Интервью с Борисом Егиазаряном
специально для Elegant New York
вела Татьяна Бородина
Лето, терраса в уютном киевском дворике в старом центре города. Любимые друзья и невероятные, новые интересные знакомые. Приятный неспешный разговор, бокал вина, тонкий юмор и мягкий армянский акцент с редкими, но меткими вкраплениями грамотной украинской речи, артистическое и метафорическое, но очень логичное повествование о жизни, творчестве и перипетиях судьбы. Удивительная гармония места и содержания – хочется, чтобы этот вечер длился вечно.
Представили? Отлично, перед вами интервью с известным армянско-украинским художником Борисом Егиазаряном.
Признаюсь, наш разговор оказался совсем не таким, как я планировала, и не совсем такой, как вы сейчас прочтете. Но если, еще честней, то я уже давно бросила планировать интервью с по-настоящему творческими личностями – все равно все пойдет иначе, непредсказуемо, и лучше отдаться воле волн и спонтанности событий.
Так что начало моего интервью, написанное здесь, на самом деле не было реальным началом беседы с Борисом Егиазаряном. Только дочитав материал до конца, вы узнаете, что же стало отправной точкой этого разговора.
Борис Егиазарян: Как бы я рассказал о своей живописи? Придется начать издалека.
Я знаю многих молодых художников, которые поехали учится по программе в Польшу, Германию, Францию, в какие-то художественные академии. Я для них писал рекомендации, которые требует эта программа. Меня как известного художника об этом просили, я же знаю их работы. Потом я наблюдал за ними, видел, как они там выросли. То есть они получили, нашли какую-то творческую свободу, но что-то и потеряли, очень серьезно потеряли в отличие от тех художников, что остались учится в Киеве.
Знаете, почему потеряли? Киевская академия имеет свою школу, старую школу. Правда, что она очень консервативная. Я сам из-за этой консервативности когда-то пострадал. Меня исключили на 4 курсе из института с формулировкой: «…недостойное советскому искусству». А это уже был 80-какой-то год, а не 30-е годы! Но выгнали, потому что с преподавателем мы не поладили, я слишком экспериментировал, а там надо было, как говорил мой преподаватель, аккуратненько, бережно – «голубеньким, голубеньким головку!» (смеется).
Принцессы с синим львом.
Но это была школа, хорошая школа – было чему противится. То есть тебя заставляют, учат академическому рисунку, и если ты не потеряешь свою индивидуальность, то точно хорошо научишься рисовать.
До этого я учился в Петербурге, причем мне повезло, я учился в Мухинке, в очень прогрессивной школе. Там нам даже преподавали конструктивисткий рисунок! И я там действительно очень окреп и стал свободен. Но потом до-выпендривался свободой и получил по голове. Но все равно я считаю, что пройдя школу, ты можешь оттолкнуться, оторваться от нее и пойти дальше. Школа — это большая сила, особенно если ты сумеешь оторваться.
А когда нету школы, то ты остаешься свободен, но корня у тебя нет. Поэтому есть очень много талантливых людей, которые, не имея школы, приходят к блефу в искусстве и просто не знают, что делать дальше. Создадут что-то под впечатлением знаменитых современных художников в стиле Contemporary Art, но куда дальше двигаться, как развиваться не знают… потому что у них нет основы. Поэтому я всегда советую – сначала научись, а потом все остальное.
Приведу пример. Моя дочка говорила: отец, а как ты одной линией вот так делаешь, будто бы не умеешь рисовать, как детский рисунок, но получается здорово? Я говорю: ребенок, 30 лет я учусь рисовать, а потом каждый раз я борюсь с собой. Я должен одновременно учится рисовать и забыть, что я умею рисовать. И это большая борьба. Надо научится рисовать, а потом уже ломать и забывать рисование. Я не преподаватель, я не учу рисовать, но я могу помочь научиться мыслить. Это важно учиться мыслить языком рисунка.
Что было дальше? Когда я все же закончил академию, я вернулся в Ереван и должен был уже что-то делать, как индивидуум. То есть я умел рисовать. Пришло время забыть, отказаться от умения рисовать, чтобы что-то свое делать.
И вот, я приехал на берег озера Севан. Там скала, ее потом стали называть «Скала Бориса». Потому что я очень много эту скалу рисовал (смеется). Просто не мог уйти от нее. Но я хотел писать не как абстракционист, а как художник, который балдеет от этих линий, цвета. Это небо, луну, солнце!
