Литературные пятницы.
Ольга Смагаринская
Жаль мотылька!
Моя рука
Нашла его
В раю цветка.
Мой краток век.
Твой краток срок.
Ты человек.
Я мотылек.
Порхаю, зная:
Сгребет, сметет
Рука слепая
И мой полет.
Но если мыслить
И значит – быть,
А кончив мыслить,
Кончаем жить,-
То жить желаю
Мой краткий срок,-
Весь век порхая,-
Как мотылек
Перевод В.Топорова
(В кн.: Уильям Блейк. Стихи. М., 1982.)
Утомленные солнцем и любовью, мы сидели в ресторане на маленькой площади, окруженной цветущими апельсиновыми деревьями и экзотическими цветами.
Смеркалось, и на столах, в стеклянных подсвечниках, мерцали крошечные костры свечей.
Красивый, с затейливыми узорами на крылышках, мотылек метался от одного столика к другому, так близко подлетая к огонькам свечей, что казалось, он хочет погасить их собою или зачем-то забрать на свои трепещущие крылышки.
Я всегда вспоминаю ту девочку, когда вижу, смелых до безрассудства, или глупых до сожаления мотыльков, летящих на яркий и манящий свет, который губит их и без того короткую жизнь.
Знают ли они, что могут сгореть в том пламени, или подпалить свои крылья ?
Той девочке было известно с рождения, что она — не такая, как все. И что недолгий человеческий век у нее будет и вовсе мотыльковый. Порок сердца — был приговор врачей.
Этот порок стал для нее порогом, через который она постоянно переступала. Спотыкаясь, падая, но все же не закрывая для себя дверь в жизнь здоровых людей.
Операция оставила длинный и толстый лиловый шрам на ее груди, и продлила жизнь.
Она дышала так громко и хрипло, как будто умирала каждую секунду. Ее присутствие можно было почувствовать, не видя ее, просто находясь в соседней комнате.
Но ни это, ни указания врачей на то, как ей следует жить, чего опасаться и чем оттянуть приближение финала, не останавливали ее от желания жить и быть как все.
Сначала это была простая детская непоседливость, упрямый и гордый характер и непонимание грозящей опасности. Хотелось доказать всем, и самой себе, что она не слабая и больная девочка.
Позже пришла простая и краткая философия — лучше прожить жизнь ярче и короче, чем чуть длиннее и скучнее.
И она бегала наперегонки с мальчишками, дралась, защищая любимую подружку, кружилась до потери равновесия, влюблялась и плакала.
Не хотела быть ангелом с раненым сердечком и поникшими крылышками, но желала стать женщиной с сердцем, познавшим и радость, и печаль.
Курить и пить с таким диагнозом было равноценно самоубийству, но ей хотелось испытать в этой жизни все, испробовав даже пороки.
И она хваталась за любую возможность испытать эмоции и познать жизнь во всех ее слабостях и величиях.
Для нее не был банальным факт, что каждый ее день может быть последним, и она жила так, чтобы ни разу вечером ей не пришлось пожалеть, что закончившийся день был скучен и бесполезен.
Ее интересовало все в этом мире, и, как инопланетная гостья, она с восторгом изучала, смотрела и слушала все то, на что натыкалась ее ищущая душа.
Она бросала историю, и изучала литературу, чтобы потом увлечься медициной и перейти на цветоводство. Часто меняла работу и возлюбленных.
Ей категорически запрещали рожать — сердце могло не выдержать нагрузок беременности, но она хотела использовать этот, пусть и ничтожно малый процент успешности, который ей все-таки оставляли самые рискованные доктора.
Ожидание большой и настоящей любви было роскошью, которую жизнь не дала ей, ограничив во времени.
Когда она забеременела, то не была даже уверена, кто из ее многочисленных ухажеров подарил ей это чудо.
Один шрам, на груди, продлил ее полет на земле. Свежий, вдоль живота, дал жизнь новой душе. Девочка родилась здоровой и крепкой.
Но мотылек и тогда не захотел поселиться в оранжерее, ее манили зеленые луга и лесные поляны, далеко за тепличными окнами.
А сердце становилось все слабее, и врачи пугали и предостерегали все чаще.
И однажды весенний ветер принес ей, наконец, любимого.
И от восторга, что подарил он ей своей нежностью и страстью, она дышала еще чаще. И громче был ее хрип — воздуха не хватало, сердце не поспевало за душой.
Она не могла не рискнуть еще раз и не оставить для своего любимого память о себе и об их чудесных полетах назло и вопреки всему.
Но охотник за бабочками поймал ее прямо тогда, когда она едва успела выпустить в мир существо, рвущееся из нее на свет.
Ее обожженные крылья-руки опустились вдоль тела, беспокойное сердце остановилось, и последний вздох-хрип огласил белую комнату, прежде чем малыш возвестил о своей жизни.
Мелодии разговоров, звон посуды и ароматы с кухни вернули меня из моих мыслей обратно за столик со свечой.
Я уже не видела того ночного мотылька, что, летая, искал свет или свою погибель.
Быть может, он теперь был ближе к звездам.
