Галина Ицкович
Часть первая
- Шартр — Сент-Обен-лез-Эльбёф
Шартр встретил штормовым ветром, казалось, это связано с близостью собора, с обнажённостью площади перед ним. И мы, маленькие, ползущие по открытому пространству навстречу дующему на нас собору. Но как-то дошли и вошли, очи горе. Чудный, величественный, по заслугам высокомерный, с его плащаницей Богородицы и витражами, витражами, этими комиксами одиннадцатого века, Библией-раскраской.
Я наворачиваю несколько кругов по собору в поисках знаменитого лабиринта. Это классический, 1205 года создания, лабиринт (не путать с садовым). Вспоминается Ребекка Солнит и ее подход к пониманию лабиринта. В отличие от садового лабиринта, в котором нет центра и множество путей через него могут вести к выходу и к концу пути, классический лабиринт имеет центр, в котором находится нечто важное. В этом konkretnom, совершенно случайно, — Бог.
Садовый лабиринт — это беседа; классический лабиринт — повествование — о героическом путешествии? Туризм — это садовый лабиринт. Мы взаимодействуем с местом, проходя сквозь него. Путешествие — это классический, где в центре сообразительного путника ожидает трансформация.
Двое работников вносят и начинают расставлять уймищу стульев. Я бросаюсь к ним:
— Не подскажете, где всё-таки лабиринт?
— Смотрите, да поскорее, — говорит мне один из них, улыбаясь. — Мы как раз закрываем его на всю неделю.
Оказывается, лабиринт открывают для обзора лишь раз в неделю, по пятницам, на несколько часов. Спасибо им: они чуть-чуть замедлили свою работу, и я смогла пройти несколько поворотов, несколько шагов по яркой мозаике, по выложенному в полу одному из самых неразрешимых лабиринтов мира. Возможно, дорога изменит меня?
Через сорок минут мы вышли из собора и немедленно заблудились. Всё так просто: если сюда мы карабкались вверх по холму, то теперь надо вниз, и непременно выйдешь к каналу, а за каналом сразу длинная улица, где мы и припарковали арендованный, плохо пока узнаваемый джип… Ничего подобного! Улочки сворачивают и сворачиваются, и вот уже мы выходим на совершенно незнакомую площадь, и даже собор, этот безошибочный ориентир, не виден за деревьями. Через двадцать минут, вернувшись к собору и начав всё сначала, мы-таки узнаём… лебедя, копошащегося среди веток. Точно, там были лебеди! —и дальше по течению мостик. Ура! Лабиринт не лабиринт, а первый квест в этой поездке мы разрешили.
На самом-то деле города французского Северо-Запада не путают пришельца. Они его попросту не замечают. Такое же ощущение, помню, у меня возникало в саванне: животные заняты каждый своим делом, а люди просто часть пейзажа. Если приспособишься и поймёшь нехитрую логику маленькой средневековой части города, обычно окружённой отстроенными после войны кварталaми, и заодно запомнишь, как выглядят главная улица и твоя только что зарентованная машина, ни за что не заблудишься. В крайнем случае всегда можно найти кофейню неподалёку. Согреешься, выпьешь прекрасный кофе au lait, там и дорога прояснится.
Скучные какие дороги! Прекрасно заасфальтированные, предсказуемые, быстрые. Где приключения, где препятствия, где засады? То ли дело во времена Де Бюсси, графа д’Амбуаза, или д’Артаньяна со товарищи, скачущего из Парижа в том же направлении, что и мы нынче. Шучу, конечно. Мы мчимся вдоль идеальных, подсвеченных свежевзошедшей радугой полей со скоростью 130. И никаких Минотавров.
Вдоль дороги из Шартра в Руан. Фотография автора
Географически Шартр находится в долине реки Луары, но вот проедешь полчаса по расцвеченным радугой полям, и ты в Нормандии. Нормандия — это Моне и Равель, Флобер и Ги де Мопассан. А ещё— фермеры, обыватели, рыбаки и моряки, провинциалы и деревенщина (это уже Эмма Бовари подсказывает).
Проездом (ужинали) в Еврё, но, если бы было время, можно бы и собор, и древний центр посетить. А ещё Еврё, оказывается, — древняя столица талмудистов. В XIII веке три брата, Мозес, Самуэль и Исаак, все три реббе, сохранили в памяти тексты из уничтоженного в Париже Талмуда. “Тосафот из Еврё” — известный талмудистам текст, комментарии Мозеса, записанные на полях одного из трактатов Талмуда в опасное время, в отсветах парижских погромов.
