Павел Грушко

Беседу вела Галина Ицкович

У Павла Грушко, поэта и переводчика, крупнейшего русского испаниста, отношения с музыкой сложились тесные. Песни на стихи – вполне привычно, но на его либретто написаны рок-оперы, а это уже тренд. Например, «Звезда и Смерть Хоакина Мурьеты» (с Алексеем Рыбниковым)— одна из первых рок-опер в СССР. За ней последовали «Монарх, Блудница и Монах» с Александром Журбиным, «Снова на дне» с Юрием Саульским, «Звёзды блуждают» с Вячеславом Горским, «Маргарита и Мастер» с Александром Градским. Но связь Грушко с музыкой на этом не кончается. Его поэтика отличается музыкальностью, а сам он…

Мне посчастливилось подсмотреть, как Павел Грушко готовится к выступлению на публике. Извлекается миниатюрный (спасибо техническому прогрессу) походный динамик; он прикрывает глаза и начинает слушать, пропуская джаз сквозь себя, как некий энергетический заряд. Сразу видно – шестидесятник, опытный дегустатор этой музыки.

От Редакции: 1 ноября в 7:00 часов вечера, в рамках цикла Night at Zinc Bar (82 West 3rd Street (btw Thompson & Sullivan) Greenwich Village New York), состоится встреча с Павлом Грушко, легендарным поэтом, переводчиком, автором либретто к ряду известных рок-опер. Не пропустите этот уникальный вечер. Двери открываются в 6:30, начало творческого вечера в 7PM, а в 8:30, начнется первый сет джазового выступления секстета под управлением Валерия Пономарева. Цена билетов 15 долларов на весь вечер с 7 pm до 11pm. Билеты продаются на входе. Информация здесь.

Галина Ицкович: Откуда у Вас такое сопереживание музыке, такой глубокий интерес к музыкальному театру? 

Павел Грушко: У меня нет музыкального образования, я не играю ни на одном инструменте, разве что на расчёске и на казу (или, как его называли в России – сазофон). Но в детстве в доме у нас было много музыки: мама хорошо играла на фортепьяно, бывали в гостях певцы, исполнявшие народные песни и романсы.

Думаю, интерес к музыке сказался в целом на моих стихах. Впрямую — в таких стихотворениях как «Музыка», «Тарелки», «Валторна Осени», «Показывают моды», «Репортаж с карнавала». А косвенно — в разных стихотворных размерах и тональностях. Сами стихи ведь имеют ритм и музыкальные средства.

На мои тексты пели и поют Жанна Рождественская, Елена Камбурова, Александр Розенбаум. Недавно на три мои стихотворения написал музыку бостонский композитор Виктор Харлов. И, конечно, музыка связала меня с композиторами, написавшими музыку на мои стихотворные пьесы.

-Надеюсь, у нас возникнет еще возможность поговорить о Ваших блистательных либретто, из которых так естественно проистекает разножанровая музыка. Именно безупречное единение ритмического рисунка и мелодики слова и музыки, единение композитора и поэта, “сделало” их успех.  Но кто все же пристрастил Вас к джазу?

-В подмосковном Пушкино, где я окончил в 1949 году среднюю школу, был один мальчик — Эдик Кожухарь, который на трофейном аккордеоне отца виртуозно играл почти всего Эллингтона! С той поры Дюк Эллингтон у меня на слуху. К этому прибавилась джазовая музыка из фильмов «Джордж из Динки-джаза» и «Серенада Солнечной долины». Я не раз бывал в ресторане «Астория», где выступал легендарный ударник Лаци Олах. Был на концерте Бенни Гудмена, гастролировавшего в Москве и на опере Гершвина «Порги и Бесс» в исполнении американских певцов.

Все эти впечатления легли в основу моего цикла «Мне нравятся артисты джаза», публикация которого в хмурые анти-джазовые советские времена снискали мне уважение у российских джазменов. Музыку к циклу написал Константин Акимов, и это наше совместное произведение исполняла Ирина Отиева, работавшая тогда в джаз-оркестре Олега Лундстрема. В цикле пять вещей: «Блюзовый квадрат», «Милая Элла», «Дюк Эллингтон», «Руки Брубека» и «Тема для Майлза Девиса».

-Именно этот цикл Вы планируете представить в этот свой приезд в Нью- Йорк, не так ли?

– 1 ноября этого, 2017 года в ресторане «Zink», что на Манхэттене, пройдёт моё выступление «Мне нравятся артисты джаза», которое, к моей большой радости, поддержит джазовая группа неповторимого трубача, композитора и аранжировщика Валерия Пономарёва.

– Поскольку Ваши либретто использовались для рок-опер, хотелось бы понять, что Вам,  Вашей поэтике, ближе, джаз или рок? Или все-таки классическая музыка?

-Я родился на много лет раньше, чем появилась рок-музыка. Некоторая агрессия, заложенная в ней, не по мне. А вот немногих композиторов, исполнителей и тонких аранжировщиков люблю до страсти. Это, в первую очередь, Стинг и Эрик Клэптон. Музыка классических композиторов у меня на слуху с детства. Скорее, популярных. А джаз – это «самое моё».

-То есть утверждение “Мне нравятся артисты джаза” вполне искренне! Представляю, как на него среагировал бы советский официоз в шестидесятых, когда слово “джаз” было чуть ли не ругательным.

