В Нью-Йорке 9 августа 2016 года на 92 году жизни скончался великий российский и американский скульптор Эрнст Неизвестный. Как сообщил ТАССу близкий друг Неизвестного Джефф Плюмес, скульптор скончался в больнице «Стони Брук». Он был госпитализирован после того, как почувствовал сильные боли в желудке. «Это было очень неожиданно, два дня назад он чувствовал себя нормально», — отметил Плюмес.
Прощание с Э.Неизвестным 17 августа и 18 августа с 2:00 до 4:00 ч. дня и с 7:00 до 9:00 ч. вечера в похоронном доме в Манхэттене Frank E. Campbell по адресу: 1076 Madison Avenue аt 81st Street.
Отпевание 19 августа в 12:00 дня в Свято-Николаевском соборе по адресу: 15 East 97th Street.
По предварительной информации, Эрнст Неизвестный будет похоронен на острове Шелтон-Айленд, возле дома с мастерской, которые построили по эскизам самого Мастера, и где он жил и работал до конца своих дней.
Эрнст Неизвестный в свойе мастерской в Нью-Йорке. Фото Нины Аловерт.
Виталий Орлов.
Когда почти 20 лет тому назад я приехал жить в Нью-Йорк, у меня и в мыслях не было встретиться с Эрнстом Неизестным. Я – скромный безвестный журналист, и – живая легенда, великий скульптор и художник, чью историю взаимодействия с властью советского быдла, которая помнится до сих пор, сам Эрнст Иосифович описывает так: на знаменитую выставку в МОСХ «входит Хрущев, спрашивает, кто тут главный. Кто-то выталкивает Элия Белютина, руководителя студии при московском горкоме (работы этой студии висят на стенах). Белютин начинает что-то объяснять. Ильичев, курировавший в ЦК искусство, говорит: «Никита Сергеевич, главный не этот, главный вот тот,— указывает на Неизвестного. Ты пидарас? — интересуется Хрущев. – Нет,— говорит Неизвестный.— Дайте мне девушку, и я сейчас докажу». Хрущеву это нравится, он начинает слушать Неизвестного. Тот защищает интеллигенцию, объясняет ему величие Пикассо. «В этом человеке есть дьявол и ангел,— говорит Хрущев о Неизвестном.— Дьявола мы уничтожим, а ангелу поможем».
Э.Неизвестный. Памятник Н.Хрущеву.
Делать этого, к счастью, не пришлось: Неизвестный эмигрировал, а Хрущев был низложен. Позже (1974) Неизвестный создал надгробье на могиле Хрущева. Рассказывают, что сын Хрущева Сергей Никитич пытался заплатить Неизвестному гонорар, но тот отказывался. Но однажды Сергею Никитичу все-таки удалось всунуть в карман скульптора пачку денег. Они ехали в машине с Новодевичьевого кладбища, и тогда Неизвестный открыл окно и всю пачу денег выпустил в воздух, так что купюры еще долго летели вслед за машиной.
В моем окружении уже тогда не было ни одного человека, который в этой истории был бы на стороне власти. Интересно, что Виктор Горенко, брат Анны Ахматовой, проживший в США вторую половину жизни, называл эту власть тоталитарным хамством.
Мое общение c Неизвестным не было легким: казалось, Неизвестный заранее подозревает в своем собеседнике, что тот может сделать ему какую-нибудь подлость. Встретиться с ним помог случай: мама Эрнста, детская поэтесса Белла Дижур, жила в Бруклине неподалеку от моей мамы, и у них была одна и та же «хоуматендент», так что какие-то сведения из личной жизни скульптора в Америке до меня доходили.
Позднее на мой вопрос о маме Эрнст Иосифович ответил: «Моя мама – биохимик по образованию. Она была поклонницей и ученицей Вернадского. Еще до появления партии «зеленых» она написала «Жалобную книгу природы», в которой звери «судят» человека. Как вейсманист- морганист, при советской власти она не могла заниматься наукой. Она писала стихи, которые не печатали, но зато были очень популярны ее детские книжки, их перевели на многие языки, включая японский. За поэму о Януше Корчаке – человеке, о котором тогда, в 1945 году, в Советском Союзе ничего не знали, она, в период борьбы с безродными космополитами, подверглась гонениям. Но поэма была напечатана в Польше и Израиле, а потом переведена почти на все европейские языки. Несколько лет тому назад она написала книгу, которая вышла с моими иллюстрациями. Книга была переведена на английский и пользовалась успехом».
