Велерий Пономарев, интервью для ELEGANT NEW YORK
Октябрь 2013. New York
[quote style=”boxed”]Я давно знала, что в Нью-Йорке живет легендарный музыкант, перебравшийся в начале 70-х каким-то невероятным образом из СССР в США и ставший одним из ведущих трубачей джазового бомонда Нью-Йорка, в то время, в большинстве своем, состоящего из музыкантов афро-американского происхождения. Конечно, интервью с ним было очень желанно, но казалось маловероятным.
Случайная встреча на одном из вернисажей положила начало нашему знакомству, small talk после его выступления в Zinc Bar,дал повод для долгожданного интервью. А чтение книги, написанной героем сегодняшней беседы, укрепило в уверенности, что разговор окажется не только занимательным, но и подарит немало свинговых пассажей в смене тем и блистательных разговорных импровизаций. Все ожидания оправдались, что доставило удовольствия, которое, очень надеюсь, разделят и читатели Elegant New York.
Валерий Пономарев начинает свою книгу “На оборотной стороне звука» фразой: «Если бы я собирал по одному центу каждый раз, когда приходится отвечать на вопрос: «Как ты попал в оркестр Арта Блейки,?», «Как ты убежал из Советского Союза?», «Как ты в Москве научился так играть джаз?», – я бы сегодня был миллиардером. Поэтому, я решил ответить на эти вопросы раз и навсегда.”
Как после такого вступления задавать музыканту те же самые вопросы, хотя прекрасно понимаешь, что именно они, в первую очередь, заинтересуют тех, кто не читал «На оборотной стороне звука», но хотел бы побольше узнать о легендарном трубаче из России – в 70-е годы покорившего Нью-Йорк.
Поэтому я решила спросить так: «Валерий, скажите, о чем вас, как правило, НЕ спрашивают на интервью, но о чем бы вам хотелось рассказать». Да, вопрос был задан, но…, оказалось что мой собеседник, как истинный джазмен, сам создает как темы, так и вариации к ним, а я люблю слушать джаз и с радостью доверилась Маэстро.
В.П. Вы знаете как возникла идея написания книги «На оборотной стороне звука»? Мой агент Reggie Marshal однажды организовал моё выступление перед студентами и после этой встречи, на следующий день, сказал: «Валера, пиши книгу!» Я говорю – с какой стати? Я музыкант, мне не до этого. “Ну а ты же сам вчера сказал, что это то же самое!”
Да, это правда, я всегда утверждал, что сыграть соло или написать музыку – это то же самое, что и рассказать что-либо интересное. Те же законы и приемы. Сначала создаётся напряжение, потом развитие темы, потом наступает кульминация, и т.д. И, как в музыке, очень часто начинается тем же чем кончается.
[quote style=”boxed”]Но я ведь никакой не писатель, я музыкант, но эти принципы я изучил давно с музыкальной точки зрения. Так что взялся и написал. И, надо сказать, очень увлекся. Каждый день меня ждал чистый лист бумаги и каждый день я старался его заполнить чем-то увлекательным.
Получилась книга, очень симметрична, написанная по всем законам музыки: она начинается с маленького заявления – маленькая глава, потом большая довольно-таки, потом много-много глав одинаковых по размеру, потом одна большая и потом одна маленькая. Как в музыкальной композиции. (смеется)
Т.Б. Таков был план или это получилось спонтанно?
В.П. Ну, в общем, всё шло по плану. И там есть загадки всякие…
Т.Б. Интрига.
В.П. Да! Секреты этой книги – там очень много между слов, недоговоренностей. Что-то вибрирует и дрожит, – это привлекает внимание, увлекает за собой. Я намеренно создаю напряжение.
Вот есть аккордная нота и прежде чем в неё прийти, разрешить мелодию именно в этом аккордном звуке, я создаю напряжение, я вокруг этой ноты играю… Так же и в книге, всё то же самое: создаётся напряжение, затем оно разрешается, тут же начинается что-то другое, тут же за ним, новая интрига и так вся книга идёт.
Мне, знаете, сколько раз люди говорили: “Валера, невозможно оторваться! Как взял, как сел, так тут же её всю и прочитал!”. И до того доходило – ко мне пришёл товарищ мой, ругаться. “Валера, что ты со мной сделал? Купил книгу, стал её просматривать на сон, до утра не мог оторваться! У меня весь день потом был испорчен” (смеется)
Т.Б. Да, я тоже прочла на одном дыхании. Она же в стиле джаза написана.