А ужинали в тот вечер просто: котелок мидий в сливочном соусе, первая наша нормандская булка с соблазнительными бугорками, впадинками, трещинками восхитительной корочки, а на десерт — тёплый крем-брюле и горячий кофе в грубоватой кружке. В темнотище деревенской дороги доехали до долины реки Эльбёф. “Эльбёф” присутствует в каждом названии. “Наша” деревушка, населённая восемью тысячами, называется Сент-Обен-лез-Эльбёф, от Руана минут 30 на машине. Тьма достаточно густая, но стоило подъехать к воротам, как хозяева бегут навстречу, открывают ворота, включают свет. Мы въезжаем, едва вписываясь. Осторожнее, сдавайте назад… ах, забытая было в наших Америках европейская наука тесного паркинга! Вписались, потом чемодан “вписался” каким-то чудом в лестничный проём, потом мы сaми втиснулись под скошенный потолок нашей комнаты. Вы ведь хотели жить в мансарде?
Но всё не так: тьма вокруг невыносимо кромешная, подушки невыносимо высокие. Нас будит не будильник — он не зазвонил, — а стук в дверь. За дверью хозяин с тяжёлым деревянным подносом и хозяйка с кувшинами сока и йогурта. Оказалось, что было так темно не потому, что в округе ни живой души и ни единого огонька (это тоже), а потому главным образом, что деревянные жалюзи были задраены намертво, а можно бы выставить их в другом режиме. Зато всё компенсирует изобилие завтрака и энергичные попытки хозяев, мсье Деде и Лары, общаться на английском. Едем в Руан по берегу Сены. Холодно, но как-то… звонко.
II. Руан
Как и Шартр, Руан к приезжим достаточно равнодушен. Не лебезит, не заглядывает в глаза. Обязательно вопрос для статистики: “Вы откуда?”. Услышав “Из Нью-Йорка”, могут слегка сморгнуть, но не более.
На Руан требуется целый день. Здесь много всего замечательного: дом Жанны Д’Арк, вдохновивший Моне собор, музей Beaux-Arts, дом Флобера. Хочется знать историю каждого здания, кажется, что здесь кроется нечто невероятно важное. Пройдёшь мимо, не узнав, и потеряешь что-то навсегда.
Сразу же, естественно, бежим в собор, рассматриваем его со всех ракурсов, непроизвольно сравнивая со вчерашним, Шартрским. Постройка Руанского началась раньше, но закончилась аж в XVI веке. Там — плащаница Богородицы, зато здесь — сердце Жанны д’Арк! Но самое главное, Шартрский не пострадал во время войны, тогда как Руанский… Сначала бомбили немцы, потом в темноте промахнулись союзники… сердце Жанны обливается кровью. Я плачу, глядя на фотографии разрушений, которые, наверное, никогда не покидают один из приделов.
Мы останавливаемся перед знаменитым Св. Юлианом, персонажем повести «Легенда о св. Юлиане Милостивом». Хорошо былo Флоберу приходить сюда за сюжетами: достаточно зайти в собор и усесться перед любым, практически, витражом. Странно думать о том, что Флобер сидел именно здесь, глядя на витраж именно отсюда. Как будто он только что вышел, и мы так досадно разминулись. Что бы я ему сказала при встрече?
Увековеченный Флобером витражУвековеченный Флобером витраж. Фотография автора
Начинается довольно-таки неприятный, холодный дождь. Бегом и поближе к стенам, ежесекундно оглядываясь на собор (поверяя ракурсы Моне), под башенки Оролога, поскорее в музей Beaux-Arts, Изящных Искусств. Неужели потому, что в музее дождя нет? А вот и не угадали! Потому, что он наполнен французской живописью. Кто только не оттачивал мастерство, не совершенствовал палитру в этих местах! От Коро и Делакруа до Гогена, Моне, Писсарро, Сислея и менее известных, но поистине великолепных импрессионистов второго ряда — все они находили нечто невероятно вдохновляющее в этой излучине Сены, в Руане и окружавших его лугах, лесах, полях, деревушках в густом розовом свете, в тумане, выдающем близость воды… Художники-романтики как-то меньше работали здесь, чем импрессионисты (за исключением Коро). Но импрессионисты, импрессионисты!.. они собраны в и без того светлую галерею, которая буквально светится нежными Моне и Сислеями.
Руан, башня Оролог. Фотография автора.
Мы выходим слегка обалдевшие. Дождь закончился, и мы топчемся перед музеем в чудесном скверике с экзотической (“нашей”, американской то есть) секвойей посредине, препятствуя выгулу руанских собак, а потом медленно идем по благородным улицам постройки XIX века, так похожим на мой город детства, который может погибнуть по воле маньяка в любую минуту… но который никогда не исчезнет из культуры, и литературы, и памяти. Да, о литературе: мы вот-вот подойдём к дому Флобера. Флоберу-писателю уделено в нём так мало места, что язык не поворачивается назвать его домом-музеем. Скорее, это музей его отца, видного руанского врача. И музей медицины XIX века. И становится понятно, чем и как отравилась Эмма Бовари, как и какими инструментами отрезали ногу бедняге Ипполиту, а главное, почему Флобер говорил, что Эмма — это он. Вся динамика отношений, попытки вырваться из папиной тени налицо.