Над этой скалой почему-то в 3 часа дня стояла луна полная, и тут же стояло солнце! Ну для меня это было! Говорят, почему у тебя и луна и солнце? Луна в жизни же ночью? Нет! От коли потрібно, коли я хочу, то луна и солнце вот так будуть стояти! (укр)
На открытии выставки в Атриум, музей Т.Г. Шевченко
Значит вернулся я в Армению, а семья в Киеве осталась, пока я там устроюсь.
Но еще есть предыстория о том, почему я закончил отделение сценографии Киевской Художественной Академии.
Я перевелся из Армении в Киев, чтобы учиться монументальной живописи. Меня взяли, но когда я приехал, оказалось, что зачислен я на сценографию. Такая у меня моя творческая судьба. (смеется) Началось с того, что я в Петербург поехал поступать на монументальную живопись. Но опоздал на 2 часа, экзамены уже начались, и меня не допустили к экзамену на монументальное отделение. А на следующий день начинался экзамен «проектирование интерьера». Я не хотел на интерьеры, потому что в жизни никогда не мог правильно чертить, ну не знаю…, нарисовать ровную линию не мог! (смеется) Я это им объяснял, а они мне сказали: если вы поступите на интерьеры, то через год вы переведетесь на станковую живопись, если покажете, что вы это можете.
И я сдал экзамены. Этого просто не бывает, потому что в Мухинку поступают, по 9-10 лет и не могут сдать все экзамены по специальности! Представьте, со всего Советского Союза приезжали, а на каждом отделении всего было по 6 мест, поэтому было очень сложно попасть. Так вот, я получил по специальности три пятерки. Оказалось, что мой рисунок, мои композиции и мышление очень понравились ректору института, он же декан и преподаватель Проектирования интерьеров, известный архитектор, Лукин. Ему понравилось мое своеобразие, и поэтому вот я получил эти три пятерки.
Плодородие
НО! оказалось, чтобы поступить нужно еще сдавать диктант! Но я «нацмен», как это называлось, и должен написать диктант и сдать историю КПСС. Это был ужас. Моя жена прилетела из Киева в Петербург, зная, что я три пятерки получил, совсем не уверенная в том, что я напишу диктант. Мы стали готовиться к экзамену. Ира мне диктует текст, я пишу. И я делаю 300-325 ошибок! Ну и из них 150 это грамматические, а остальные запятые и, еще у меня была привычка, если мне слово нравится, пишу его с большой буквы! (смеется). Независимо от того, надо или нет.
Ира говорит, что при всем их желании меня взять, я не получу ничего кроме 2! И она придумала: пошла в приемную комиссию Мухинки, а там был потрясающий человек, Шувалов. Интеллигентнейший человек, который со мной здоровался таким образом – «здравствуйте армянский художник»!
Она пошла к нему, сказала, что вот этот армянский художник, вы же видите, он талантливый, он уникальный. Я уже три года замужем за ним! Для него искусство – это его жизнь, У нас маленький ребенок, но мы на все пошли чтобы он в Мухинке учился. (А дочке было 8-9 месяцев). Он мечтал о монументальной живописи. Но он не знает русский язык вообще! У него в горах был учитель русского языка, который войну прошел, поэтому знал русский язык, но он совсем не учитель….
На что Шувалов ей и говорит: Что вы такое говорите, он же прекрасно говорит на русском! А она ему говорит: да это потому что я его жена, он со мной научился! (Смеется). Но читать и писать его никто же не учил! Как же ему стать художником?
Шувалов говорит: идите в городскую приемную комиссию. Я вам даю справку, что он получил три пятерки по профессии, и вы плачьте им там о своей истории и скажите, что вы требуете, чтобы он сдал экзамены в Армении, на своем родном языке. Советский Союз, несмотря на всю свою жуть, имел свой порядок.
И там мне разрешили. Я поехал в Армению сдавать на армянском языке. В Армении я попал на экзамен, который кроме меня сдавали два вьетнамца и один черный человек. Такая компания (смеется). Когда начали, то оказалось, что опять читают на русском языке! Я говорю «пані, мадам», на армянском – «дорогая»! Что вы говорите? Меня же отправили сюда, чтобы я на армянском писал. Я готов сочинение писать. А я хорошо пишу на армянском. Пусть запятые я ставить там, где считаю нужным, но это же мое право! Но я хорошо пишу, грамотно, классно! Что же вы мне на русском опять диктуете???!
