Интервью вела Галина Ицкович
Лена Крейндлина: «То, что мы здесь, очень важно»
Нью-йоркская осень — время для театралов особое: со всего мира съезжаются к нам гастролеры, вот и этой осенью предстоит увидеть немало интересного. А когда “Cherry Orchard Festival” заявил об осеннем американском турне израильского театра “Гешер” с постановкой “Не тот свет”, стало ясно, что театральный сезон состоится в полной мере. Важно отметить, что с театром Гешер американская публика встретятся уже в четвертый раз, благодаря именно “Cherry Orchard Festival”.
На этот раз, нас ожидает нечто непредсказуемое – все в этом спектакле будет ново и необычно: новая пьеса Марины Степновой в соавторстве с Авдотьей Смирновой, которая также и поставила спектакль, новый театральный “дом” для Ксении Раппопорт, только-только влившейся в труппу, и, похоже, актуальная тематика. Хотя должна признаться, что Лена Крейндлина, генеральный директор театра с 2007 года, действующий художественный руководитель “Гешера”, отказалась разглашать раньше времени секрет syuzhet.
Мне посчастливилось встретиться и побеседовать с Крейндлиной. “Встретиться” виртуально, разумеется: часть труппы, занятая в спектакле «Саломея» в постановке Максима Диденко, сейчас на гастролях в Лондоне.
Лена Крейндлина
— Хочу начать со слов Анатолия Белого, сказанных весной после спектакля «Не смотри назад»: о двух незанятых желтых стульях, ждущих своего зрителя. Сегодня 7 октября, вторая годовщина, и мы все до сих пор ждем освобождения заложников. Для нашей диаспоры спектакли “Гешера”, сам факт приезда и существования израильского театра, говорящего по-русски, — это каждый раз значимое театральное событие и немножечко манифест. Как будто мы выражаем гражданскую позицию, идя на ваши спектакли. И ожидания потому очень высокие.
— Это всегда страшно, когда высокие ожидания. Я сейчас нахожусь в Лондоне на гастролях, мы играем две недели наш другой спектакль, «Саломея», в театре “Royal Haymarket” на Вест-Энде. А спектакль «Не тот свет» на три недели поехал в Америку, всё это в такое ужасное время. И мне кажется, что это очень важно. Сегодня, 7 октября, мы не играем ни там, ни там, потому что невозможно играть спектакли в этот день. Ну, по крайней мере, для нас невозможно. Но мы вообще, по-моему, единственный театр из Израиля, который сейчас ездит на гастроли. В сегодняшнем Лондоне наша афиша на Вест Энде выглядит почти чудом. И поэтому мы сидим и держим вот так вот пальцы каждый день, чтобы ничего не случилось, чтобы мы доиграли эти две недели до конца. Уже неделя прошла.
Сцена из спектакля “Саломея”, Лондон, 2025
— Две недели — это настоящие большие гастроли. Какие у вас ощущения от первой недели?
— Принимают замечательно, а вот рецензии разные. Причём есть разгромные. «Гардиан», левая газета, написала, что вообще мы не имели права приезжать, что мы не имеем права жить. Ну, это политика, речь вообще не о спектакле. Но есть очень хвалебные. Зрители принимают прекрасно. Я абсолютно уверена, что не всем одинаково нравится спектакль, потому что любой спектакль не доллар, чтобы всем нравиться. Всегда есть разные мнения, но общее ощущение у нас прекрасное. И если бы не тревожная обстановка вокруг, вообще было бы замечательно. Мы все время следим за переговорами, за тем, когда вернутся заложники, вернутся ли, случится ли это наконец-то, не случится. В общем, не очень “художественное” настроение. Но мы стараемся, потому что считаем, что то, что мы здесь, очень важно. Что в такое время мы в Нью-Йорке, мы по всей Америке, мы в Лондоне. Вот скоро едем, даст Бог, в Париж. Только что приехали из Тбилиси, до этого были в Вене на Венском фестивале. И везде, везде, везде мы чувствуем, когда нам выражают свою солидарность, пусть даже негромко.
— Ну, может быть, “негромко” как раз более ценно. Потому что правда в том, что, в общем-то, довольно-таки большая часть мира видит ситуацию Израиля. И израильский театр – это мощно, это сильно.
— Конечно.
Спектакль “Не смотри назад”
— Я посмотрела Вашу биографию и увидела, что Вы были режиссёром и помощником художественного руководителя, помощником основателя театра, Арье. Как произошла трансформация из режиссера, стоявшего у истоков театра, в генерального директора? Продолжаете ли Вы ставить спектакли?
— Ну, сейчас нет уже, я себе не разрешила.
—Ужас какой.