Музей Жанны Д’Арк закрыт сегодня, а в новёхонькую церковь не очень хочется, но мы плетёмся в направлении её и неожиданно выскакиваем на площадь, которая, как и положено в субботу, превратилась в весёлый рынок с устрицами, крабами и ракушками на грудах льда, цветами, лесными грибами и кондитерскими изысками вроде консервированной ром-бабы. Здесь же можно увидеть традиционную карусель. Самые неожиданные соблазны возникают на каждом шагу, Руан настолько хорош собой, что просто хочется бродить здесь, как будто у нас нет плана, как будто мы провинциалы из соседнего городка, приехавшие на субботу в Большой Город.
И вот сразу же зрелище – бесконечная колонна мотоциклов, ралли. Движение остановлено, колонна тянется до самого конца длиннейшей улицы, еще и за угол заворачивает. Горожане не спешат перебегать дорогу даже тогда, когда уже можно, и с удовольствием разглядывают персонажей на мотоциклах, сами мотоциклы, важно беседуют с полицейскими. Всем, похоже, хочется быть причастными к хэппенингу. Ну, и мы туда же, как настоящие руанские зеваки.
Поскольку мы застряли с открытыми ртами при виде сотен, а может, и тысяч мотоциклов, пересекающих город, мы, конечно же, выбились из графика, и потому решили сначала съездить в деревню Ле-Бек-Эллуен, а потом уже, ближе к ужину, в Лион-ла-Форе, в идеальный фахверковый мирок. Обе экранизации “Мадам Бовари” снимали именно в Лион-ла-Форе, поскольку деревня сохранилась великолепно, аутентичней некуда, и вдобавок наполнена реальным, проживающим там людом. Деревня Лион-ла-Форе, родина поэта Бенсерада, должна быть прекрасна в своей первозданности.
Подумайте! У Бенсерада
Был дом – конечно, не громада,
Но дом, и верно – не без сада.
В хозяйстве было всё, что надо.
(В. Ходасевич)
Подумать только, что со времен Ходасевича здесь тоже мало что изменилось!
Но пока в программе другая деревня, Ле-Бек-Эллуен. Ле-Бек по праву входит в ассоциацию «Самые красивые деревни Франции». Это деревня, построенная недалеко от монастыря; деревенская и монастырская жизни явно переплетены в одну. Сначала идём в монастырь. Сразу же на глаза попадается монастырский магазин, а в нём типичный монастырский набор предметов местного производства: карамельки, мыло, свечки. Вот разве что сидр и вино — это чисто французское дополнение. Выходя, слышим стройное пение. Молебен? Но никого не видно, голоса монахов доносятся с жилого этажа. Мы шагаем дальше. Церковь, похоже, закрыта, но я заглядываю в щёлочку неплотно прикрытой двери. А там… десятки людей! Молчаливая молитва. Мы тихонько выходим и отправляемся бродить по образцовой деревне. Как в машине времени. Как в сказке. Потом мы едем переодеться и прилечь на полчаса, всё-таки джетлаг.
Вечером снова (дубль два!) собираемся в Лион-де-ла-Форе, но над обрывом по темноте не разгонишься, а закрываются рестораны здесь рано. Поэтому решаем, не умничая, остановиться на ужин во Френёзе. А ресторан во Френёзе тоже оказался вполне неплох, куда там парижским. Обслуживание безупречное, гребешки, coquilles St Jacques, вкуснейшие, венецианские маски на стенах любезно скалятся, как, впрочем, и местные завсегдатаи. Ресторан полон. Shallots, skulls, scallops.
Кстати, о французском названии божественного этого блюда. Где-то с XI века раковины больших гребешков стали эмблемой паломников, ходивших на поклонение к одной из главных христианских святынь, мощам апостола Иакова (“святого Жака” по-французски) в Сантьяго-де-Компостела. Гребешки, они же godefiche (опять отсылка к Флоберу!), являются местным деликатесом. Как, вы были в Нормандии и не попробовали coquilles? Да здесь пробовать и пробовать! Еда эта необычайно легка, вкусна и обильна, обильна, легка и вкусна. Жаль, что невозможно поедать по два ужина в день.
Утром снова каким-то чудом выезжаем, не задев красные ворота, a наши хозяева машут изо всех сил, обещая непременно приехать в Нью-Йорк какой-то из осеней.