Портрет ктевлянки
Она не соглашается – «Я так решила, вы так будете делать, как я сказала! Не конфликтуйте». Ну тогда я решил, что не сдамся: она читает, а я у нее спрашиваю: а конь пишется «о» или «е»? Ну типа чтобы уточнить, и так без конца. Типа, правильно ли я услышал? А это мягкий знак в конце или нет? «бОгатырь» или «бАгатырь», и в конце мягкий знак или нет? «И» твердое? Это «Яры», или простое «и», какое «и»?
«Вы не имеете права мне мешать диктовать и спрашивать». Говорю: хорошо, я не имею права спрашивать. Только вы читаете непонятно, вы же плохо знаете русский язык! Вы читаете неправильно. Моя жена украинка, я говорю хорошо, вы неправильно говорите «о» и «а». Поэтому я не могу понять, что вы имеете ввиду. И она поняла, что я иду с ней на конфликт и что я проваливаю экзамен. Она принесла мне лист бумаги, текст и сказала – перепишите.
Я переписал, но мне переписать еще сложнее, чем диктант! В общем, я переписал, штук 20-25 ошибок сделал. Они мне 4 поставили, я поехал. В общем, я поехал в Петербург и поступил.
ТБ: Невероятная история!
Борис: Да, это было такое художественное отклонение, но это же красивая история? (смеется)
ТБ: Красивая!
Борис: Так вот я учился в Мухинке, потом в Ереване, потом перевожусь в Киев и попадаю на отделение сценографии!
Я этого не хотел и пошел к проректору, он сейчас ректор уже, Чебыкин. И говорю: что же вы такое сделали? Он похвалил, сказал, что я ему очень нравлюсь. Даже студенты прибежали, он показывал: смотрите, какая своеобразная живопись! Армянское такое, яркое. Он говорит, «да я бы вас на графику взял бы, вы же еще график». Я говорю, вам же моя живопись понравилась, а вы меня в сценографию берете. Я учился в Петербурге, мы с женой ходили в лучшие тогда театры. Я люблю театр! Но ни одной пьесы в жизни не читал и читать не буду. Я терпеть это не могу!
Я не хочу сценографии!
Он говорит: поговори с преподавателем своим. А это потрясающий художник, ученик знаменитого Лидера, мой большой друг. Он мне сказал так: «Знаешь, Боря, сценография — это монументальная живопись, это пространственная живопись! Тебя ни один монументалист этому не научит!
Ты знаешь, что такое задник, зеркало сцены? Это и монументальная, и пространственная живопись. И еще, это образованный человек! Это не то, что художники неграмотные, ничего в жизни не читали!». А я говорю – я никогда не буду читать пьесы. «Боря, а зачем читать пьесы? На то есть однокурсницы. Девочкам говоришь, они читают и тебе рассказывают, пьешь кофе и слушаешь, начинаешь фантазировать. А если кофе не помогает, пьешь коньяк армянский! Ты же армянин, в горах вырос! Делай свои монументальные вещи»
И он меня убедил, я пошел на сценографию. И когда закончил, и приехал в Армению, мне дали делать спектакль в академическом театре имени Сундукьяна.
Квартет.
А там главным художником театра был Арутчьян! Известный художник, потрясающий, мой любимый человек, отец моих друзей. Дочери его были мои друзья, и они ему сказали, что он же из Киева приехал, это же ученик Лидера. И хотя я у Лидера не учился, но Лидер был имя, Киевская школа сценографии, это было имя!
Но в итоге, театр дал мне первый спектакль на провал, на засыпку!
Был в Армении режиссер, у которого был экспериментальный театр, «Театр символ». Он тогда был очень прогрессивный, но все театральные художники его не любили. Это были авангардные постановки, когда за сценой с каждой стороны работало человек 20-30. На сцене актеров нет, а вместо них на сцене работали предметы. Стул мог подняться, идти и стать на свое место. А веревка могла подняться, согнуться, стать петлей, которая потом сделает действие. Это был 1987 год.
Это был потрясающий режиссер! И сценарии у него были потрясающие! И мне дали делать его спектакль. Мол приехал молодой из Киева, выпендривается – получи на засыпку!