В.П. Да. Вы знаете, сколько раз мне люди говорили, что она не написана, а сыграна? Что мой рассказ свингует. Потому что, я же все слова так выбирал, я же джазовый музыкант. Я все слова на слух проверял.
ART BLAKEY
ТБ. Жаль, что ваша книга обрывается, когда вы уходите из оркестра Арта Блэйки (ART BLAKEY JAZZ MESSENGERS), а это начало 80-х! Что же было дальше?
В.П. Книга не обрывается. Да, она заканчивается тем, что я ухожу из оркестра Арта Блэйки. Мой агент настойчиво уговаривал меня, что ещё надо писать главу, нельзя так заканчивать. А я ему: “Слушай, это моя книга, моя история! Вот я хотел в оркестре играть, это была моя мечта, вот я в нём играл, я мечту свою воплотил,- на этом конец этой истории”. И потом, я же вкратце написал, что после этого жизнь моя музыкальная продолжается и, что я собираю материал для новой книги под названием “Две Лолиты” (смеется). Но это шутка, – это как у Набокова, который писал на двух языках и, во-вторых, опять интрига – девушки же (смеется).
Т.Б. Заинтриговали. Что делать, будем ждать продолжения.
В начала 70-х, когда вы приехали, СССР и США были совершенно разные миры – Это было, как прилететь с другой планеты, наверное?
В.П. Да, это было совершенно невероятно – я попал в какой-то иной, нереальный мир наполненный знакомыми по магнитофонным записям звуками и ритмами джаза. Ведь живя в Москве я знакомился с джазом по записям сделанным с «Голоса Америки».
[quote style=”boxed”]До того как я впервые услышал запись «Прогулки по блюзу» Клиффорда Брауна, у меня были смутные представления о джазе. Но, то что я услышал превзошло все мои ожидания: не только живая страсть, но и абсолютная точность, чистота и совершенство каждой ноты в соло трубы совершенно потрясли меня. Звучала настоящая, неприкрытая, неподдельная Правда. В тот момент я понял, что мое музыкальное существование может быть связано только с такой музыкой.
И с этого момента я начал носиться по Москве в поисках записей Клиффорда Брауна, пленок или пластинок. Но, найти что-либо было очень сложно и самой первой записью оказалась пластинка Арта Блэйки и «Посланцев джаза» под названием «Стонущий». Запись произвела на меня потрясающий эффект. Я слушал ее целыми днями. Вскоре я мог пропеть все соло с пластинки. Не только соло Ли Моргана (труба) и Бенни Голсона (саксофон), но и Бобби Тиммсона (фортепьяно), и Джими Меррита (контрабас), и самого Арта Блэйки ударные).
Кто-то посоветовал мне списать соло и посмотреть, что я из этого могу извлечь, сравнивая ноты с соответствующими аккордами. Очень скоро я наткнулся на музыкальные речевые единицы, музыкальные фразы или «ходы», как мы потом их называли. Я наткнулся на золотой источник. Я сидел дома, раскапывал источник день и ночь, разбирая аккорды на пианино, транспонируя фразы во все тональности, применяя их в собственной импровизации на разные темы. Я и оглянуться не успел, как начал разговаривать на языке джаза.
Т.Б. В советской Москве вы постигали тайны американского джаза по записям великих джазменов, но думали ли вы тогда, что через несколько лет будете играть в оркестре Арта Блэйки «Посланцы джаза»?!
Валерий Пономарев в оркестре Арта Блэйки “Посланцы джаза” ,1980 год.
В.П. (смеется) Как такое могло прийти мне в голову! Но все равно начало моей мечты было положено именно тогда.
Так или иначе, но в 73-м году я приехал в Америку. И вы знаете, обо мне по всему Нью-Йорку прошёл слух: приехал парень, играет, как Клиффорд Браун. И стали меня называть «московский Клиффорд Браун».
[quote style=”boxed”]Оркестр, в котором он играл, после его гибели уже не существовал – он молодым погиб в автокатастрофе, еще в 1956 году. В 1990 году, в память Клиффорда Брауна, на его родине в городе Wilmington штат Delaware решили сделать большое выступление, – собрали весь его оркестр, всех тех же людей, которые с ним записывались. А на месте Клиффорда кто? Валера. Вот так вот.
Жизнь такие создаёт ситуации, их придумать невозможно. Как часто говорил Арт Блэйки “Правда жизни – она невероятнее выдумки”. Никакой писака этого не придумает. Знаешь правду – не бойся её сказать. Он всегда так говорил: “If you know the truth – don’t be afraid to say it.”