— Ничего ужасного в этом нет (улыбается), я помогаю другим. Я пыталась совмещать в первое время менеджерскую и режиссерскую работу. Но это совершенно несовместимо. Кроме того что я директор, после смерти Евгения Михайловича [Арье] я ещё и выполняю обязанности художественного руководителя, я просто это нигде не пишу. Но обязанности-то есть. Поэтому я не ставлю сейчас спектакли. Но я училась тому и другому. Я закончила ГИТИС дважды. Один раз менеджерский факультет, а другой раз режиссёрский. Поэтому… имею право.
— И сразу после этого эмигрировали в Израиль?
— И сразу после этого в Израиль, да. Но я побыла немножко в Америке, я там в Лоуренском университете ставила спектакль, а потом, отвергнув предложение остаться, улетела в Израиль. Сумасшедший поступок?
— Наверное… ну да вся жизнь строится на каких-то сумасшедших поступках.
— Ну, видимо, да. Хорошо, что мы не знаем, насколько они сумасшедшие, мы в тот момент когда мы их совершаем. И я ни секунды не пожалела об этом.
То, что мы построили такой театр – это чудо! Мы играем на всех континентах и на трёх языках. Вот сейчас у нас идёт «Саломея» в Лондоне. Наши артисты играют на английском языке, спектакль «Не тот свет» в Нью-Йорке будет идти на русском. А потом мы едем с “Ричардом Третьим” в Париж и будем играть там на иврите. И я очень горжусь, что мы можем на трёх языках по всему миру играть разные спектакли, что у нас такая потрясающая труппа, что у нас театр в Яффо на 800 мест, который каждый день заполняется. Чтобы не сглазить, я всегда боюсь это говорить. При том что мы живём уже два года во время войны, и при том что обстановка в мире такая, что вообще не до театра никому.
— А как коренные израильтяне, сабры, относятся к спектаклям на русском?
— А сабры их не очень видят, потому что у нас очень мало спектаклей на русском. Мы же играем в основном на иврите уже последние 34 года. Мы первый год играли только по-русски, потом перешли на иврит и играли где-то 10-12 лет на двух языках. Одни и те же спектакли, мы их переводили, просто та же труппа играла и так, и так. Сумасшествие было. А потом играли только на иврите. Сейчас первый раз сделали такой эксперимент, сыграв и на английском языке. А по-русски мы вот сделали только второй спектакль за последнее время, за последние годы. Потому что так много приехало сейчас людей после начала войны с Украиной, что как-то невозможно было не сделать. И очень здорово сейчас Ксения Раппопорт играет с артистом, который вырос у нас в театре, Генри Давидом. Я очень рада этому.
Я рада, что Дуня Смирнова у нас поставила свою, совместную с Мариной Степновой, пьесу, что ставят сейчас режиссёры, которые уехали из России, что у нас поставил Сaломею Максим Диденко, что Саша Молочников, который тут неподалеку в Лондоне играет свой спектакль «Seagull: True Story», поставил хит последнего года «Преступление и наказание». Мы пересекаемся периодически, рекламируем друг друга.
— Несмотря на обилие новых проектов и режиссеров-гостей, “Гешер” в общем-то остается репертуарным театром?
— Конечно, у нас репертуарный театр. У нас театр репертуарный, в репертуаре 23 спектакля на сию секунду, труппа постоянная, где-то примерно 25 человек постоянно, еще где-то человек 20 постоянно работающих фрилансов, я имею в виду только актеров. А целый театр у нас 150 человек.
— Лена, как художественный руководитель, это Вы определяете, куда двигаться дальше?
— У нас Арье был художественный руководитель, а я… я всегда эту работу делала вместе с ним прямо с первых дней. Ну, я и делаю. Пока что у нас театр существует в тени памяти Евгения Арье и под художественным руководством моим и нашего драматурга Рои Хен, очень существенной фигуры в нашем театре. У нас с ним есть такая игра: когда мы смотрим спектакль, который нам кто-нибудь поставил, мы его разбираем с точки зрения Арье. Это не всегда цензурно [улыбается]. Поэтому ни я, ни он не называемся художественным руководителем, хотя по факту это так. Мне кажется, что нам удается соблюдать традиции, дух Евгения поддержать в театре. А если вдруг появится какая-то фигура на горизонте, которой мы не побоимся вручить театр, мы обязательно это сделаем.
— Но давайте о спектакле «Не тот свет». Авдотья Смирнова — известный кинорежиссер, сценарист, но все её работы до этого — в кино. Как, по-Вашему, опыт кино отразился на её работе с драматическими актерами, в ограниченном сценой и временем пространстве?