Но главная моя удача случилась в 2001 году, когда Эрнста Неизвестного пригласила на встречу со своими читателями Центральная Бруклинская библиотека. Тогда русскими программами в библиотеке руководила легендарная Марина Айзенберг, благодаря которой читатели получили возможность встретиться со звездами русской культуры: от Аксенова, Евтушенко и Межирова до Битова и академика Роальда Согдеева, знаменитого физика.
Свою встречу с читателями Центральной Бруклинской библиотеки Эрнст Неизвестный – а всемирно известный русско-американский скульптор и философ искусства был также и автором стихов, эссе, мемуаров и книг – начал с лекции. Она называлась «Человек как визуальный знак». Мэтр рассказал слушателям, что человеческое тело было объектом внимания мастеров изобразительного искусства с древности, но со временем произошла трансформация средств выражения, и в современном искусстве вместо изображения человека часто присутствует только символ. Для иллюстрации того, каким может быть этот символ, скульптор подошел к листу бумаги, прикрепленному к пюпитру, изобразил на листе бумаги фигуру человека, а затем отдельные ее части, поясняя, какая из них может быть символом, а какая – нет. Это было чрезвычайно интересно и наглядно, да и не каждый день можно наблюдать гения за работой, пусть и небольшой, и я даже позавидовал студентам Мастера, слушавшим его лекции в самых престижных университетах, где он преподавал. И тут у меня возник коварный план, который осуществить мне должна была помочь Марина Айзенберг. С Мариной мы к тому времени были уже в большой дружбе, и я ей сказал: «Как только кончится лекция, ты забираешь эскиз, сделанный Неизвестным во время лекции и отдаешь его мне». Марина посмотрела на меня сострадающе, как на неразумное дитя: «Этот эскиз задолго до лекции забронировала за собой администрация библиотеки!» Пришлось удовлетвориться автографом.
Крушение Кремлевской стены. 1989 год.
Памятник жертвам сталинских репресий- Маска скорби. Магадан
Творчество Эрнста Неизвестного, художника-монументалиста, продолжающего традиции русского авангарда: Кандинского, Малевича, Татлина, Филонова – представляет собой уникальное слияние искусства Востока и Запада и воплощает его концепцию синтеза жизни и искусства. Э.Неизвестному принадлежит блестящая теория синтеза в искусстве. В монументальном стиле его скульптур и картин соединяются духовное содержание и современная форма; его видение мировой гармонии и свободы воплощено в его рисунках, скульптуре, гравюрах и памятниках.
Почему-то на встречу в Бруклинской библиотеке любителей искусства пришло немного, хотя читателями зал был переполнен. Почувствовав это, Неизвестный сказал:
– Друзья, как-то Мстислав Ростропович рассказывал мне, как однажды он играл для заключенных. Их терпение быстро истощилось, и кто-то крикнул: «Да хватит этой муры, давай «Мурку!». «Сейчас, – сказал Ростропович, – только доиграю Баха». Так вот, «Баха» я уже доиграл, теперь готов ответить на ваши вопросы.
Вопросов было много, а после встречи я задал мэтру еще несколько своих.
– Какие события в вашей жизни вы считаете поворотными?
Эрнст Неизвестный и его первая супруга Дина Мухина, 1965 год
– Война и эмиграция. В 1942 году я добровольцем пошел в армию, воевал на Втором Украинском фронте. 22 апреля 1945 года, за несколько дней до окончания войны, в Австрии был ранен, объявлен погибшим и «посмертно» награжден за героизм орденом Красной Звезды. Андрей Вознесенский написал об этом стихотворение.