Т.Б. Я знаю, что у вас все подробно написано в книге и что в интервью сложно кратко ответить на этот вопрос, но все же, задам вопрос, который задают все: как вы попали в «Посланцы джаза»?
В.П. Когда я приехал в Нью-Йорк, я старался проводить в джазовых клубах все свое свободное время, слушая великих музыкантов и стараясь играть с ними в джем-сейшн.
В московские времена я и мои товарищи считали Арта Блэйки вместе с Луис Амстронгом, Дюком Элингтоном, Каунтом Бэйси, Чарли Паркером, Клиффордом Брауном, Сонни Роллингзом, Джоном Колтрейном богами джаза.
И вот однажды, один из музыкантов, с которым я недавно участвовал в джем-сейшн, представил меня Арту Блэйки. Он сказа: «Посмотри, Бу, этот малый взаправдашний русский, он играет, как Клиффорд Браун. Арт просверлил меня испытующим взглядом: «Где твоя труба?», спросил он.
-Я оставил трубу дома, я принесу ее завтра.
-Тогда завтра и поговорим, – сказал мистер Блэйки.
Так я усвоил первый урок от мастера: никуда не ходи без своего инструмента.
Как ни сложно мне было поверить, на следующий день я играл с ними в клубе «Five Spot». Арт не только запомнил меня, но и не спутал с каким-нибудь туристом, который, очумев от Нью-Йорка, пытается выкинуть сумасшедший номер в джаз-клубе. Большинство музыкантов могут отличить друг друга в толпе народа. Арт Блэйки узнал меня. Я видел это в его глазах, у него был взгляд, опознающий своих. Он знал, что я «посланец» из России.
Через несколько лет, когда я уже играл в оркестре, Арт скажет: «Валерий был «посланцем» задолго до того, как он поступил в «Посланцы джаза». И еще он мне сказал: «В тот вечер, когда Валерий играл с нами в первый раз, Монк находился в публике. Телониус мне сказал: «Бери этого парня, в нем настоящий дух.».
[quote style=”boxed”]Через два с половиной года, когда из оркестра ушел Билл Хардмен, меня пригласили в «Посланцы». Я с конца 76-го по конец 80-го, безостановочно, путешествовал с «Посланцами» по всему миру, выступая в лучших концертных залах, клубах, фестивалях, радио и телевизионных передачах и записал одиннадцать пластинок с Артом Бэйки и «Посланцами джаза».
Т.Б. Кажется, что все это было предрешено, еще в Москве, когда вы впервые услышали запись «Посланцев». Это был ваш шанс, и вы его реализовали.
В.П. Да, это была дикая мечта и невероятная история поступления в этот легендарный оркестр.
Чтобы парень, из Советской России, оказался в лучшем в мире джазовом оркестре, который традиционно всегда был только из музыкантов американских африканского происхождения! До сих пор этому не верят. До сих пор люди думают, что это всё какая-то выдумка. Но это правда, я играл с Артом Блэйки, делал записи.
Своих дисков у меня восемь и еще с ним одиннадцать. Также у меня много записей с другими музыкантами. Мои диски – это где моя музыка и я – руководитель. Кстати, когда они выходили, то все получали очень высокие оценки самых уважаемых изданий, которые работают с джазом. Все получали или пять из пяти звёзд, или четыре из четырёх, или чуть поменьше, за редким исключением. Могу признаться, что, как правило, ко мне критика относится очень хорошо. (смеется)
Т.Б. Значит, нью-йоркский джазовый мир, вас очень быстро воспринял, как своего?
В.П. Ну да, если вы говорите на том же языке, то люди вас слышат и понимают. И наоборот, подходит человек и он что-то из себя выкамаривает. Как, к примеру, в театре, в роли китайца выходит некто и вроде по-китайски говорит. Но, на сам деле, никакого китайского языка нету, просто набор звуков похожих. Китаец сразу поймёт, что это не китайский язык. Так же и здесь, люди слышат, что человек на нашем языке говорит и нормально воспринимают его, вот и все.
Т.Б. А каким был Арт Блэйки в жизни?
В.П. Он был блестящий мужик. И всегда шутил, считал, что люди шутку лучше воспринимают: “Buy our records, God knows we need the money!” – «Покупайте наши диски! Как перед Богом говорю, очень деньги нужны» А сам богатый человек был, во всяком случае, к концу своей жизни он очень был богатый. Шикарная квартира одна, другая, Роллс Ройс и т.д.
