Екатерина Лавриненко-Омецинская

В основе проекта Оперного театра лежит желание привести
людей из мира ежедневной рутины в мир фантазии,
где обитают музыканты и актеры.                       – Йорн Утзон

Объединенные в сиднейском чуде в одно целое девять гигантских раковин, будто бы прислушивающиеся к ангельскому пению, распластаны по горизонтали у прибрежных вод залива. Однако скульптурные заломы крыш устремлены к небу, как бы декларируя известную греческую пословицу – “Боги видят со всех сторон”

Архитектура чрезвычайно зависима от заказчика. Что помогает архитектору реализоваться?

Творческий порыв? Харизма? Понимание конъюктуры рынка? А может быть случай? Вообще-то все вместе.

Эти вопросы невольно возникают в связи с творческой судьбой Йорна Утзона (Jørn Oberg Utzon), столетие которого отмечается в этом году.

Гениальность зодчего была признана еще при жизни. Впрочем, стоит предположить, что абстрактной гениальности не существует. Гений – это человек, сумевший создать что-то экстраординарное, недоступное по масштабу и оригинальности другим творцам. Для того, чтобы это произошло, требуется чрезвычайное стечение обстоятельств, которое запускает не поддающиеся объяснению механизмы подсознания. Совершенно невозможно понять и предсказать их. Однако анализ социальных, профессиональных, психологических предпосылок появления гениального произведения вполне возможен и достаточно увлекателен. Йорну Утзону удалось создать такое произведение. Это Сиднейская опера, с которой он вошел в историю, угадав наступающую эру органической архитектуры.

Самая большая заслуга Утцонав том, что он угадал будущую органическую архитектуру.

«Белый лебедь» Сиднея

Наверное, это сооружение знают все, даже те, кто никогда не был в Сиднее. Его невозможно забыть или не узнать, хоть однажды увидев на фото. Как все истинные шедевры, в своей уникальности похожее только на себя самого, онооднозначно стало архитектурным символом Австралии. Для знатоков же, Сиднейская опера является лучшим театральным зданием ХХ века.

Кажется, все случилось само собой – просто прилетел белоснежный лебедь и уютно примостился, распушив в восторге самолюбования раструбы крыльев, отраженные в синих водах Сиднейского залива. В этом замечательном, сотворенном из бетона и стекла творении, которое многие называют «застывшей музыкой», действительно, можно увидеть сходство с сюрреалистическим лебедем. Должно быть, его создатель, датский архитектор Йорн Утзон, так и не смог избавиться от детской привязанности к сказке своего соотечественника Ганса Христиана Андерсена «Гадкий утенок».

В сущности, «гадким утенком» в чем-то была сама Австралия, достаточно поздно приступившая к формированию своей собственной культурной среды, визуально оформляемой прежде всего через архитектурные сооружения. Застройка австралийских городов явно страдала провинциальностью. Запуск механизма демонстративного отхода от обособленности и маргинальности через приобщение к системе мировых культурных достижений, прежде всего элитарных, должен был состояться публично. А потому идею создания в Сиднее музыкального центра, включающего оперный театр и филармонию, решено было воплотить на государственном уровне, не замыкая круг представленных проектов только местными зодчими.

Так среди номинантов оказался европеец Йорн Утзон, для которого победа в этом международном конкурсе оказалась приятной неожиданностью. Равно как и представленный им проект легкого, как будто парящего над гладью залива здания, с крыльями-заломами, членящими пространство подиума на сцены разной величины, стал подлинной сенсацией для всех, кто его впервые увидел.

Гениальный шедевр Йорна Утцона– Сиднейский Оперный театр – стал единственным сооружением XX века в списке великих архитектурных символов минувших эпох.

Белоснежное чудо ХХ века

Воображение важнее, чем знание. – Эйнштейн.

В далеком 1957 году такие театры еще никто не строил. И дело не только в необычном архитектурном дизайне театрального комплекса, а в попытке состыковать в едином культурном центре все виды сценического искусства. Так, помимо зала, рассчитанного на полторы тысячи зрителей, а также концерт-холла с количеством мест на тысячу единиц больше, предполагалась постройка еще и драматических театров – большого и малого. Предусматривалась даже камерная – всего на 200 мест – студия. Кроме того, в ансамбль вошла колоссальная открытая концертная площадка, готовая принять до пятитысяч слушателей.

