Гари Лайт
Декабрьская подборка стихов
Предзимье
У вишенки на торте в самый раз – сарказма, остроумия и прочих,
отточенных и бьющих в бровь и в глаз сентенций всех декабрьских обочин…
Бесснежно, редко значит – не зима, здесь – ветер с Мичигана наверстает,
так от души насыплет в закрома, что не поможет даже дама с горностаем*.
Железноптицый неврастеник ПикассО**, или ПикАссо, как угодно будет панству –
предвидел через площадь марш-бросок как образец промёрзшего пространства.
Отменный город, но пять месяцев в году вот эти прерии – суть не для слабонервных,
мчать по хайвею в скоростном ряду – штрих, выдающий склонность к постмодерну.
Но это грубо и эстетам не к лицу, куда уместней сдаться недрам кофеварен,
и отвечая на претензии истцу, не отвлекаться на глаголы тёплых спален.
Мораль – не нравится чикагская зима, снимай калоши и куда-нибудь мигрируй:
в Конфедерацию, к карибским островам, в Район Залива, в мексиканские мотивы…
Последнее, конечно парадокс, не заискрится даже в опыте пародий,
как «объективность cnn», «гуманность fox», но не резон политиканствовать и шкодить…
Когда за катаклизмом катаклизм грозит и вовсе весь проект переиначить
за жёсткий, алчный и кровавый формализм, ползущий с рельс поставленной задачи:
где не убий, не возжелай, не укради без обсуждений пребывали изначально,
не только в датском королевстве не ахти, глобально – неоправданно печально.
Беда не в том, что скуден слог, фальшив загар, что нравы питерской шпаны вошли в каноны…
Народу Книги протрубил беду шофар, в приоритете псевдоумие и дроны…
А потому и вишенка, и торт, сарказм с претензией – нелепо неуместны,
убавить пафос, подзакрыть на время рот, и может быть – беда отступит повсеместно
*«Дама с горностаем», принадлежащая кисти Леонардо да Винчи. С мая 2017 года картина находится в Национальном музее Кракова.
** Скульптура Пикассо в Чикаго – неназванная монументальная скульптура, изображающая подобие большой железной птицы, с августа 1967-го года расположенная на одной из центральных площадей в сердце Чикаго. Автором архитектурной композиции является Пабло Пикассо.
Ладисполи VII
Ладиспольский февраль всех прочих февралей был мягче и теплей, но всё же безнадёжней.
Голосовую сталь и фразу – «не жалей…» я, праздный иудей, в себе не опорожню.
Стоящий на ветру у чёрного песка подросток-ренегат не в целом и не в общем,
там кофе поутру как есть, без молока, ни чёрного – утрат, ни белого, что проще…
Тирренская волна не взыщет ни гроша, Целан переведён с немецкого до Сены,
и выдано сполна, пусть даже не спеша, невыбранных времён –невзрачных и отменных…
Ладиспольский февраль, стремительный отсчёт любовей и смертей, веков и полнолуний,
в аэропорт и в даль, а там – как повезёт, в эклектике затей и превосходстве уний.
Покуда снятся сны, а значит – навсегда, всё будет хорошо, однажды, непременно…
отсчёт – после войны –Ладисполи. Февраль из памяти пришлёт:
… то вместе, то поврозь, а то попеременно…
Констатация
Если правду, то наверно,
окруженье стало нервным,
рассчитались все на «первый»,
и «второй» – «сорок седьмой».
Сводки, словно в сорок первом,
многогранная Минерва
прослыла неправомерной,
в ней – то изморозь, то зной.
Потому бывает скверно,
в уравненьях с переменной
восприятье многомерно –
называется судьбой
Вселенский Декабрь
Здесь снега пребудет
по самые окна уже в декабре,
а вести с экранов
не станут теплее, скорее грустней.
Войска не построят на вылет
в фалангу и даже в каре.