Что касается эмиграции, то мне кажется, она особенно трудна для приехавших сюда российских интеллектуалов. Может быть, менее несчастны в эмиграции ученые в области точных наук, компьютерщики, инженеры, хотя, конечно и им трудно. Но особенно тяжело людям гуманитарных профессий. Дело в том, что при всем безобразии советского общества в нем был один положительный момент – старомодное уважение к интеллигенции. Интеллигенция была как бы самодостаточной, профессии художника, поэта, журналиста считались элитарными. Когда же эти люди приехали сюда, они оказались в пустоте, причем в пустоте параноидальной, потому что даже в тех случаях, когда на родине за ними устраивали слежку, это была своеобразная форма внимания. Здесь они оказались в ситуации женщин: женщины не терпят безразличия, для них лучше даже скандал.
Но с другой стороны, произошел естественный отбор, уезжали люди особые, потому что если в возрасте 40-50-60 лет человек решился уехать – это человек по меньшей мере убежденный. Напор таких людей невероятно силен, так что, несмотря на все тяготы, многие мои коллеги-художники, в конце концов, преуспели.
Что касается лично меня, то мне так тяжело жилось в России, что с жизнью в Америке нет никакого сравнения. В течение 14-ти лет, уже будучи лауреатом множества конкурсов, я был вынужден работать рабочим: грузил мешки с солью в железнодорожные вагоны, был литейщиком, каменщиком и даже за некоего человека лепил… В Америке у меня были другие проблемы, личного порядка, очень горькие и тяжелые. Что же касается работы, то я привык трудиться день и ночь и не был одним из МОСХовских бездельников, основная задача которых – считать в мастерской бутылки. Возможность работать у меня здесь была, и результат есть, и как будто неплохой…
Э.Неизвестный. “Атомный век”.
– Какие работы из созданных вами в России сохранились?
– Перед моим отъездом в эмиграцию они ворвались ко мне в мастерскую, и было разрушено почти все, что я сделал к 50-ти годам: 250 работ в гипсе. Некоторые из них сохранились на фотографиях. Работы в бронзе уничтожить не удалось. Я не люблю слово «диссидент», но меня причисляют к диссидентам, хотя я не был им в том смысле, в каком диссидентами были, например, Быковский, Сахаров, Солженицын. Это были мыслители. Они предлагали исправить политическую систему, существовавшую в Советском Союзе, а у меня, честно говоря, не было никаких предложений по изменению ее структуры. Я не мог сказать, нужны или не нужны колхозы, нужна или не нужна однопартийная система и т.п.– эти вопросы меня не занимали. У меня было полное неприятие коммунистической идеологии, которую я считаю антропологическим преступлением. Я хотел очень хорошо работать, как говорится, за те же деньги. В этом было мое диссидентство, а кроме того, я защищал свое человеческое достоинство и не хотел, чтобы мною помыкали. Но в России, как в армии: законно только единообразие; «Будь как все, не высовывайся!», а это мне не подходило.
Меня всегда интересовала монументальная скульптура, ибо я был все-таки сыном великой утопии и вместе со всеми хотел строить «Голубые города», но все мои предложения, за редкими исключениями, отвергались, и это было для меня раной. Я выигрывал практически все конкурсы, в том числе и на создание монумента на Поклонной горе, но об этом мало кто знал, так как участие было под девизами. Однако мне ни разу не дали что-нибудь поставить. Мои скульптуры должны были стоять примерно в 20-ти местах Москвы: у Военной Академии им.Фрунзе – работа «Крылья холопа» (впоследствии разрушена), которую я сделал еще будучи студентом 5-го курса суриковского училища; в Кремле – тоже работа пятого курса под названием «Строитель Кремля» (к счастью, не разрушена, ее купили). С архитектором Кубасовым мы придумали сделать на фасаде МХАТа рельефы, посвященные театру. Градостроительным советом они были приняты под аплодисменты, в дар – уже в то время, когда меня отовсюду изгнали. Эти ниши до сих пор заложены туфом. Возле знаменитого здания Московского дворца пионеров, построенного моими друзьями архитекторами Новиковым и Исаевичем, должен был стоять мой «Космонавт», но поставили другую скульптуру, а мой «Космонавт» был разрушен. Там где сейчас стоит памятник Гагарину, должен был стоять мой «Гагарин», правда, он не разрушен, его купило Министерство культуры.