Т.Б. Говорят, что джазмены, как правило, не очень много успевают зарабатывать за свою жизнь.
В.П.Кто заработает, кто нет. У Арта Блэйки был период, когда заработка никакого не было, но тогда меня здесь не было,- ничего не могу прокомментировать. Но работал он всегда очень много и всегда был востребован. Его оркестр очень любили по всему миру, очень популярный был оркестр, до сих пор у него очень много поклонников.
И вдруг в таком оркестре русский появляется! Причем, Арт Блэйки этим очень гордился: «Вот, приехал парень из России, говорит на нашем языке, как будто он в Гарлеме родился» Это всех потрясало и в газетах даже писали об этом очень много.
Т.Б. Вы способны к языкам, как я поняла из вашей книги. В Москве вы закончили какие-то курсы, приехали сюда – и начали говорить! Это благодаря музыкальному слуху, наверное.
В.П. А что вы думаете, – музыка – это язык. Музыкант, который начинает изучать музыку, он быстро понимает, что это тот же самый язык… Между прочим, научиться играть и в особенности импровизировать – это не просто похоже, это одно и то же с изучением языка.
Т.Б. Интересно. Но, коль зашла речь об импровизации, вы натолкнули меня на вопрос. Я очень люблю джаз, но для меня, как для дилетанта, это, в первую очередь, полёт фантазии, эмоциональный взрыв, свобода, – такой полный отрыв… Но, когда я прочла вашу книгу, у меня появились сомнения: какая же это импровизация, если все рассчитано, выверено, все в «рамках музыкального закона»! (смеется)
В.П. Одну секундочку. Вот вы говорите сейчас – вы импровизируете или говорите по просчитанной схеме? Как строится ваша речь?
Т.Б. Что вы имеете в виду – модуляции голоса?
В.П. Нет, вообще вот, речь. Вы же её все законы знаете, вы же профессиональный человек. Вы знаете, как предложение строится, вы знаете, где какие запятые, как передать вопрос или выразить эмоции словами…
Т.Б. Вы имеете в виду, что импровизируя в музыке вы ведете свой разговор, используя музыкальные фразы, как слова?
В.П. Ну да, мы все привыкли говорить и не замечаем, как это делаем. У нас плавная естественная речь, мы выражаем речью свои мысли, но когда-то мы все учились этому, изучали правила, да ещё как!
Т.Б. Хорошо, тогда скажите, когда вы импровизируете, вы знаете, что будет дальше, куда вас «занесёт»?
Т.Б. Но не до конца.
В.П. До конца и не нужно. Я могу знать и до конца, если мне нужно. Но когда шахматист сидится играть, у него есть много возможностей. И он их осознаёт сразу. Он может так пойти, или этак, и он знает, что после этого последует. Так и здесь.
[quote style=”boxed”]И ещё интересно другое. И я часто говорю это своим ученикам: аккорды надо запоминать, чтобы они автоматически звучали в вашем сознании. Потому что, когда вы уже играете, думать-то поздно! Представьте себе, раз-два-три-четыре, музыка идёт – только начали думать, а уже поздно!
Т.Б. Я попрошу вас ответить мне на следующий вопрос по-настоящему искренне, – не как журналисту и не как «надо ответить», а «как на духу» , потому что иначе неинтересно, нет смысла и спрашивать (смеется). Для кого вы играете? Для “своих”, т.е., для профессионалов, для тех, которые поймут и оценят все ваши «ходы», класс, высший пилотаж, технику, мастерство и т.д. Или для публики, которую хотите зацепить эмоционально?
В.П. Для музыки. Я играю ради самой музыки. Музыке мы чувства отдаём, потому что если чувства нет, то нечего будет и выразить, и публика это сразу замечает и реагирует. Чувства, переживания – вы их музыкальными средствами выражаете. Вы играете не для себя, не для публики – вы играете для музыки.
Т.Б. Но Вам важно быть понятым вашими, скажем, музыкальным коллегами, или важно просто выразить себя?
В.П. Если я выполняю своё же правило – играю для музыки, – то меня, кто нужно, поймут. И речь мою поймут, и оценят.
Т.Б. Вы думаете, что это свойственно всем музыкантам или именно джазовым музыкантам?
В.П. Это относится не только к музыке, а вообще к искусству. Если вы выполняете закон искусства, причём, любого искусства, – музыки, джаза, живописи, прикладного искусства, скульптуры, театра – любого, я уж не говорю о балете, кино – любое искусство, то вас поймут, вы найдете отклик у всех – и у профессионалов и у публики. Чем искусство отличается от мусора? Вы знаете?
