в общем деле. От темной урбанистической бури — к светлому всеобъемлющему паломничеству.

 

 

«Всегда существовала некая традиция изображения святых. Георгий традиционно появляется с копьем, на лошади. Он величественно наступает на змея и пронзает его. Но на одной картине все выглядело по-иному. Георгий словно удивлен собственным действием — он попал копьем прямо в глаз дракону. А царевна смотрит на него спокойно, с непониманием указывая на кровавую жертву маленькой белой ладонью, как бы спрашивая: зачем? От шеи дракона кэтой ручке тянется тоненький поводок. Вот эта царевна итальянца Паоло Уччелло, вероятно, не одобряла идею «убить дракона», тем более – прирученного! Кого же тогда пришел спасать Георгий? От кого и от чего он спасает церковь и веру, олицетворенные образом царевны? И тогда я понял, что дракон – это все неизвестное, именно то, чего мы больше всего боимся. А если оно и вовсе не несет в себе опасности? А вдруг оно и вовсе не страшное? И вот попадается мне еще одна картина, на этот раз немецкого художника Альбрехта Альтдорфера, на которой святой Георгий изображен совсем маленьким, а копья вообще почти не видно. Он скачет на своем коне в каком-то свободном пространстве и отнюдь не выглядит героем. А выглядит частью огромного мира…

Бороться с невежеством, не страшиться неизвестного, переходить в новый мир. Мне кажется, что мы вышли на этот путь: подъем и энергия Майдана были невероятными, настоящими, неповторимыми. И каждому здесь уготована дорога, и у каждого есть выбор».

 

 

Заворожи мені, волхве,
Друже сивоусий,
Ти вже серце запечатав,
А я ще боюся.
Боюся ще погорілу
Пустку руйновати,
Боюся ще, мій голубе,
Серце поховати.

Тарас Шевченко. «Заворожи мені, волхве…»

 

Переход от «металла Журавля» к «солнцу Бевзы», от города к природе выглядит очень изящно и мощно одновременно. Будто бы пролетарий-революционер превращается в тибетского монаха, и этот переход наполнен спокойствием. Не существует потери, жертвенности, аскезы — только воля, осознанный выбор, мир. Не зря главным объектом выставки становится арка. «Конечно, арка — это переход, проход. Я искал идею, объединяющую проект. Думал о пути, походе… Хотелось также, чтобы слова Шевченко присутствовали. Так появился образ арки, на «потолке» которой, в проходе над головами — как звездное небо — мы написали его слова. И когда одна женщина выбежала с выставки в слезах — это было наивысшим проявлением понимания, благодарности».

 

Може, вернеться надія
З тією водою,
З цілющою й живущою
Дрібною сльозою.
Може, вернеться з-за світа
В пустку зимовати,
Хоч всередині обілить
Горілую хату.

Тарас Шевченко. «Заворожи мені, волхве…»

 

 

 

Петро Бевза говорит, что выставка в Нью-Йорке также поразила посетителей и вызвала определенный ажиотаж. Возможно, украинцы ходили на нее как на своего рода паломничество. Ведь их любовь оттуда, с другого, совершенно иного мира, тоже изменилась. Причастность, «украинскость» — стали иными. Боль, опыт, история у них — иные.

Заговорили о культурной эмиграции: что это? где ее границы? Петро привел пример из жизни Шевченко: «Поэт зря не посетил Италию, зря не получил европейскую инъекцию, – говорит художник. – Да, в Петербурге у него была возможность кое-что увидеть, особенно интересовался немцами, но живая встреча — это совершенно другое. Кроме того, она способствует собственной идентификации. Возьмем Веласкеса: что случилось с ним после Италии? Он стал еще более убежденным испанцем: белый воротничок, черная шляпа…

Я вспоминаю свою встречу с ван Гогом. Когда видишь эти совершенно удивительные работы — все становится понятно, и даже понятно почему — потому что вот это оно, настоящее».

«Как золото с огня, как дитя с купели, я выхожу с темного чистилища, чтобы начать новый благородный путь жизни». – Тарас Шевченко. «Дневник»

«Как-то сын посадил ирисы. И, как это часто бывает, ухаживать за ними начал я. Сначала поливал ростки – и все. Но со временем начал присматриваться: как зарождается бутон, как он растет, полнеет, набирается, развивается… и начал это зарисовывать. Получилось что-то вроде «дневника» жизни ириса. И удивительные вещи начали раскрываться. Мгновение, когда цветок меняется, – вроде бы у тебя на глазах, но все же незаметно. И прекрасный он до последней минуты, даже когда умирает, увядая, – будто бы еще одну жизнь проживает».

 

Прошедшее, грядущее, величье, любовь –
если существуют они без тебя, значит, ты существуешь без них.
Питательно только зерно;
Где же тот, кто станет сдирать шелуху для тебя и меня?
Кто справится с лукавством жизни – для тебя, для меня,
кто снимет для нас оболочку вещей?

Уолт Уитмен. «Песня большой дороги»

 

«Не рискую я такими словами, как «мессия». Больше импонирует слово «учитель». Живет себе человечество, а мир время от времени посылает ему учителей, приходящих для объяснения того, что они видят впереди. Это дается им откуда-то сверху, а они транслируют. Шевченко я отношу к таким учителям. Условный пантеон героев должно формировать государство, и отстаивать их, а не разбазаривать по всему миру».

«Думаю, Шевченко был, прежде всего, поэтом, не художником. Понимаете, во всем нужно упражняться. Если ты не работаешь день, неделю — теряешь форму. А догонять ой как непросто. Безусловно, у него есть очень интересные работы. Но также есть, мягко говоря, странные, где элементарные вещи нарушены только потому, что человек не развивал базовые навыки. Шевченко же не рисовал на протяжении месяцев, а то и дольше. С поэзией — другая история. Думаю, она все время была у него в голове, и перерывов общения со словом не было».

«Тарас Григорьевич был человеком, если процитировать Евгения Сверстюка, «первым в украинской культуре вознесся к свободе творчества как абсолютной внутренней духовной свободе» и постиг, а дальше и сформулировал, ключевой вопрос — о возможности объединения «вышнего» и «дольного» в правде каждого дня. Феномен Шевченко отображает национальную природу украинцев, их мироощущение, их прошлое и надежду на будущее. Для меня он не просто герой, а стратег, одаренный образным видением будущего. Стратегия — это прерогатива сильных. В истинно человеческом смысле сила —  усилие, идущее изнутри, из самой сущности человеческой природы. Шевченко-художник, в широком смысле, воспринимал эту силу как свет. Украинскую часть названия проекта мы взяли с его стиха «Доля» (судьба):

Ми не лукавили з тобою,
Ми просто йшли; у нас нема
Зерна неправди за собою».

Я прохожу под звездным небом арки, оставляю плакатный и полный боли город Мыколы Журавля, оставляю Майдан – и поднимаюсь на гору. На горе светло, ясно, широкая крутая речка огромной массой течет далеко внизу.

Місячна дорога вільна.
Я почекаю.
Олег Лишега. «Лебідь»