-Как раз в конце шестидесятых я организовал в Доме журналистов джем-сейшн молодых тогда джазового пианиста Игоря Бриля и гитариста Алексея Кузнецова с переводчиками американской поэзии, в котором, помимо меня, приняли участие Владимир Британишский и Андрей Сергеев. Это был замечательный вечер, когда переводы стихов импровизационно перемежались джазовыми композициями. Безусловно, на мою любовь к джазу и на большее его понимание повлияло знакомство с американской поэзией. В основных сборниках американской поэзии опубликовано около ста моих переводов. Последние — в антологии Битников.

Павел Грушко, переведший на русский огромный пласт испаноязычной поэзии, от Лопе де Веги и Луиса де Гонгора до Неруды и современных латиноамериканцев, оказался под благотворным влиянием другой поэтической системы. Такое перекрестное опыление в некой мере естественно для профессионального переводчика. То, как латинский стих повлиял на собственную его поэтику, выражается в джазовом цикле, где стихи, написанные в русской стихотворной традиции, “напитались” спонтанностью и свободой, столь любимыми мною ассонансными рифмами, синкопами и вариациями на тему. Кстати, джаз ведь тоже в конце концов пришел в латинский мир, превратившись в зажигательный афро-кубинский. Культура, если только это подлинная культура, не может закрыться от влияний и потерять интерес к остальному миру. Это касается и музыки, и языка.

– Именно битники, американские поэты Поколения Beat, по-моему, преуспели в выражении джазовых ритмов через слово. Вы ведь немало размышляли над вопросами “перевода” контента из одной системы в другую: слова в музыку, видеоряда в поэму. Можно ли сказать, что Ваша концепция “Trans/форм” предполагает подобный перевод: не только с одного языка на другой, не только из одного жанра в другой, но и перевод из одной художественной структуры в другую?

-Конечно. Не один раз приходилось это делать на стыке разных жанров. Я менял ритмику моих стихов, когда приноравливал их, к той или иной, ранее написанной музыке. Или когда в моих стихотворных пьесах, по мотивам тех или иных романов, я, условно говоря, переводил прозаическую фразу в стихотворную. Как в пьесе «Было или не было…» по мотивам романа Булгакова «Мастер и Маргарита». В романе: «Как грустна вечерняя земля! Как таинственны туманы над болотами…» В моей пьесе: «О как земля вечерняя грустна \ с таинственным туманом над болотами…» В романе: «Ночь начала закрывать чёрным платком леса и луга…». В моей переделке «Набрасывает ночь свой чёрный плат \ на старицы и на луга весенние…». В романе: «Из-за края леса начала выходить багровая и полная луна…». У меня: «Встаёт над лесом алая луна, \ мы видим то, что никогда не видели…».

-А связана ли как-то Ваша поэзия с изобразительным искусством?

-Время от времени возникало желание откликнуться на то или иное произведение художников. Этот жанр поэзии называется экфрасисом. У Николая Заболоцкого есть строка: «Любите живопись, поэты…». Таких стихов у меня немало, как, например, стихотворение «Большая стирка» на картину с одноименным названием американского художника Уильяма Меррита Чейза. И целый цикл на глиняную филимоновскую игрушку.

И еще – об авторском чтении и о чтении стихов под музыку. В последнее десятилетие мы заново воссоздали культуру звучащего слова, когда поэты читают собственные стихи, как это было в двадцатые и в шестидесятые прошлого века. Прибавим сюда и возрожденную культуру мелодекламации. Такая вроде бы естественная идея объединения слова и музыки казалась чем-то салонным, а “салонное” было словом чуть не ругательным. Тем не менее, оказалось, что мелодекламация не только несет поэзию непосредственно слушателю/читателю, но и достигает новых выразительных высот. Кроме того, у слушателя есть возможность некоего “наложения” образов из написанного на личность автора. В случае Грушко возникает магнитное поле, притяжение, безошибочно указывающее на истинность, искренность, масштаб таланта. Ни стихи, ни автор не постарели: та же легкость, то же обещание импровизации слышатся и в голосе Павел Грушко, и в самом цикле. Ритм, импровизация, ассоциативное мышление, столь характерные для джаза, отражены в стихах. И, конечно же, перефразируя Флобера, сказавшего как-то: “Мадам Бовари – это я”, – стихи о великих джазменах прошлого – это стихи о самом поэте, это откровения о собственном творческом процессе и понимание того, что “сколько бы нас ни было, музыка — одна” (стихотворение “Блюзовый квадрат”).

– Что бы Вы хотели сказать своим будущим слушателям и нашим читателям?

-Волнуюсь. Хочу понравиться. Готовлюсь…

Мне кажется, я понимаю, почему этому большому поэту, мэтру, получившему за полвека творческой работы признание на разных уровнях – от медалей престижных международных конкурсов до всенародной известности текстов из ленкомовской постановки “Хоакина Мурьеты”, выдержавшей полторы тысячи представлений, – так важно понравиться публике на предстоящем концерте. Джазовая публика – народ особый. Отбивая ритм ногой – да что там, всем телом! –  синкопированно покачиваясь, прямо по ходу выражая эмоции и отмечая удачи, они создают неповторимую атмосферу джем-сейшна, совместной импровизации, пусть хоть на расческе подыгрывают, хоть пританцовывают. Эта встреча джазменов Валерия Пономарёвa и джазпоэта (уж простите мне неологизм) невозможна без понимающего, сопереживающего зала. Хочется верить, что состоится именно jam – блестящая, легкая, “вкусная” импровизация, – и вечер станет маленьким праздником и для участников, и для слушателей.