Такой конгломерат был оформлен как фрегат со вздыбленными ветром парусами, как будто бы готовый устремиться навстречу своей судьбе. И эта судьба весьма благоволила к театру, позволив ему в самый короткий срок превратиться в символ не только страны, но и континента. Австралия могла уже не демонстрировать свою уникальность только на уровне фауны, вынося на знамена государственного престижа кенгуру и утконосов. Хотя, разумеется, когда грянула Олимпиада, о них не забыли, и они, безусловно, внесли свою лепту в символику страны. Новый роскошный стадион также не подвел. Однако все-таки прощальный фейерверк омывал струями падающих огней прежде всего белоснежного любимца, с которым у каждого австралийца связана гордость за свою страну, сумевшую преодолеть вековую провинциальную отсталость и заявить о своей самодостаточности.

Олимпиада поставила Оперу на мировой пьедестал, выдав ей золотую медаль всеобщего признания и взяв символические зигзаги ее раструбов на свои знамена.

Подобного театра нет нигде. Объединенные в сиднейском чуде в одно целое девять гигантских раковин, будто бы прислушивающиеся к ангельскому пению, распластаны по горизонтали у прибрежных вод залива. Однако скульптурные заломы крыш устремлены к небу, как бы декларируя известную греческую пословицу – “Боги видят со всех сторон”. Наверное, не случайно континентальное празднование Нового года начинается роскошным салютом, озаряющим иконы Сиднея и всей Австралии – Оперу и мост Харбор-Бридж.

Нелишне напомнить, что «Белый Лебедь» был первым зданием в истории архитектуры, спроектированным при помощи компьютера, что позволило создать уникальное дизайнерское решение сводов, обеспечивших идеальную акустику залов. Более того, в отличие от традиционных театров, для которых эталоном служили в основном образцы предыдущих веков, всецело подчинявшиеся сословному принципу, в собранных под крышей Сиднейского театра залах царила атмосфера комфортного уюта не только для избранных. “Вы никогда от него не устанете, он никогда вам не надоест” – вот к чему в своих декларациях стремился Утзон.

Так был заявлен новый органический стиль архитектуры, который закономерно вписывался в пришедший на смену интернациональным железобетонным «коробкам» структурный импрессионизм с характерными криволинейными формами. И «Белый лебедь» Сиднея в дальнейшем был признан одним из эталонов этого направления зодчества, а Йорн Утзон его основателем.

Йорн Утцон опередил свое время и сполна расплатился за свою исключительность.

Издержки моцартианства Йорна Утзона.

Кто может быть самим собой,
пусть ничем другим не будет.    –Парацельс

 Однако именно то, что сделало возможным реализацию этого замечательного замысла – и прежде всего авторский максимализм – не позволило архитектору пойти на компромиссы, которые абсолютно не затруднили бы рядовую посредственность.

Казалось, поначалу судьба благоволила ему. Даже сейчас кажется невероятным, как удалось Утзону силой своего дарования и какой-то божественной окрыленностью пробить баррикады конкурса, в котором приняли участие 223 специалиста из 32 стран! Поразительно было и то, что на конкурс в 1957 году он подал скорее идею, а не четко выверенный, в том числе и в плане сметы, проект. Ставшую сейчас знаменитой Red Book, сброшюровавшую всего несколько рисунков и макетов. Но член жюри американский архитектор финского происхождения Ээро Сааринен сумел ее оценить и убедить всех в экстраординарности представленной заявки, которая окончательно была оформлена только в 1962 году в виде Yellow Book. Возможно, здесь сказалось родство одаренных необычным видением душ. А может быть, и причастность к скандинавской архитектурной школе, которую по праву возглавлял отец Ээро гениальный Элиэл Сааринен.