Т.Б. Чем же, скажите.
В.П. (Смеётся). Выражением человеческого переживания, чувства. Вот вы смотрите на картину и она вас трогает – это искусство. Смотрите, но вас это не задевает, значит, нет…
Т.Б. Но ведь есть искусство, которое обращается не к чувствам, а к мысли, к уму. Не так ли?
В.П. Что значит ” к уму”? Умом вы можете понять, что вас что-то задело на уровне переживаний. Но искусство должно обращаться к чувствам! А если не можешь пробудить чувства, ты не художник. И тебе лучше чем-то другим заниматься.
[quote style=”boxed”]Т.Б. Вы пробуждаете чувства, и с этим никто спорить не станет! Не зря же Арт Блэйки много раз повторял: «Когда Валерий играет балладу, все девушки изнемогают от любви».
Т.Б Уже много лет у вас свой оркестр. Расскажите о нем, пожалуйста
[quote style=”boxed”]В.П. Он называется Universal Language. Почему Universal Language, – потому что джаз понимают все. Вы хоть в Китае, хоть вы на Северном полюсе – не имеет значения, как только начинает звучать музыка, начинается музыкальное общение и люди понимают друг друга. Чувства, переживания объединяют их и это доступно и понятно всем – это универсальный язык общения.
В моем оркестре сейчас собрались лучшие люди Нью-Йорка. Причем, собрали нас не деньги (смеется) – нельзя сказать, что мы играем вместе, чтобы заработать на жизнь. Так, минимально. Люди собираются, чтобы поиграть именно эту музыку, в моем биг-бэнде. У нас постоянный состав, но мне часто ещё люди звонят – Валера, как попасть к тебе в оркестр?
Был такой случай, звонит мне товарищ мой, ну как, товарищ, нельзя сказать, чтоб мы с ним детей крестили вместе, ну, товарищ-музыкант. Звонит, мол, ты … Ругаться можно? (смеётся)
Т.Б. Можно, я вычеркну потом. (смеется)
В.П. Так вот, прямая речь: «……. , почему, не пригласил меня в оркестр свой!!!». Для меня это комплимент. Я говорю – ну что ты, где ты был-то, когда я его собирал? Не было тебя в городе, вот и не попал к нам!. Биг-бэнд, когда собирался, в него пошли большинство людей, которые со мной тогда тусовались.
Т.Б. А вы не практикуете, что один вечер играет один музыкант, в другой вечер другой?
В.П. Нет, ну это не очень у нас принято.
Т.Б. На вашем концерте меня поразила Camille Thurman, ваша солистка. Замечательная девочка, и саксофон у нее великолепный и вокал выше всех похвал.
Camille Thurman
В.П. Да, Камила постоянно с нами. Она окончила обучение и играет у нас. Сейчас она была на гастролях в России. Все прошло просто отлично! Мы ею очень гордимся.
[quote style=”boxed”]Она играет с нами в Zinc Bar и,если случается у нас какой-то большой концерт, она тоже с нами. Zinc Bar, для нас лучшее место в городе. Это наша точка притяжения, это наш дом. Сейчас там всё крутится – это наш клуб. Так всегда – тот клуб, где ты играешь и есть самый лучший в мире. Сейчас Zinc Bar, – лучше нет. И на выступления в нем мы не смотрим как на заработок, на зарплату, – это наша база. А через эту базу мы получаем другие концерты.
Вот сейчас пошёл разговор, что мы в Россию поедем все вместе. Это должны быть гастроли. Мы надеемся, это всё образуется к 14-му году. Вообще, вывезти в наше время целый такой состав куда-то – ой, мамочки, это очень большое мероприятие.
Т.Б. Квинтетом проще ездить, наверное.
В.П. И квинтетом-то тоже не просто. Приходится очень часто ездить одному. Вот летом, сам я поехал в Шотландию, в Эдинбург, на фестиваль. Я езжу туда уже 20 лет.
[quote style=”boxed”]Это замечательный фестиваль искусств. Весь город превращается в театрально-музыкальную площадку. Выступают везде. Там представлены все искусства и это получается здорово. Я там выступаю каждый год, у меня там уже есть свой оркестр, с которым я всегда играю на этом фестивале. Музыканты в нем все мои друзья, я всех их давно знаю. Бывают замены, как в этом году, был совершенно новый человек на контрабасе, я его раньше знать не знал и не видел в глаза. Блестяще парень играл. Потом, один саксофонист, который раньше с нами играл, Conrad, он не смог последние два дня, прислал парня на замену. Блестящего совершенно. Но всё равно основной состав тот же. А замены – они всегда присутствуют, потому что это жизнь.