III. Каен – Байе – побережье Нормандии (День Д)
Покидая устье Эльбёфа, мы перебираемся на берега другой речки, Ож. В полуоткрытое окошко пробирается весенний ветерок, овцы выстроились на утреннюю поверку, рапс, кажется, ещё чуть-чуть подрос за ночь и радует всё увеличивающимися жёлтыми пятнами на зелёном фоне полей. Бёврон-ан-Ож – ещё одна образцовая деревня, умытая и приглаженная настолько, что даже коровы там кажутся декоративными моделями из раскрашенного пластика, так чинно они сидят и стоят на причёсанных на пробор лужках. Но даже тут, в этой фахверковой безмятежности, стоит маленький монумент погибшим в 1944 году пятерым жителям. Французская деревня… Кстати, о сериале”Французская деревня”: сериал который мы запоем смотрели пару лет назад, снимался совсем не в Нормандии и не о Нормандии, но мы его всё время вспоминаем потому, что события той войны очень даже живы в в городах и деревушках на нашем пути. Это война сформировала отношения в семьях, это война оставила глубокие шрамы — но об этом как раз дальше.
Мемориальный музей в Каене, посвящённый не только дню “Д”, но войне в целом, займёт минимум полдня. В отличном музее экспонатов полно, да и немудрено. Всё это, Вторая мировая, битвы, партизанская война, концлагеря, предательство властей и героизм обычных людей, происходило каких-то два поколения назад. Еврейские и французские вещи, выброшенные из тёплых ещё квартир, вырванные из рук или добровольно сданные при описи имущества, легко найти на воскресных “блошках”. Я попаду через несколько дней на турскую “блошку”, но пока не знаю об этом, а потому и читателю знать не положено.
Вид с Каенской крепости. Фотография автора
Что ещё? Фотографии: девушки позируют в кителях и фуражках офицеров вермахта поверх купальничков (лето 1943); солдаты в американской форме утешают девочку со щенком на фоне развалин (лето 1944). Раздача гуманитарки. Суд над коллаборантками. Это всё Нормандия. Это всё будни войны.
Мемориал в Каене. Фотография автора
Достопримечательности в Каене имеются: собор и крепость. Остальное —серенькие послевоенные домишки, напоминающие некоторые, наспех отстроенные после бомбёжек, немецкие города. Тридцать пять процентов города, в том числе большая часть собора и крепость, уцелело совершенно случайно. Останавливаемся-таки у огромной крепости, построенной Вильгельмом. Глядя на мегаломанскую крепость, начинаешь понимать, зачем незаконнорождённому Вильгельму понадобилось завоевывать Англию. С таким комплексом неполноценности руки чешутся чего-нибудь завоевать.
***
Ночевали 2 ночи в Байё. Байё славен вышивкой: 70-метровым гобеленом «Tapisserie de Bayeux», длинным, как средневековый телетайп. Гобелен невероятно подробно пересказывает события, связанные с прибытием Вильгельма Завоевателя в Англию. Раньше гобелен хранился в соборе и можно было дивиться ему бесплатно, хоть и не каждый день. А потом ему отвели отдельный музей, Музей гобелена из Байё, и стали брать за вход как следует; зато теперь можно приходить туда чуть не каждый день и разглядывать шёлковые морды лошадей, суровые лица нормандских завоевателей, искажённые страхом лица мирных британцев. Вон женщина с мальчиком выбегает из горящей развалюхи – Г-споди, флэшбэк! Даже тогда “для порядку” убивали и грабили мирных жителей. А что вы бы хотели, победить и даже не ограбить? Вон по нижней кайме рассыпаны руки и ноги, чьи искалеченные или убитые хозяева не вошли в “кадр”, заголённые женщины…
“На вересковом поле,
На поле боевом,
Лежал живой на мертвом
И мертвый– на живом”
(Р. Л. Стивенсон).
Что там вообще творится на нижней кайме, как говорится, мелким шрифтом… Ужас, “французский мир”, жесть. Хочется пошутить и сказать “изнанка событий”, но никакая это не изнанка, такое из повествования не вычеркнуть, если повествование честное.
Прекрасный собор в Байе. Фотография автора
Харольд, с позволения сказать, Миротворец тоже вышит неоднократно, во многих сценах, с разным выражением лица. В зависимости от того, на какой берег Ла-Манша, то есть, Английского канала, перемещаются события, он изображен то с расстроенным, то с пристыженным лицом. Его роль незавидна, что и говорить: он присягнул под давлением Вильгельму, по мнению многих, бесстыжему оппортунисту, а потом, конечно же, не смог сдержать клятву; так и вошёл в историю перебежчиком, лгуном и ренегатом. Знакомо и ожидаемо, жестокий же век.
***
В Нормандии чуть не в каждом блюде присутствуют следы яблок. Сразу вспоминаю любимое из Заходера:
“Огромнейший выбор
Различнейших яблок:
Печеных,
Мочёных,
И свежих,
И дряблых…
И яблочный пудинг.
И яблочный сок.
Из яблок –
Шарлотка,
И мусс,
И пирог!”