Нет сомнений, что разгадка победы была в абсолютной оригинальности замысла. В нем слилось все. Детство Йорна на берегу моря, навсегда оставившее ощущение полета чаек.

Профессия его отца, посвятившего жизнь кораблестроению. Возможно, обособленность скандинавского зодчества, настоянного на лаконичной простоте линий, не лишенных утонченной романтики, обеспечившая ему выпадение из стандартных проектов. Ведь во время войны Утзон бежал в нейтральную Швецию, а затем работал в Финляндии с Алваром Аальто, работы которого отличались неповторимым белоснежным стилем, взятым потом в Опере в качестве лейтмотива. Да и само время обучения архитектуре в период войны, когда практически отсутствовало коммерческое строительство, обычно сдерживающее полеты фантазии. Потом молодого зодчего «занесло» в Америку, подарившую встречи с отцами постмодернизма Фрэнком Ллойдом Райтом и Мисом ван дер Роэ, а также обогатившую его европейский архитектурный багаж образами не только манхеттенских небоскребов, но и мексиканских пирамид. Именно от них он позаимствовал идею единой платформы, на которой в Опере расположил композицию из отдельных «парусов». К этому следует добавить и впечатления от ар-деко, основоположником которого считался эмигрировавший в США Элиэл Сааринен. Этот стиль оказал несомненное влияние на праздничный дизайн зрительных залов «Лебедя».

В итоге Йорну Утзону удалось аккумулировать в себе органичный фьюжн элементов различных культур, одинаково привлекательный как в экстерьере, так и в интерьере.

Именно в подобном ключе были решены первые самостоятельные разработки зодчего, в частности, отмеченный еще в 1945 году Малой золотой медалью проект концертного зала для Копенгагена, так и оставшийся нереализованным. Та же судьба ждала и его вариант восстановления Хрустального дворца в Лондоне, разработанный для конкурса в следующем году.

Один из английских архитекторов, Максуэлл Фрай, так оценил работу своего молодого коллеги: “Поэтично и вдохновенно, но больше похоже на мечту, чем на реальность”.

К приближающемуся сорокалетнему барьеру Йорну Утзону удалось осуществить совсем немного. По-видимому, не случайно построенная им для собственной семьи вилла находилась вблизи гамлетовского Эльсинора. И вот наступило время, когда судьба на сакраментальный вопрос: «Быть или не быть?» ответила утвердительно, подарив ему целых 7 лет упоительного осуществления своего замысла.

Однако со временем одухотворенность и неординарность Утзона неизбежно должны были столкнуться не только с непониманием менее утонченных натур, но и с коварством завистников, стремившихся к тому же присвоить себе честь создания всеми признанного шедевра.

Уже к 1963 году предел необходимых расходов был поднят до 12,5 миллионов фунтов при первоначально планируемой смете до 3 миллионов. Это не удивительно, ибо победивший на конкурсе проект был скорее похож на эскиз или скульптурную метафору. Сама неоднозначность замысла априорно предполагала творческий поиск по ходу строительства и, к сожалению, явное превышение планировавшихся расходов. Невольно вспоминаются строчки Марины Цветаевой: «Что же мне делать, певцу и первенцу, с этой безмерностью в мире мер?» В настоящее же время установлено, что архитектор стал жертвой коррупции местных властей и подрядчиков, по крайней мере, на порядок завысивших стоимость квадратного метра Оперы по сравнению с мировой стоимостью подобных сооружений.

Вначале Утзон был настолько увлечен, что не придавал значения финансовым затруднениям и все сложности пытался решить с моцартианской легкостью. Когда начался сбор пожертвований, он, например, вызвался продавать поцелуи по сотне фунтов за штуку. Да, да, так было, ибо вступивший на землю далекого континента голубоглазый светловолосый варяг пользовался невероятной популярностью среди местных дам. Его благоразумно остановили и предложили собрать деньги более привычным способом – через лотерею. И нужная для начала строительства сумма была получена уже через две недели. Казалось, все чудесно. Австралийская элита от него в восторге, а набранная им в Европе команда готова преодолеть любые технические трудности. Само же строительство объявлено делом государственной важности.