Т.Б. А в России, вы тоже выступаете с местными, российскими коллективами?
В.П. В большинстве случаев да.
Т.Б. Часто бываете на Российских джазовых фестивалях?
В.П. Да, конечно. Я два раза ездил совсем недавно и ещё раньше на фестиваль в Сочи. Он был замечательный. Его блестяще организовал Игорь Бутман.
Т.Б. Когда Бутман бывает в Нью-Йорке вы играете с ним?
В.П. Мы видимся c Игорем, но приезжает играть со своим оркестром. Но когда он жил в Америке, он у меня в оркестре играл. Тогда, он молодой парень был, необыкновенный, совершенно, подавал надежды, очень способный. Он сам рвался у меня в оркестре играть. Приезжал из Бостона за свои деньги, чтобы поиграть с нами, уходило у него полдня на это, но для него это было очень важно. Я этим до сих пор очень горжусь. Потом он уехал в Россию и его карьера очень удачно сложилась, а сейчас, пожалуй, достигла высочайшей точки.
Т.Б. Вы считаете, что у российских музыкантов есть своя особенная школа джаза?
В.П. Своя школа приобретения информации – да, она есть.
Т.Б. А стиль?
В.П. Я считаю, что у джаза свой язык, и он, или английский, или его нет. Понимаете? Это джаз, или это не джаз. И всё. Но там такие сейчас люди есть – ой, мамочка, о-ой!
Вообще, Россия всегда была богата талантами, природными… Об этом говорю уже с тех пор, как у меня начали брать интервью, и до этого, конечно. Россия вообще богата природными ресурсами, богата больше, чем любая страна в мире, вам это известно без меня. А человек, который тоже, между прочим, природное богатство и ресурс. А Россия и ими тоже очень богата. Там их пруд пруди. (Смеётся).
Я давно уже говорил: как только закончится Советский Союз, этот занавес жуткий спадёт, таланты сразу все и выплывут. Тут же попёрло, как цветы. Там появились просто гиганты.
Давид Голощекин
Алексей Козлов
Т.Б. Но и при Советском Союзе были потрясающие музыканты. Козлов, Голощёкин, – мы бегали на все их концерты, когда они приезжали в Киев на гастроли в конце 70-х, в 80-е….
Вы играли с ними раньше, играете ли теперь приезжая в Россию?
- В.П. Да, вот в прошлом году, играл с Голощёкиным. Он на всех инструментах играет, и на всех инструментах очень чисто, говорит на языке джаза. Очень чисто, не претенциозно, очень хорошо говорит. Я бы не сказал, что он виртуоз на каждом инструменте, но это не всегда важно. Ведь всего одной ноты иногда достаточно, чтобы слышать – вот, человек дело говорит или бред несёт. Понимаете?
Козлова… В декабре я его видел, в клубе выступали в Москве, а он гостем был. Молодец Лёша, как ребёнок молодой, до сих пор увлечён своей музыкой, и я его очень люблю за это. И играть с ним одно удовольствие.
Т.Б. Он всегда очень щедро играл. Он очень много ездил, очень много показывал музыки, когда её не хватало, он там у нас везде катался ещё в Советском Союзе.
В.П. Да, было такое время. Я это время уже очень плохо знаю, я уже здесь был. Я уже катался с Артом Блэйки.
Т.Б. Но это был у вас калейдоскоп, – с гастролей на гастроли перескакивать, беспрерывно, наверное
В.П. Бесконечная гастроль была, мы всё время где-то были… Что-то происходило. Приезжаешь в Нью-Йорк, к себе в квартиру входишь, но это все, как будто продолжение гастролей, но только в нью-йоркских клубах, а их было не мало…
Отыграл здесь и уезжаешь опять – дальше поехали.
Т.Б. Вы приехали, когда тут был самый расцвет джазовой жизни – семидесятые-восьмидесятые годы. Было масса клубов, многих из них уже нет…. Почему так случилось?
В.П. Ну как, Blue Note вот до сих пор есть. Но, вы правы, клубов стало намного меньше – жизнь меняется.
Т.Б. Появляется что-то другое?