Э.Неизвестный. “Древо Жизни”
Несмотря на согласие Косыгина, несмотря на поддержку двух министров, заказ на установку моего рельефа площадью 300 кв.метров на здании Института электроники саботировался. Но все же, в короткий срок, ценой неимоверных усилий мне удалось его сделать. Председатель приемной комиссии (ныне здравствующий член МОСХ, теперь мой «лучший друг», он рекомендует меня в академики Академии художеств России) был самым ярым моим противником, и когда все же ему пришлось мою работу принять, я попросил: «Ну произнеси что-нибудь!» И он сказал: «Микеланджело одни называли Божественным, другие – Ужасным. Я понимал, почему он Божественный, но никак не мог понять, почему – Ужасный. Про тебя сказать «Божественный» я не могу, а вот что «Ужасный» – это уж точно!»
Ну и, наконец, Мемориал на Поклонной горе: с каждой из двух независимых групп архитекторов, принимавших участие в конкурсе, я выиграл две первых премии. Но этим дело и закончилось. Мэру столицы Ю.Лужкову я сказал: «Москва – моя гробница»…
– Расскажите о вашей встрече с президентом России В.Путиным.
– Дело в том, что я был награжден российским «Орденом Почета», а по протоколу этот орден должен вручать сам президент. Я получил приглашение и вылетел в Москву. Орден вручался в кабинете Путина, а согласно протоколу, как мне сказали, это является знаком уважения. После официальной части нас оставили одних, и, таким образом, у меня была возможность побеседовать. Я сказал Путину, что до сих пор не разрешена проблема установки моего «Древа жизни» и что ситуация для меня становится оскорбительной: я хочу передать в дар России одну из самых сильных и, прямо скажем, самых дорогих своих работ. Достаточно сказать, что одна моя средних размеров скульптура стоит примерно 10-12 тыс. долларов, а в «Древе» более 700 фигур. Да и работал я над ним более 10 лет. Но можно было бы говорить о дороговизне, если бы они его покупали, а я просто из кожи лезу, чтобы сделать этот подарок, но его не принимают. Для работ по установке монумента нужны совсем небольшие деньги – уверяю вас, что пропивается больше…
– Вы рассказывали о своих скульптурных работах, но вы известны также и как график: иллюстратор библейских легенд, Достоевского и пр. Много лет назад я видел ваши иллюстрации к книге стихов Межелайтиса «Авиаэтюды». Были ли работы с другими поэтами?
– Еще в 1968 году я создал иллюстрации к стихам Данте, и это, пожалуй, самое значительное, что я сделал в этом жанре. Кроме того, я написал книгу вместе с Беккетом: 50 моих подписей к его стихам, и 50 его подписей к моим рисункам. Но, к сожалению, он умер, и книга не вышла…
Работы Эрнста Неизвестного.
После интервью в Бруклинской библиотеке (здесь приведена только его часть) я встречася с Эрнстом Неизвестны в разные годы еще несколько раз: на групповых выставках, где иногда экспонировались и его рабты, в «Русском самоваре», где прежде бывали выдающиеся мастера русского искусства, на разного рода фестивалях. Однажды на выставке его скульптур в Национальном Арт-Клубе я решил спросить у мэтра, как он отбирал работы, представленные здесь. Он неожиданно отказался: «Вы, журналисты, обязательно что-нибудь перепутаете, а мне потом будет неловко объяснять что-то людям».
Виталий Орлов берет интервью у Эрнста Неизвестного.
А однажды я встретился с ним на вечере памяти Булата Окуджавы в одном из залов в районе Колумбийского университета, который проводил Александр Журбин. Ехать мне было в этот зал на метро около двух часов, и я, немного опоздав, зашел в зал, когда вечер уже начался. По-тихоньку нашел свободное место в задних рядах и сел. Оказалось, что на соседнем месте сидел Эрнст Иосифович, и видя меня «в мыле», стал спрашивать меня, каким транспортом я добирался. Узнав, что я приехал в метро, он пришел в полный ужас и сказал: «Видимо, вы действительно любите Окуджаву». А в это время сидевший неподалеку с другой от него стороны Евгений Евтушенко испуганно зашептал: «Эрик, спроси у Виталия, какие у него очки, а то мне сейчас выступать, а я свои забыл». Я передал Евтушенко мои очки, и это почему-то произвело на Неизвестного впечатление. Он сказал мне: «Теперь вы можете говорить, что Евтушенко смотрел на мир вашими «глазами».