Невероятная одержимость идеей, богатство поистине гениальной фантазии и чистота помыслов помогли зодчему привлечь множество сторонников, а главное –собрать команду самых талантливых  конструк­торов, инженеров и акустиков.

В созданном позднее документальном фильме «Грань возможного» один из его коллег так вспоминает те времена: «Мы были словно джазовый оркестр –каждый точно знал, что от него требуется. Мы провели вместе семь абсолютно счастливых лет».

Сам же Йорн также напишет книгу с подробным описанием вклада каждого в общее дело, которое было бы невозможно осуществить без высочайшего профессионализма и энтузиазма его участников.

Однако засуха 65-го года, на ликвидацию последствий которой были истрачены оставшиеся от лотереи деньги. Потом – поражение лейбористов на выборах, которое привело к приходу правительственного клана, под прикрытием государственных интересов заботившегося только о выкачивании денег в свои карманы. Нашелся и Сальери. Им стал министр общественных работ Дейвис Хьюз, в прошлом школьный учитель. Мелкими интригами этот ограниченный человек вынудил Утзона отказаться от руководства строительными работами и в 1966 году покинуть Австралию. Следующие семь лет и огромные суммы денег – в 3 раза больше потраченного автором проекта – ушли на то, чтобы изуродовать первоначальный замысел. К счастью, практически не пострадал принесший мировую славу Сиднейской опере внешний вид, но распродажей за копейки выписанного из Европы Йорном сценического оборудования и приспособления интерьеров ко вкусам новых исполнителей всему комплексу был причинен непоправимый вред.

Парадоксы судьбы

Для внимательного взора, судьба – это только развитие характера.  –Астольф де Кюстин 

Для самого же зодчего история с Сиднейской оперой оказалась парадоксально трагичной. С одной стороны, уже в молодости он сумел создать эпохальный шедевр и к тому же лучшее здание на целом континенте, но с другой, то, что и в Сиднейской опере Йорну Утзону не удалось полностью воплотить свои замыслы, как бы подсекло его креативные порывы.

Своеобразным «Реквиемом» по загубленным идеалам стало ритуальное сожжение на пустынном берегу фиорда всех последних макетов и чертежей «Белого лебедя», так и оставшегося единственной значимой работой его жизни.

Хотя в последующие годы навязчивое стремление все-таки осуществить задуманное  подталкивало зодчего на многочисленные вариативные авторские повторения. Так, в Нью-Йорке по его проекту было построено здание аэровокзала, своего рода Опера в скромном исполнении. Более роскошным удалось сделать в 1982 году для Кувейтской Национальной Ассамблеи – комплекс из двух залов, расположенных на берегу Персидского залива. Пожалуй, только еще один после Сиднея крупный архитектурный проект за рубежом. Однако в 1991 году здание существенно пострадало во время нападения Ирака на Кувейт, а восстановленное после войны сооружение сильно отличалось от первоначального замысла автора. В трагические тона окрашен и нашумевший, но оставшийся неосуществленным проект театра в Цюрихе.

В результате за Йорном закрепилась репутация зодчего, над которым висит проклятие нереализованности. Он оказался на мелководье малобюджетных проектов, выполненных, как всегда, неординарно, но в камерном формате. Это обстоятельство морально не могло его не угнетать, лишив той отчаянной пассионарности, которой Утзон покорил Австралию.

Однако не только творческая обесточенность, но и незаслуженное забвение ожидали архитектора. При открытии Сиднейского театра 20 октября 1973 года, специально пожаловавшей для этого английской королевой Елизаветой II не было произнесено его имя, хотя в один из предыдущих визитов в Австралию монархиня принимала зодчего на борту своей яхты.

Более того, фамилии Утзона не оказалось и на мемориальной табличке у входа, где перечислены те, кто осуществил этот проект, в частности и его злой гений Хьюз.

В сущности, с неблагодарностью современников сталкивались очень многие архитекторы. Например, Шарля Гарнье, создавшего Гранд Опера, просто забыли пригласить на открытие, и ему пришлось покупать билет. Огюсту Монферрану, гениально преодолевшему все трудности постройки Исаакиевского Собора, отказали в погребении в нем, хотя он отдал ему все свои силы и скончался, простудившись на открытии. Изгнанным из столицы оказался и Растрелли, создавший уникальные царские дворцы в Петербурге.