В.П. Не то чтобы, что-то другое… Но, как всегда, меняется внимание широкой публики, оно переключается на что-то другое. Не то чтобы джаз потерял свои привлекательные качества, но… Вы понимаете, есть один тонкий вопрос, о котором я не люблю говорить, потому что он меня раздражает очень. Вопрос о вмешательство коммерческого интереса. Теперь искусством и творчеством руководят люди, которые музыку вообще не любят и не понимают… И они вредят ужасно, но это отдельная тема.
Т.Б. Но без них невозможно обойтись, наверное, – спонсоры всегда нужны.
В.П. Что значит невозможно обойтись?! Нужны.., но лучше бы без них обходиться. Дело в том, что музыкант сам – или он музыкант, или коммерческий деятель, вот и всё, понимаете. Такие деятели, как George Wein, таких как он уже нету. Это были люди, которые понимали в музыке. А на их место пришли люди, которые не могут отличить “до” от помойной ямы, они не знают разницы, но решают все. Кто должен быть звездой, кто нет. Какое они имеют на это право – такое решение принимать?
Причем это во всех отраслях искусства, да. Получается что? Когда мы в школе учились все, вот эти бесталанные, ни на что не годные люди, гамму не могли научиться сыграть. Так они решили, – а, хорошо, музыкой не будем заниматься, мы руководить будем. Они пишут какие-то критические статьи, и так далее.
Но мне кажется, чтобы качественный продукт создать, надо понимать, чем ты занимаешься. Причём, люди, которые занимаются своими собственными компаниями, они гораздо больше в этом понимают, они развиваются, они разговаривают, как музыканты. Малые компании производят больше высококачественной музыкальной продукции, чем большие.
Т.Б. Потому что в больших все на поток поставлено. Штучная вещь – она всегда лучше. (смеется). Скажите, а какие нью-йоркские джазовые клубы вам памятны до сих пор.
В.П. Blue Note – понятное дело. Мы выступали там и не раз с моим квинтетом! Правда, не полную неделю, а по понедельникам. У нас записи были с Ralph Moore – tenor saxophone, и Kevin Eubanks – guitar, они потом уехали на Западное побережье и на Jay Leno Show проработали много-много лет.
В Бруклине был неплохой клуб, и мы играли там много, но, к сожалению, я не помню название. Потом, конечно на West End, мой квинтет там очень много играл, один период, просто, все время. Но и этого клуба уже нет. Он был не далеко от Колумбийского университета. Тогда были сделаны наши записи у легендарного Руди Ван Гелдера (Van Gelder Studio). Причем первая запись, которую мы там сделали, сразу получила пять звёзд из пяти. Критики очень высоко ее оценили и все очень хвалили этот диск.
Конечно Birdland, очень важный клуб и я там выступал не раз. Вы знаете, а я живу рядом с ним и вижу его из окна своей квартиры.
ТБ. Вы давно живете в Нью-йорке. Чувствуете ли вы себя нью-йоркером или, как говорится, гражданином мира?
В.П. В этом году, 29-го октября, будет сорок лет, как я приехал в Америку. И, ведь интересная вещь получается. Я живу в Нью-Йорке, я нахожусь в Нью-Йорке… Хорошо, но представьте – если вы в лесу гуляете, и там так замечательно, но вы об этом не думаете, но вдруг выходите из леса, и понимаете, что ой-ой-ой!
Т.Б. Хочу назад!
В.П. Да. Так же и тут. Вот я здесь живу, и все нормально, я тут и все. Так, когда я жил в Москве, я не думал о том, что я москвич, жил и все. Пока не потеряешь, не осознаешь, как это важно иметь….
Я вам скажу такую вещь. Совсем недавно разговор был, и ярко как-то запомнился этот разговор. Мы говорили, что если бы у меня отнять возможность возвращаться в Россию, я бы очень переживал, я бы очень мучился. Но, к счастью, такого положения нет – я могу туда ездить, сколько хочу и когда хочу.
Т.Б. Когда вы уехали, вы-то думали, что это безвозвратно.
В.П. Да, а оказалось, могу и там бывать и тут жить. Но вы спросили – нью-йоркер я или нет… Важно кем вы меня считаете, сам себя могу считать кем угодно, но важно, как меня воспринимают другие люди.
