Ольга Смагаринская
Фотография Леонида Лубяницкого. 1985 год
После гастролей в Риге и Израиле спектакль Бродский-Барышников режиссера Алвиса Херманиса начал свою жизнь на Нью-Йоркской сцене. 9 марта состоялся первый показ, на котором в основном присутствовали спонсоры и меценаты Центра искусств Барышникова. После спектакля зрители были приглашены на фуршет с Михаилом Барышниковым, режиссером и его помощниками по спектаклю. В Нью-Йорк прилетела также вдова Бродского, Мария Саццони.
Если до вчерашнего дня я считала Михаила Барышникова гениальным танцовщиком, то теперь я знаю, что он еще и талантливый чтец и великолепный, от природы, актер. Я люблю поэзию Бродского, люблю Барышникова, но я не могла предположить, что буду сидеть, затаив дыхание, полтора часа без перерыва, слушая, как гений танца читает стихи своего гениального друга.
Сам Бродский считал, что лишь поэтам дано читать свои вирши громким голосом со сцены, простые же смертные должны читать стихи наедине с книгой. Однако, думаю, ему бы понравилось, как его близкий друг (а дружба связывала его и Барышникова 22 года) и режиссер Херманис, с ранней юности влюбленный в поэзию Бродского и мечтающий, когда-нибудь поставить подобный спектакль, дали его стихам сценическое воплощение.
Трудно определить жанр этого спектакля – это не пьеса, не обычный вечер поэзии, нет в нем и хореографии в ее классическом понимании. Это очень интимное действо – словно бы Барышников уединился где-то, чтобы почитать любимые стихи поэта, прерываясь иногда, чтобы языком своего все еще крепкого и красивого тела выразить наиболее поразившие его строчки, а мы за ним подглядываем.
Brodsky-Baryshnikov. Photographer Janis Deinats.
На сцене – заброшенная веранда, с остатками вьющегося плюща по стенам и ангелами, увенчивающими входную дверь. Вот в ней включается свет, и появляется Барышников с чемоданчиком в руке. Он проходит через веранду на сцену, садится на скамью, достает из чемодана очки, книги, будильник и бутылку виски. Бродский предпочитал виски другим алкогольным напиткам.
На другой скамье стоит старый магнитофон, из которого иногда будет звучать голос самого поэта. Барышников то читает стихи наизусть, и ты поражаешься его памяти – запомнить столько сложных стихов Бродского под силу не многим, то читает их с листа, когда же он движениями тела и позами обыгрывает какие-то строки, включается магнитофон, и стихи звучат в его же исполнении или в исполнении Бродского.
Стихи звучат постоянно, они просто приковывают тебя, ты погружаешься в эти витиеватые строки, такие многослойные, философские, такие гениальные и мелодичные. Сидишь и не можешь поверить, что человек способен сочинить такие божественные строки. Что, например, про бабочку можно написать так много, такими словами и найти в ее красоте, в ее однодневной жизни столько смысла и таинства.
Сказать, что ты мертва?
Но ты жила лишь сутки.
Как много грусти в шутке
Творца! едва
могу произнести
“жила” – единство даты
рожденья и когда ты
в моей горсти
рассыпалась, меня
смущает вычесть
одно из двух количеств
в пределах дня.
Темы жизни и смерти, страха перед неизбежным старением и ужас перед смертью были главными среди отобранных режиссером и актером стихов. Смерть с юных лет страшила и манила Бродского как тема для философских и поэтических изысканий. Слабый сердцем, он, конечно, знал и предвидел, что его жизнь не может быть долгой. Смерти он боялся, но жизнь свою не подстраивал так, чтоб оттянуть срок, жил на пределе, словно та самая бабочка из его стихотворения, летел на яркий свет, зная, что сгорит. Декорации, поэзия, вся атмосфера спектакля пронизаны тенью смерти, и ты ощущаешь присутствие какой то потусторонности, чем то все это действие даже похоже на спиритический сеанс, кажется, что дух Бродского витает где то на сцене.
Один раз Барышников читает стихотворение с нарочитой интонацией Бродского, и это у него совершенно правдоподобно получается. Каждый сам интерпретирует возникающие ассоциации. Где находится эта заброшенная веранда – в стране Небытия? В тех краях, где навечно поселяются покинувшие землю поэты? В какой то момент мне даже показалось, что она похожа на вокзал, как символ межвременья, межпространства, как переход из жизни в другую, неведомую живущим, сферу.
Очень удались в спектакле и хореографические оформления поэзии Бродского. Под звучание стихотворения Черный конь актер делал движения, характерные для мужского фламенко – и трудно найти что-то иное, похожее по силе, страсти и экспрессии описанию этого вестника смерти в его стихотворении.
“Был черный небосвод светлей тех ног,
и слиться с темнотою он не мог”.
В тот вечер возле нашего огня
увидели мы черного коня.
Не помню я чернее ничего.
Как уголь были ноги у него.
Он черен был, как ночь, как пустота.
Он черен был от гривы до хвоста.
Но черной по-другому уж была
спина его, не знавшая седла.
Недвижно он стоял. Казалось, спит.
Пугала чернота его копыт.
В “Заглянем в лицо трагедии” есть образ Старости . Ее Барышников обыграл с элементами японского танца буто. На фразе Здравствуй, мое старение, актер снимает с себя жилетку, остается с голым торсом, его брюки тоже подвернуты до колен. Из своего волшебного чемоданчика он достает белый грим и наносит себе на тело и лицо – как принято в стиле буто. Пластика, движения тела искажены, лицо страдальчески морщится, он весь буквально стареет на наших глазах. У Барышникова очень приятный тембр голоса, он великолепно чувствует и ритм, и интонации – много раз он слышал все эти стихи из уст самого поэта, часто будучи первым их слушателем. Он читает очень чувственно и эмоционально, но при этом без излишней актерской драматичности, так естественно звучат у него все строки. И глядя на него, и слушая, думаешь, что нам повезло, что, закончив звездную карьеру в балете, этот талантливый человек нашел свою нишу в новом амплуа, и продолжает творить и дарить себя зрителям.
Прозвонил будильник, время действия подошло к концу, и духу поэта, витавшему весь вечер на сцене на заброшенной веранде , пора было возвращаться назад. Убраны на свое место в чемодан все подручные средства, что вызвали его к жизни за эти полтора часа, и дали возможность и нам окунуться в его сложный, многослойный, неординарный поэтический мир. И, словно маг-кудесник, разыгравший перед нами чудо, ушел с чемоданом в руке в другие края, актер, и снова погас свет на заброшенной веранде…
Михаил Барышников и Алвис Херманис