Гусиная печёнка с яблоками, мясо с яблочным муссом, пирог… а в ресторане с видом на собор, носящим “яблочное” название “Ле Поммье” (pomme – яблокo) я наконец-то отваживаюсь на кальвадос. Быть в Нормандии и не выпить хотя бы раз прославленный Хемингуэем и Ремарком яблочный бренди кажется странным. Выпить его человеку практически непьющему оказывается непросто, но я справляюсь с обжигающей рюмочкой. Не рюмочкой, конечно, кальвадос пьют из специальных стаканов, но, к счастью, у меня налито совсем немного, на дне, можно сказать, и немедленно поданные фуа-гра с устрицами помогают организму пережить удар.
Вот кстати. Чем хороший ресторан отличается от простого бистро, так это маленькими закусочками от повара. В хорошем до того, как подать заказанное тобой, непременно приносят что-то дополнительное по выбору повара, нечто размером с пуговицу и вкуса облака или заката. Нечто, что сочетается с твоим основным блюдом лучше, чем то, что выбрал ты. Этакий кулинарный ликбез. В “Ле Поммье” несут что-то кругленькое, вроде острого яблока в желе. Это хороший знак. Потом— мою гусиную печёнку, придавленную яблочными брёвнышками, и свежайшие устрицы с гренками. И остаётся место для божественного десерта. А потом оказывается, что денег на чаевые у нас нет. Во Франции чаевые оставляют наличными, а мы только с карточкой и с горсткой монет. Стыдно получается. Ничего, бодро говорю я, придём ещё раз завтра и рассчитаемся за оба дня. Но не тут-то было. Назавтра в ресторанах выходной. И не только в “Ле Поммье”. Во всех ресторанах города. Работает только один, в саду около отеля “Reine Mathilde”, и подают там, похоже, исключительно омлеты да бургеры. Кроме того, возвращаясь с поездки на места высадки, мы проходили мимо и видели на улице хвост из тех, кто не вместился. Сегодня довольно-таки холодно. Холодно и голодно, надо сказать. Ветрено. На улицах Байё и так-то мало прохожих, а в такой вечер и вовсе пустынно. Постепенно мы начинаем понимать, что редкие прохожие — это такие же заезжие простаки, надеющиеся хоть что-нибудь съесть. Все они — и мы! — дрейфуют по периметру собора, надеясь на чудо. В этот раз чудо происходит: мы находим блинную. Creperie. Кажется, там не только свет, но и люди внутри! Быстрее! Мы влетаем в дверь, не раздумывая, и очень вовремя: конкуренты тоже подтягиваются, и вот уже в считанные минуты у дверей собралась небольшая толпа ожидающих тепла и еды. А мы не только успели сесть, но и расположились прямёхонько под батареей, и теперь согреваемся её теплом и бутылочкой грушевого сидра в придачу. Маленькие туристские радости.
Но и это ещё не все особенности ресторанной политики. Оказывается, в ресторанах готовят отнюдь не каждый день. Есть дни разгрузочные, когда посетителям предлагаются закусочки вроде испанских tapas, но рассказ об этом впереди.
***
На места высадки союзников удобнее всего поехать именно из Байё. Берега потеряли и свои названия, и довоенное курортное прошлое, став навечно “Ютой” и “Омахой”, а участок, отведённый под гигантское кладбище, вообще перешёл во владение стран, чьи воины там похоронены. На кладбище грустно, но здесь, на ветренном обрыве над бесконечным пляжем, по-настоящему страшно. Я вдруг понимаю, что никогда не видела так близко войну, её разрушительную мощь. Рытвины, огромные воронки, бетонные укрепления, которым время ничего практически не сделало; шрамы, которые решили не заживлять. Гигантские воронки, разве что заросшие весенней травой, но от этого не более живые; ржавые орудия в нетронутых временем бетонных немецких блиндажах. Лучшего памятника той войне не придумаешь. Невольно думаешь: что станет таким памятником после войны в Украине? Что выберет в качестве символа израненная страна? Вот, например, Мариуполь отстраивается оккупантами в попытках замолчать то, что там произошло. Как будто можно заполнить образовавшуюся дыру в судьбах людей.
По всем этим местам лучше проехать с гидом: побережье довольно-таки длинное, надо знать, где объезд, где свернуть на просёлочную. Тургид — это, по идее, встроенный друг. Он тебе покажет и расскажет, а если надо, то и любую твою чепухень или ценные наблюдения выслушает. Не так с Давидом. Он не заморачивается дружбой со всезнайками. Вообще он по призванию пожарник, и действительно до позапрошлого года работал парижским пожарником в десятом аррондисмане, а теперь перебрался в Нормандию и нашёл работу, где не надо спать одетым или вставать до рассвета.
Давид откровенно скучает. Привозит и высаживает:
– Во-он туда идите, с обрыва слезать не пытайтесь. Двадцати минут хватит?