Т.Б. Вас воспринимал нью-йоркским джазменом Арт Блэйки, так что с признанием других, все обстоит однозначно. (смеется)
[quote style=”boxed”]В.П. Пожалуй, джаз – часть Нью-Йорка… Люди приезжают сюда, и возвращаются домой в Европу или Россию или Китай… У них остаются свои ассоциации с Нью-Йорком. Что Нью-Йорк для них? Это Линкольн-центр, это Вилледж, и это, конечно джаз-клуб – Blue Note, Birdland или Zinc Bar, какая разница. Я музыкант в этом городе– значит для них нью-йоркер. А сам я для себя кто? Я здесь живу, и я человек, и кем я сам себя считаю, не имеет значения вообще.
Т.Б. Но у вас сложились свои личные отношения с городом, у вас есть свой собственный Нью-Йорк, не так ли? Расскажите, пожалуйста, о нем.
В.П. Хорошо, что, в первую очередь, у меня связано с Нью-Йорком? Наверное, важно мое место жительства, ну, мой дом. Я живу в прекрасном доме для артистов на 42 стрит. В какой-то степени он напоминает Советский Союз.(смеется) Наверное потому, что это дом для артистов.
Это просто блестящий дом. У нас бассейн, спортивный комплекс, площадка для детей, баскетбольное поле… Чего только нет. Дом обслуживаются на высочайшем уровне. Не дай Бог, вдруг, что где испортилось, звонишь в обслуживающий центр, они тут же присылают человека…
Т.Б. И народ, наверное, весь понимающий?
В.П. Да, народ очень культурный. Вот, с чего у меня начинается Нью-Йорк, – с моего адреса. (Смеётся). Ну, конечно, вот всё вот так вот и воспринимается. Когда мне ехать куда-то надо, что я делаю? Такси беру. Такси меня везёт туда или сюда. Или – я перехожу через дорогу и сажусь на автобус, и автобус меня привозит. Так расположено, что все доступно, все рядом…
Но я помню, какая 42-я улица раньше просто жуткая была.
Т.Б. Вы застали то время, когда она была жуткая?
В.П. Да, конечно, я же приехал в Нью-Йорк в 73-м году.
Т.Б. Но вы же не жили тогда не на 42-й.
В.П. Да, я не жил там, но часто бывал. И, надо сказать, эта улица была настолько страшной, что моя жена (теперь экс-жена) отказалась въезжать в этот дом, когда нам предложили там квартиру. И понятно, маленькой, хрупкой женщине было небезопасно там ходить по вечерам. Я переселился туда только когда мы разошлись.
[quote style=”boxed”]Но я часто бывал в этом районе, с момента моего приезда в Нью-Йорк. Недалеко от 42-й было много джазовых клубов. На самой улице нет, но недалеко, на 50-х было много. Это я ещё застал, когда 52-я стрит состояла из джазовых клубов и называлась Swing Street. Тогда на ней был знаменитый Birdland Jazz Club. Потом он переехал на 44-ю.
И вот, что интересно, – я опять провожу параллель. Была у меня Мечта: оркестр, джаз, Арт Блэйки, и Night at Birdland – знаменитейшая запись, просто блестящая, там молодой Клиффорд Браун играет… И именно с нее, давно в Москве, всё и началось-то. Это было то, чем я заразился когда-то! А теперь Birdland я вижу из окна своего дома. И то место, где я много раз сам играл и со своим оркестром и с другими.
Вот из чего в Нью-Йорке складывается понятие “Нью-Йорк”. И конечно из людей, с кем вы общаетесь.
Кстати, лет пять я работал в оркестре Arturo O’Farrill, блестящий джаз-оркестр такой. Мы выступали в Birdland. Хорошо бы, чтобы их кто-нибудь пригласил в Россию, потому что это действительно блестящий оркестр, а ни разу не выступал в России.
Т.Б. Для вас Badland это клуб номер Один в Нью-Йорке?
В.П. Что значит номер один, а как насчёт Dizzy’s Cube в Линкольн-центре?! На уровне №1 есть целый ряд кубов, это Вlue Note, Birdland, Dizzy’s Club,
Т.Б. А The Iridium?
В.П. The Iridium идет на спад немножко, теперь он уже по уровню далеко не то. Есть Jazz Standard очень хороший клуб. Он находится на 28-й улице. Я там выступал. Очень хороший клуб.
Т.Б. Валерий и напоследок, как водится, расскажите о ваших планах
В.П. (смеется) У меня нет планов, у меня есть Мечта, но я не скажу какая, вы о ней узнаете, когда она осуществиться!
Желаем Валерию Пономареву исполнения его мечты и благодарим его за замечательное интервью. Очень надеемся на новые встречи, беседы и концерты.
Интервь вела Татьяна Бородина
Любая перепечатка текста возможна только с разрешения автора проекта.