Дали нам делать спектакль ленинградской писательницы «Новые приключения Буратино». Новогодний спектакль. Это было издевательство. Типа новогодний спектакль, который будет длиться месяц, дети должны прийти с мамами, и так далее.
Но мы сделали! Создали грандиозную сцену с конструкциями из целлофана. Это были вроде как кубы Малевича. Одни выглядели, как стекло! Другие, как хрусталь, а третьи – как фантастический материал. Были еще огромные метеорологические шары. Мы их надули и серебряной пастой затерли – получились сказочные серебряные шары. Мы сделали потрясающую сцену.
Я делал и эскизы костюмов. Но рисунки почти все сгорели, когда-то был пожар в мастерской. … несколько сохранилось с обгоревшими краями.
Провалить нас не удалось, наоборот был большой успех. Так что и дальше я работал в театре. Работал над интересными спектаклями, но потом ушел – театральные интриги оказались не для меня.
Мне там было невыносимо тяжело и неприятно. В театре Сундукяна в то время работал знаменитый Мкртчян, который в «Мимино» играет, он был один из ведущих режиссеров театра, но, кроме него был еще один наш великий актер и режиссёр Саркисян, который у Тарковского играет Гибаряна в Солярисе.
Два режиссера, оба гении. Но в театре была война. А войну вели не они, мужики, а их женщины.
Девушка со львом
У каждого из них была своя женщина, – это театр, понимаете. И у женщин команда. Это вот когда идем в кафе театра, кофе выпить, вина выпить, там не просто сплетни, там война! Не то слово. Когда я делал, скажем, костюм Крысы Шушеры, так Лиса Алиса приходила ко мне и говорила: «… Вот эта непорядочная женщина, уродина. Зачем ты для нее сделал такой костюм, что она в нем не крыса, а она крыса по жизни, а выглядит не крысой, а боярыней. Почему?!» Приходила другая и говорила: «что же эта самая непорядочная женщина – Лиса Алиса, такая-сякая, она же вообще урод, зачем ты сделал ей такой костюм, в котором она такая сексуальная, когда на самом деле она мужик!» И вот так все друг на друга! И я каждую убеждал, что ты неповторима, невероятна, для тебя сделаю вот это! (смеются).
Я понял, что я этого не перенесу.
И я ушел из театра, вернулся в живопись. Но передо мной стал вопрос. С одной стороны, я люблю писать это небо, эту скалу, я очень люблю наблюдать и делать красивые портреты, передать вот это сходство. Люблю в каком-то смысле реализм, своеобразную, но реалистичную живопись. Но я понимаю, что нужно найти свой живописный язык… И я решил, что для этого я пойду в школу, учителем рисования.
Была у нас такая школа «Трех Ашотов». Экспериментальная школа, очень прогрессивная. Три Ашота работали. Один в 1988 году, когда была армянская революция, антисоветское движение, стал первым министром образования, второй Ашот стал особо уполномоченным послом, помощником президента. А третий Ашот стал начальником службы безопасности президента. Но это время было такое. Но они все трое мозговитые люди, создали экспериментальную школу, где учеба вообще не имела ничего общего с советской учебой. Эта школа и сейчас есть.
Общеобразовательная школа. В чем был эксперимент? Там преподавали не педагоги, а известные люди и хорошие специалисты своего дела. Я был приглашен на рисование детям, первоклашкам. Другими учителями были известные поэты, писатели, они преподавали язык и литературу, архитекторы преподавали основы архитектуры.
*
Я пошел туда, и год был учителем рисования. Только я сказал, что буду учить только 1-2-3 классы и все. Я приходил с ними работать и, кроме того, мне было важно кое что для себя выяснить. Я приходил к ним и просто давал задание, или пришел и говорю: мы сегодня будем музыку слушать, или музыка должна быть вот такая, внутри себя. Слушаем ее, не шумим, не кричим. Однажды прихожу и говорю сегодня мы рисуем «Доброе утро, господин Борис». В классе молчание, а потом кто-то из мальчиков встал, говорит «ух»! Потом второй, третий! И они начали рисовать. И я понял, какая беднота у всех художников, у меня, у Пикассо, у всех. И какой у этих детей рывок мысли!