Возможно, это плата творцов за исключительность. Или проблема скрыта в колоссальной зависимости зодчих от власть имущих. Или впротиворечии между идеей и возможностью ее реального осуществления. Или в том, что Йорн Утзон опередил свое время …Во всяком случае, над ним как бы витала тень датского принца Гамлета, и вся его жизнь балансировала в координатах «быть или не быть».

 

Запоздавшее признание

Чины людьми даются, а люди могут обмануться.
                                                     – Александр Грибоедов

Но все же главное состоялось. Йорна Утзона признали. Его гениальный шедевр – СиднейскийОперный театр – стал единственным сооружением XX века в списке великих архитектурных символов минувших эпох наряду с Пирамидой Хеопса, Парфеноном, Петрой, Айя-Софией, Тадж-Махалом, Кремлем, Эйфелевой башней… Более того, он превратился в знаковый образ целого континента. И, наконец, достойно себя презентовал в современном марафоне «Семь чудес мирового зодчества».

Но самая большая заслуга Утзонав том, что он угадал био-структурализм как архитектуру будущего, которая заявит о себе именами Нормана Фостера, Ричарда Роджерса, Ренцо Пьяно, Сантьяго Калатравы, Фрэнка Гери, Захи Хадиди многих других выдающихся и просто талантливых последователей, взявших на вооружение и его вздыбившиеся паруса, и створки раковин, и дольки апельсина, послужившие по признанию самого зодчего толчком к первоначальному замыслу.

Придут и награды. Прежде всего, спохватятся в Австралии, где в год Миллениума ему присвоят звание почетного доктора Сиднейского университета, а в 2003 году произведут в рыцари, презентовав ключи от города его славы.

Тогда же он получит и мировое признание, став лауреатом высшей архитектурной награды – Притцкеровской премии, по престижу приравненной к Нобелевской.

Опера была первым зданием в истории архитектуры, спроектированным при помощи компьютера.

Более того, ему было предложено участвовать в реновации Оперы с максимальным приближением к первоначальному замыслу, а также с учетом пожеланий по улучшению акустики и дизайну некоторых помещений. Над этими проектами он работал последние годы жизни вместе с сыном и внуком, с которыми, кстати, тоже не всегда находил общий язык.  Однако из всех проектов пока реализована западная колоннада, пристроенная к зданию театра, торжественное открытие которой в 2006 году в присутствии королевы Елизаветы II должно было стать запоздалым актом чествования ее создателя. Но он не приехал, как и ранее пренебрег многочисленными приглашениями посетить Австралию. По-видимому, нордическое достоинство не позволило ему упиваться пришедшим наконец признанием, как и простить всех тех, кто сломал ему жизнь, годами не позволяя крупномасштабно себя реализовывать.

По иронии судьбы на полную трансформацию Оперы снова не хватило средств. Таким образом, 29 ноября 2008 года, пройдя в апреле девяностолетний барьер, Йорн Утзон ушел из жизни, так и не увидев в законченном виде свой шедевр, ставший достоянием истории архитектуры. Ведь история – это не то, что проходит, а то, что остается.

Единственное, что в какой-то мере компенсировало удары судьбы по его авторским замыслам и амбициям, было финальное создание в Ольборге, где зодчий провел детство и юность, культурного Центра, который можно рассматривать как своеобразный мемориал мэтра самому себе. Так он странслировал свой код гениальности в архитектурный образ, воплотивший основные авторские идеи по формообразованию пространства и, к сожалению, ставший его лебединой песнью. Наверное, не случайно, первая экспозиция выставочного зала Центра посвящена «Белому лебедю» Сиднея.

И сейчас в год его столетия зодчего и в канун десятилетия смерти стоит вспомнить, чтов 2007 г. он стал единственным архитектором, чей проект был прижизненно объявлен ЮНЕСКО памятником Всемирного наследия.