Рекогносцировку на местности провёл муж, любитель истории. Минут через сорок гид наконец встревожился и появился за деревьями. Мы неохотно вернулись к машине, вполне чётко проговаривая недовольство и сравнивая Давида с его менее равнодушными коллегами, залезающими со своими туристами в глубину блиндажей и объясняющими следы на стенах. Стало понятно, что мы появились только для того, чтобы испортить Давиду настроение, пытаясь выяснить что-то. Единственный доступный нам механизм – это, естественно, чаевые. Мы дали понять, что на них можно не рассчитывать. Под давлением на карман он всё-таки раскачался и повез нас “в ещё одно местечко”, совсем уж в стороне от каких-либо дорог, откуда немцы поливали огнем побережье и выходящих из воды спасителей-витязей прекрасных, англичан, канадцев и американцев. Джип резво скачет по просёлочным дорогам, по кочкам, по песку, наметаемому с дюн, и мы начинаем радоваться тому, что, хоть гид у нас и никакой, но водитель зато надёжный.
Потом кладбище. Кладбища. Вечная память. Бесконечные ряды крестов и мелькающие там и сям звёзды Давида – вот и всё, что роднит этих людей с Нормандией. Что можно сказать по сути? Они пришли и погибли за свободу французов. Подвиг этих людей невероятен, горечь от того, что они шли на безусловную гибель, не проходит у местных, кажется, не тронувших абсолютно ничего, не зарывших гигантские воронки, не забывших этих рисковых парней, этих безумцев.
На обратном пути в город Давид прерывает молчание:
–Ваши предки участвовали в войне?
–Да, в советских войсках.
–Рассказывали о войне?
–Практически нет.
Помолчали.
–А Ваши?
–Бабушка рассказывала… моя бабушка училась тогда в школе, ей было восемь. И в класс пришли немцы. А она сидела за партой с подружкой. Подружка была… – он подыскивает слово – Jude. Жуиф. Главный немец сказал, чтобы все еврейские дети вышли и построились перед доской. У них был какой-то список. И они начали выдёргивать детей с мест по списку, и бабушку тоже. Учительница закричала: “Нет, это неправильно, она француженка! Вон еврейская девочка, рядом сидит!” И тогда немец дёрнул за руку подружку, а перед бабушкой даже извинился и сказал: “Ты хорошая девочка”. Бабушка больше не видела не подружку, ни её родителей.
Будни войны… Что остается в коллективной памяти уже более восьмидесяти лет? Чья-то незбывная вина, иррациональная вина выжившего. Трудно подбираются слова сочувствия, да и чему тут сочувствовать.
Вот мы и поворачиваем к центру лабири… к центру Байе. В конце мы всё-таки дали этому разгильдяю чаевые. За бабушкино чувство вины.
IV. Монт Сан-Мишель— Ст. Мало — Монсоро —Меттре.
Выезжая из Байё, мы направляемся в сторону той самой деревни Сент-Ло, которую Беккет назвал, ужаснувшись, столицей руин.
Я знаю, конечно, что эковский монастырь из “Имени розы” писан с туринского Сан Микеле, но уж больно Монт Сен-Мишель живописен, больно литературен. Он реет над обнажившимся песком во время отлива, как мираж в пустыне, как пирамида, как именинный пирог. Дух захватывает, как хорош. А дымка вокруг вообще сродни Тадж Махалу. Он кажется ненастоящим, а ведь сюда до сих пор приходят паломники, невзирая на разгул туризма. Раздражают сувенирные лавки и дешёвые закусочные со взвинченными ценами, но представить только, сколько коллег нынешних трактирщиков поджидало настоящих пилигримов! Вот уж бизнес так бизнес. Сколько здесь было их, утомленных и пропылённых, ещё более ранних, чем мы сегодня, пташек, пропитанных дорожным неурядицами, в закостеневших клобуках (ужо тебе, плащаница!). Их следы неукоснительно смывал прилив. Это они источили зелёные камни неотреставрированных пока ступеней.
Остров дышит в такт приливу, остров похож на броненосца или черепаху. Но самое главное, по-моему, это не монастырь и не антураж, а вода — сначала её отсутствие, а потом медленное, но неуклонное наполнение. Особенно жутко смотреть с вершины, с монастырских стен, как она прибывает, завинчиваясь там и сям в воронки, выдыхая и вдыхая и выдыхая, как огромное невидимое животное. Когда мы собираемся в обратную дорогу, она уже доходит до стен. Монт Сен-Мишель пытается стряхнуть гостей. Тут впору землетрясение, но за неимением в арсенале оного остров нам устраивает ледяной, с ветром дождь, а видя, что мы никак не уходим, ещё и град. Град, Карл!
Оттуда можно в Ст. Мало. Ехать туда километров пятьдесят, но заклинаю: не доезжайте до Сент-Мало, остановитесь! Деревня Сент-Сулиак с населением 930 человек порадует вас гораздо тоньше: приливная мельница, двухэтажное здание с водяным колесом, которое вращает прилив, “Зуб Гаргантюа”, Лагерь викингов. Обязательно пообедайте в очаровательном, с претензиями на звезду Мишелина местном ресторанчике. Там царит сидр — опять сидр! А ещё — гречаные блинчики и свежайшая рыба.