Это были потрясающие работы. У меня была целая коллекция. Представьте, работа на весь лист тетрадки, сверху донизу такой вот похожий на меня человек, моя борода, царское что-то. Стоит художник, кисточка такая в руках. А дети прямо по нему подымаются, карабкаются, лестница ко мне подставлена, и они по ней забираются на меня с фруктами, цветами… Доброе утро господин художник – мне подарки несут.
Я был уверен, что когда-то по этим картинам сделаю плагиат, холсты огромные напишу, просто срисую. И я буду гениальным художником! Но все у меня сгорело во время пожара.
Доброеутро господин художник. Излбретатель колеса с семьей.
Вот после этого я пришел к моим простым, простым вещам.
Я заявил, что я взрослый художник, рисую «як дитина», квадратиком домики, птичка, рыбка. Так я нашел свой язык.
Вскоре началось армянское общенациональное движение, началась война в Армении. И я сначала стал активистом движения, ездил по всему бывшему Советскому Союзу митинги делал. КГБ насело на меня, многие говорили, что поэтому сожгли мою мастерскую. Я был в Москве на митингах, а вернулся – мастерская дотла сгорела.
А потом война началась, и я пошел на фронт добровольцем, и так далее. И потом, когда я после всего этого вернулся уже как художник опять работать, вот тогда пошла моя серия «Гранат», жизнеутверждающая серия. И все это мне дети эти дали, дали мне свободу.
Из серии Гранат.
И вот когда закончилась война в Армении, у меня в памяти остался этот детский восторг и детская свобода, то я начал делать совершенно новые работы. Вместо ленинградской драмы. Там я даже если пейзажи делал, был какой-то надлом – дерево, драма, если портреты, то это были старики, грусть. Драма жизни, дом престарелых, психиатрическая больница и так далее. А потом, после войны я начал писать радость жизни, надежду, позитив. Сейчас у меня бывает, когда я что-то увижу, как недавно, в такую историю попал, что я подумал, это можно написать, как «Крик» Мунка. И я знаю, как я бы это написал. Но я не хочу возвращаться в драму. Я чувствительный человек, если я вернусь в драму, опять буду тяжело из нее выходить. В этой жизни драмы много. Хватит, не дай Бог чтобы что-то случилось, но каждый человек все равно драму какую-то переживет. Поэтому не буду я добавлять, а буду как-то так позитивно, светло.
Фигурки мои стали статичными. Это женщины с опущенными глазами, мужчины везде или художник, или король, рыбы, птицы.
Вот и рассказал вам о своем творчестве.
Полнолуние
Долго ли я работаю над своими холстами? Это как посмотреть. Вот недавно нашел холст 1988 года. Долго переживал, надо трогать или нет. И тронул, и испортил конечно. И это не первый раз. Но когда я выйду из этой ситуации, она конечно будет не зря.
У меня есть такие работы, которые я когда-то начинал, через годы трогал, потом переворачиваю, не согласен с ними, не вижу. Через год взял, увидел, закончил и она фактически написана за 10 лет. Ну тогда работал недельку, потом работал недельку. Но все-таки 10 лет я его переживал.
ТБ: А в чем это совершенство? Чего хочется достичь?
Борис: Всегда хочется в жизни самую малость, чтобы что-то хорошее получилось! Хотя бы немножко! А то все время ничего не получается. Вот самую малость, чтобы получилось вот так. Господи, помоги мне.
ТБ: Ощущения, что получилось! Вот этого хочется, мне кажется.
Борис: Да, вот это хорошо! (смеются)
Как было сказано в начале, наш с Борисом разговор начался с одной, казалось бы, случайной и забавной темы, о которой пока я не упоминала. А дело было так: когда я пришла на интервью, которое мы собирались провести на террасе Дома Мастер Класс на ул. Богдана Хмельницкого, то застала Бориса во дворе на лавочке, в окружении прелестных дам, совсем юных и постарше. Та, что помоложе сидела с ногами по-турецки на узких досках скамейки, та, что постарше, пыталась окольными путями и очень деликатно, узнать у «молодого поколения», в каком часу ночи она собирается вернуться домой. В этот кульминационный момент, Борис произнес, обращаясь к юной леди: «Надя, если тебя родители не слушаются, то обращайся ко мне! Я специалист в этом деле!»
Признаюсь, меня заинтриговала эта фраза, и я включила диктофон. Так что начало нашей беседы о том, как воспитывать родителей и как это влияет на творческую биографию, читайте в следующем выпуске.
*