— Да, она впервые поставила именно спектакль. Я очень горжусь тем, что она принесла нам пьесу, которую написала вместе с Мариной Степновой. И нам очень понравилась эта пьеса. Она захотела сама поставить «Не тот свет», и мы рискнули. Считаю, что риск очень оправдан. Ну, это вам решать, когда вы увидите спектакль, но я очень этим довольна, и я надеюсь, что это не последняя её режиссёрская работа в нашем театре.
— А о чем пьеса? Говорят, об искусственном интеллекте. Всё так загадочно описано. Один из действующих лиц — алгоритм?
—Вы знаете, мне неохота рассказывать, о чем пьеса. Идите и смотрите. Эта пьеса о сегодня — о том, как люди ощущают себя сегодня под этим небом. И мне кажется, она очень сильно попадает в сегодняшних людей. По крайней мере, когда мы её играли в Израиле, [в зале] спокойным не остался никто. А это же самое главное.
— Ну, дайте какое-то определение. Я нашла старый, 2017-го года, блог Марины Степновой, где она писала про утерянную эмпатию. Вот эта пьеса, она про эмпатию, про любовь?
— Не про то и не про это, по-моему… Про потерянность. Про потерянность в этом мире. Про потерю смысла, потерю идеалов, потерю ориентиров. Ответов вы там точно не найдёте. Будете сидеть и думать. Этим мне она и нравится. И Ксения Раппопорт это передаёт, мне кажется, потрясающе. Она потрясающая актриса, надо отдать ей должное.
— А как Раппопорт вливается в израильскую среду, в израильскую манеру игры?
— У неё своя манера. Она большая артистка. И мне кажется, что так же, как и с Туминасом, нам сильно повезло, что на нашей сцене играет Ксения Раппопорт. Неважно, по каким причинам, из-за каких обстоятельств. Но я очень рада, что она у нас играет. Мы все бегаем на неё смотреть, у неё учиться. Она просто большая артистка нашего времени, я считаю. Поэтому никуда она не вливается.
— Так что же делает этот спектакль израильским?
— Вы знаете, вы не поверите, но мне кажется, что у этого спектакля есть такое качество, что там, где его играют, там люди чувствуют, что он “их”. Мне очень интересно услышать, как это будет в Америке и, может быть, даже в разных городах по-разному, не знаю. Но у меня такое ощущение, что этот спектакль вне пространства. Он очень во времени, но вне пространства. Он происходит на планете Земля. Поэтому каждый принимает, мне кажется, это на себя. Я, например, это принимаю на себя. И я думаю, что каждый зритель, который сможет к этому подключиться, а это нетрудно, когда на сцене Ксения Раппопорт, каждый подумает, что он единственный адресат.
Сцена из спектакля “Не тот свет”
— Наша русскоязычная публика поменялась очень сильно, потому что с началом войны приехали новые люди, новая волна эмиграции. Но всё-таки мне кажется, что второе поколение что-то теряет, потому что второе-третье поколение эмигрантов уже не придут на спектакль на русском. У вас субтитры есть английские?
— Есть английские субтитры, и я думаю, что придёт на самом деле и второе поколение. И я ещё раз говорю, в этом сила этого спектакля, что он очень ко времени, независимо от того, на каком языке вы говорите. Поэтому я думаю, что придут, и я надеюсь, что не пожалеют.
— Английские субтитры —важно, но ещё важнее, чтобы люди не просто ходили в театр ностальгию свою удовлетворить по русскозвучащему тексту, а чтобы ходили в театр думать.
— Ну вот я думаю, что как раз это тот случай. И я буду очень рада, если у людей останутся неотвеченные вопросы после спектакля.
—Возвращаясь к Вашему комментарию о том, что театр сейчас не ко времени: мне кажется, что единственное, что у нас остаётся, это театр.
—Театр очень ко времени. У людей просто не всегда настроение есть из дома выходить, понимаете? В этом проблема. Театр очень ко времени. Театр всегда ко времени, потому что театр — это всё равно лекарство. Даже когда он будоражит душу и когда он… заставляет плакать, ужасаться, смеяться, он всё равно лекарство.
—Что бы вы хотели сказать нашей публике?
—Вашей публике я хочу сказать: берегите друг друга, потому что время жестокое, время страшное, и ценности размываются ужасно, и диалог между людьми нарушен, становится почти невозможен. Поэтому я всегда призываю к тому, чтобы можно было [друг друга] слушать. Это то, что мы делаем сейчас, например, в Лондоне, хоть и очень трудно, и очень многие ничего не хотят слышать. А мы стараемся, чтобы слушали. И чтобы мы разговаривали. Ну, хотя бы языком театра. Хотя бы.
Сцена из спектакля “Не тот свет”