Еще один виток дороги, и мы устремляемся с северо-запада на юго-восток.
***
Если вы ищете красивый и атмосферный замок, то отличный вариант — замок Монсоро. Замок Монсоро — единственный из всех знаменитых луарских шато, построенный действительно на воде. До XVIII века нижний вал омывался водами Луары, но после река слегка обмелела, а в XIX веке и самый замок пришёл в упадок. Снимая знаменитый немой фильм “Страсти по Жанне Д’Арк” (вот и Жанна нагнала нас!), режиссер Карл Дрейэр нашёл великолепную натуру. Только в XX веке замок был восстановлен и вновь открыт для публики.
Сейчас замок выглядит несколько заброшенным. Отчасти это связано с тем, что он расположен в отдалённом районе долины Луары, в самой далекой от Парижа точке (мы же всё измеряем расстоянием от Парижа, не так ли?). Замок также окружён виноградниками, да и в окружающем городке всё тихо, что усиливает ощущение изоляции.
Мы карабкаемся по каменным ступеням. На мраморе выцарапано: “Круазилье, 1666”. Держали ли здесь пленников герцоги Анжуйские? Вряд ли. Скорее всего, это поздняя стилизация, но всё равно жутковато. Мы бродим среди экспонатов, абсолютно не соответствующих духу и стилю места. Мы одни на весь замок. Выбираемся на крышу, а там ещё целый мир: пустынная деревня у подножья, прекрасные башенки и горгульи самой крыши и великолепная весенняя река. Уже на пути вниз натыкаемся на ещё одного посетителя. В деревне тоже ни души. Где обещанная грибная ферма, где обитатели? Всё закрыто, запылено. Муж едва терпит это погружение в прошлое, торгуемся за каждую минуту, поэтому только дома я осознаю, откуда ощущение дежавю: это же натура из моего любимого фильма “Возвращение Мартина Герра”!
В общем, как говорится, усталые, но довольные. Теперь остался ещё час езды до Меттре, нашего следующего приюта.
Беврон -ан-Ож. Фотография автора
***
Ночевка под Туром оказалась не очень необходимой. Я-то думала, что она сэкономит усилия: сократит нам путь до ночлега, и не надо будет заезжать в город (при слове “европейский город” живо представляю себе или пробки, или средневековые улочки с иррационально двухсторонним движением). На деле же оказалось, что дорога сначала заводит в Тур, а уж потом можно свернуть на довольно-таки бугристую и запруженную местную. Лучше было бы сразу брать отель в Туре, но тогда мы не попали бы на ночлег в башню XV-го века в Меттре.
Рынок в Туре Фото автора.
А ну-ка, с кем из выдающихся французов связан Меттре? Википедия выдаёт имя Жана Жене: выдающийся писатель, поэт, драматург и режиссёр тут … сидел. Оказывается, община Меттре была известна своей передовой пенитенциарной системой для перевоспитания мальчиков. Вот где он изучил психологию “обитателей социального дна”. Энтузиазма эта информация не добавляет, но деревенька выглядит совершенно мирной и не менее очаровательной, чем образцовые “лучшие”. Здесь идиллически тихо. Без труда находим нужную улицу, и под руководством встревоженного размерами нашего джипа хозяина, мсье Паскаля, въезжаем в очередные узкие ворота. Мы довольно-таки сильно устали, сегодня самый длинный день за рулём, да ещё и встали рано. Столько всего произошло за пять часов дороги, что кажется, мы выехали из Нормандии как минимум неделю назад.
Ночевать нам предстоит в башенке, но сил нет её разглядывать. Мсье Паскаль рекомендует пойти поужинать в безымянный ресторанчик в конце квартала. Ресторанчик без вывески хорош тем, что идти туда две минуты пешком, а также тем, что они с женой ужинают там регулярно с тех пор, как переехали подальше от суматохи большого города (он имеет в виду Тур, хе-хе), и ни разу не почувствовали себя плохо. Мы решаем попробовать что-нибудь поинтереснее. Решает мой муж — это ему выезжать из ворот и снова потом парковаться в опасной близости от старинных стен, меж заботливо выращенными цветами и хозяйской машиной — задеть нельзя ничего! Ну что ж, телефон находит ближайший незакрытый ресторанчик, и мы выезжаем на дорогу. Мимо чёрных крючков виноградной лозы, мимо всё больше расцветающего рапса, около леса поворот, и вот настоящий, хоть и пустынный шоппинг молл. Паркинг радует пустотой и привычной разметкой, паркуйся-не хочу. Подлетаем к двери ресторана, дёргаю— не закрыто! Неплохо для семи вечера. Есть надежда.