Сезоны обманов,
как при фарисеях, плетут из теней.
Погашены свечи,
отложены книги до лучших времён,
военные сводки
затмили отсветы иных новостей…
Рождественский вечер,
и те, что в преддверии, глядят из окон,
у берега лодки
во льду до цитаты – «…будет апрель…».
Вполне вероятно,
что смена сезонов уже не в чести,
чем это чревато,
понять только лишь предстоит
надёжно и внятно,
янтарь доказательств, зажатых в горсти,
в благих постулатах,
в которые всё ещё верит пиит
Олдсмобили
Похоже, канули смешные времена
больших, уютных, неуклюжих Олсдсмобилей*
и снежных зим Мидвеста изобилий…
Где если чем и маялась страна,
то опереточной советскою угрозой,
какую Рейган постоянно побеждал.
А Мичиган озёрно отражал
всё многомерие чикагского мороза.
На проводной старинный телефон
звонила девочка на ленинградском русском,
а позже приходила в джинсах узких,
мы с ней не ведали, что не достроим дом…
Ускорились циклоны, и стихи
давно размножены и книжно, и журнально
в смешные времена, о чём банально
и не мечталось сквозь наброски и штрихи.
Жаль только, Олдсмобили не вернуть,
морозы, снег – невелика пропажа,
грех сетовать романтику со стажем,
когда глобальная вовсю крадётся жуть.
Только порой, взяв в понятые Мичиган,
вернувшись снова к улицам Чикаго,
едва осознаёшь, какое благо,
что всё скроилось в этот чудный план
*Канонический бренд американских автомобилей, производившихся с 1897-го по 2004-й год.
***
Иллюзии уходят, как листвав озябших переулках, мимолётом,
и приближение Сочельника в субботу
всё ненавязчиво расставит по местам:
бесснежие печали, две войны,
непраздничность, как прежде новогодья
и то, как бескорыстно старомоден
мой зыбкий мир для кошек и жены.
У приозёрных прерий свой удел
размеренных и чётких меланхолий
берёз, убитых во дворе… сменила хвоя.
А я смирился, и забылся – полон дел.
Грустить с надрывом – роскошь дураков,
в которых числиться – лиха беда начало,
сказуемое – лодка у причала
на отражении беспечных облаков.
Декабрь простужен, предсказуем, неумел,
но органичен в степени уюта,
что в целом – неразменная валюта
даже для тех, кто к январю уже взлетел
***
Зимой високосного года претит взывать к снисхождению кариатид
и слыть понимающим, светлым – в порывах слепящего ветра.
Из всех категорий простудных затей всё меньше желание видеть людей.
Уютней в компании кошек, им легче сойти за хороших.
Казалось бы – самое время чудес в космических далях, реальный прогресс.
Но снова – орда в Украине вершит злодеянья «во имя»…
Древнейший народ отомстил за погром тем нелюдям, кто осквернил светлый дом,
но «всё населенье планеты» вопит – «сионистов к ответу»…
Реалии эти – похожи на сон, в котором напившийся крови дракон,
вкусив человечины свежей, слывёт добродушным невежей.
Четвёртый по счёту коварен всегда, недобрые вести зовёт в города,
и даже в селеньях поменьше вершатся постыдные вещи…
Ну да – високосен и полон примет, постыдно, однако вывинчивать свет,
как прежде в советских подъездах, быть стадом, стремящемся в бездну…
К чему риторический этот вопрос, в висок – понимание метаморфоз,
а дальше как шторм после штиля, когда станет не до идиллий…
Ничуть не поможет наличье обид на нелюдей как вымирающий вид
и тех, кто от имени многих морочит реальность двуногих…
Здесь каждый обязан решить для себя, бежать грызуном от основ корабля,
ну, или презреть високосный, что будет – предельно не просто.
А значит – есть повод остаться собой, и как бы не ошарашивал бой
часов и ракетных ударов… За нами – оставлено право
***