Официантка встречает нас тирадой, явно содержащей в себе больше информации, чем фраза: “Добрый вечер, где предпочитаете сидеть?”
—Английский, пожалуйста!
Она смущённо объясняет на рудиментарном, но вполне понятном английском:
—У нас сегодня вечер маленьких блюд. Блюд, которые вы сможете разделить со спутником. Останетесь?
Деваться некуда, поэтому остаётся обрадоваться тому, что у них хоть что-то готовится и есть, что разделить. Мой спутник в голодном гневе бывает ужасен.
Нас сажают не за обеденный стол, а за низенький кофейный. Как говорится, curb your enthusiasm. За спиной внушительные винные стеллажи, столы же скрыты раздвижными ширмами. Заказываем вино. Я заказываю местное игристое Вувре. Приносят миниатюрные закуски, салфетки в кольце. Многообещающе!
Вувре Demi-Sec по природе своей прекрасно и легко, оно соответствует ситуации. “Douce France”. Я веселюсь:
—Смотри, как долго. Наверное, она сама же и готовит. Может, повар просто сбежал, уехал в “большой город”, и они теперь выкручиваются как могут?
Не помню, какое вино заказал муж, но и у него настроение постепенно улучшается. Приносят страничку. Одну. Это сегодняшнее меню.
—Foie gras? — к сожалению, и фуа-гра нет. Есть зато (она заговорщицки понижает голос) продукты от Петроссяна. Очень рекомендую чёрную икру.
Чудес не бывает: цена икры выходит за пределы нашего понятия о лёгком ужине без горячего.
—Тогда шпроты Петроссян. Настоящие шпроты Петроссян! — глаза женщины многозначительно расширяются.
Муж заказывает какие-то мини-крокеты с мясом утки, я — пресловутого Петроссяна, 15 евро порция. В крайнем случае, если еды не хватит, дозакажем что-нибудь третье.
Наконец показываются крокеты, вполне съедобные, но огорчительно крохотные. В дверях показалась пара, но, услышав, видимо, о сегодняшнем меню, разворачивается. Несчастная официантка бросает несостоявшихся посетителей и бежит в кухню. Помещение довольно-таки большое, бежать долго. Мы в предвкушении. Наконец она появляется с блюдом:
—Петроссян! Прошу!
На блюде, покрытом фирменной салфеткой с золотым тиснением, стоят виртуозно открытая консервная банка рижских шпрот и веер гренок. Официантка считывает на наших лицах что-то, что безумно её пугает, но спросить не решается, конечно. Мы с трудом выжидаем, пока она отойдёт подальше, и только тогда муж сообщает голосом Штирлица:
—Я пришлю вам ящик настоящих французских сардин, — и мы начинаем ржать до слёз и хрюканья.
В общем-то шпроты помогли насытиться. Мы даже не доели.
Хотели смеха ради попросить завернуть недоеденное с собой, но решили не издеваться так над бедной женщиной. Ну откуда ей знать, что в нашем русском магазине такие по доллар девяносто девять (или были по доллар девяносто девять тогда, когда мне в последний раз пришла в голову странная идея, вспомнив молодость, полакомиться рижскими шпротами)? Хотя на наших баночках не дописано золотыми микроскопическими буквочками заветное имя великого ресторатора, вкус абсолютно такой же. Аутентичный, сказала бы я.
Официантка в Меттре вообще не подозревает о русских магазинах или о нашем советском прошлом. И, наверное, обожествляет шпроты.
Цветение на улице Клемансо. Фотография автора
***
В наступившей темноте возвращаемся в шато. Сегодня мы здесь единственные жильцы, хозяева живут в доме через лужайку. Пока муж наслаждается удобствами современной сантехники в средневековом антураже, я путешествую по уголкам, уголочках, закоулочкам дома с башенками. Он новёхонький, но есть в нём что-то… намёк. Как этот притаившийся среди старых журналов томик Неруды. Как повисший в воздухе звук, непонятно чем издаваемый. Да-да, своими изысканиями я накликала визит привидения: около полуночи со стороны улицы раздается звонок, напоминающий удар старинного колокола. Вышедший из ванны и ничего не слышавший муж предполагает, что это был отдалённый бой часов. Тогда почему один удар?
Был ли это звонок в широкую, но заколоченную дверь, ведущую на улицу? Звонили с улицы, то есть. На всякий случай я проверяю все остальные двери, а потом карабкаюсь по винтовой лесенке в нашу комнату и спешу зажмуриться, да ещё и уши затычками из самолета закрыть.
Утром сообщаем принесшему очередной обильный завтрак хозяину о ночном звонке в дверь с улицы. Хозяин, растерянно:
—Но там нет дверного звонка…
В общем, история, достойная готических замков.
March 2023
Старинные вывески помогают тем, кто не читает по-французски. Амбуаз
Продолжение следует
