Интервью с Борисом Херсонским
вела Ирина АКС, Нью-Йорк.
Известный украинский поэт из Одессы Борис Херсонский 28 ноября отметил свой день рождения в нашем знаменитом Русском Самоваре – но не просто именинным обедом, а замечательным поэтическим вечером “на два голоса” (совместно с прекрасным поэтом Людмилой Херсонской, по прекрасному совпадению – его женой). Сегодня мы публикуем его эксклюзивное интервью нашему журналу Elegant New York
Первый же вопрос: я назвала Вас украинским поэтом, хотела написать “украинский русскоязычный поэт”, потом вспомнила, что Вы пишете и по-украински тоже Может быть – одесский поэт? А как бы Вы сами представились нашим читателям?
Википедия определяет меня как украинского поэта, пишущего преимущественно на русском языке. Иногда другие источники указывают на еврейское происхождение. Это чистая правда. Я – билингв, но поэзию пишу преимущественно на русском языке. Хотя слово «преимущественно» в нынешней ситуации не вполне адекватно. Называть меня одесским поэтом не стоит. Отношения с культурной элитой города у меня всегда были сложными. А в нынешней ситуации сложности иные. Но их интенсивность, мягко говоря, не изменилась. Проще называть меня психологом – тут ни у кого не будет особых возражений.
Вы уже далеко не в первый раз были в Нью-Йорке. А какие особенные впечатления и воспоминания остались у Вас в этот раз?
Огромное впечатление на нас произвел мемориал на месте разрушенного Всемирного Торгового Центра. Мы не можем воскресить жертв этого страшного террористического акта. Но воздать должное их памяти можно. И это удалось. Конечно, многое меняется. Моя родня живет в Бруклине. Этот район называли «Маленькой Одессой». Теперь это не так. От маленькой Одессы остался одноименный гастроном плюс «Золотой ключик». К сожалению, книжные магазины прекратили свое существование: это относится и к «Черному морю», и к «Петербургу». Лотки, где книги навалом, не в счет. Самые популярные супермаркеты носят названия «Самарканд» и «Ташкент». И это – маркер перемен в населении Брайтона. Перемен вполне естественных, но для меня –печальных.
Вы пишете и по-украински, и по-русски. Просто потому что Вы как одессит комфортно чувствуете себя в обоих языковых пространствах. Почему одни стихи рождаются на одном языке, другие – на другом, и изменилось ли что-то в “языковых предпочтениях” лично для Вас в феврале прошлого года?
Во-первых, Одесса, в которой я рос и учился, говорила по-русски с утрированным еврейским акцентом. Это была попытка повседневной стилизации, стремление подчеркнуть свою «одесскость», что ли. Удачным это не назовешь. Но именно этого, как и бесконечного острословия, приезжие от одесситов и ждали. Поэтому думается, что это был такой туристический проект, ориентированный на простого советского человека из российской глубинки. Именно такой взгляд на Одессу сохраняется в продукции российских сериалов. Язык моих родителей был русский. Но они настаивали, чтобы к изучению украинского языка я отнесся серьезно. Отец сказал, что знать язык народа, среди которого я живу, необходимо. И, хотя школьная программа украинской литературы была чудовищна, я не мог не послушать совета отца. Первый год в медицинском институте я проучился в Ивано-Франковске, где мой язык стал разговорным. Огромное значение для меня имели встречи с украинскими диссидентами. Но. Перемены в моих предпочтениях начались еще в 2014 году.
Почему то или иное стихотворение приходит на украинском языке – объяснить не могу. Это необъяснимо. Кстати, иногда я пишу стихотворение на двух или трех языках. И в этом я не одинок. Такая практика существует во многих языках. Проблема – как переводить такие стихи. Об этом спорят филологи.
Я – Ваш “фейсбучний читатель” и в курсе Вашего давнего (весьма саркастичного) условного диалога с условной “одесской интеллигенцией”. Наверное, сейчас это всё отошло на второй план. Но вот что бы Вы сегодня сказали “мировой русскоязычной интеллигенции”, оживленно обсуждающей судьбу памятников Пушкину в Украине?
Практика сноса памятников Пушкину меня огорчает. И то, что оккупантов называют «пушкинистами», меня огорчает. Но я понимаю, что россия сделала из Пушкина фетиш, символ своего культурного присутствия и доминирования. Именно с этим доминированием и борется Украина, памятники попали «под горячую руку». Но я честно сказал, что Одесса, если тут снесут памятник Пушкину на бульваре, уже не будет моей Одессой. Впрочем, в Одессе я и так был в культурной изоляции, как проукраинский общественник. Теперь с тем же успехом мне готовят ярлык пророссийского поэта. Бороться с этим бессмысленно. Но желание бороться меня не покидает. Проблема в том, что когда ты борешься – получается, что ты оправдываешься. А это – слабая позиция.
И в продолжение темы культурных памятников. Знаменитая рублёвская “Троица” сейчас безвозвратно погибает в Сергиевском соборе, куда ее перетащили из Третьяковки по требованию господина Гундяева. “Мировая русскоязычная интеллигенция” что-то не сильно встревожена. А Вас лично огорчает гибель этого памятника культуры? И – провокационный вопрос: больше огорчает, чем гибель Бамианских статуй, взорванных мусульманскими мракобесами, или для Вас это примерно одного ряда события?
По-моему в Храме Христа Спасителя. Но это не суть важно. Место подлиннику – в музее, где созданы все условия для его длительного хранения (не скажу вечного, вечность – это атрибут Божества, а самая лучшая икона – всего лишь копия). Все же расстрел талибами статуй Будды и перенос иконы в храм – разные вещи. «Троица» Рублёва может погибнуть, но это не одномоментный процесс. И надеюсь, общественность (если такая осталась в России) не допустит гибели шедевра. Но это – дело россиян, а я гражданин Украины. И судьба лучшей русской иконы в рф уже потеряла то значение, которое она имела для меня в прошлом. Я уже никогда не приеду в Россию и не буду ходить по залам Третьяковки. Не буду в музее Андрея Рублёва. Даже если обстановка в рф изменится радикально. Но нет, не изменится. Неистребима тяга россиян к диктатуре. Большинства.
Как Вам кажется, через сколько лет после перемоги в свободной послевоенной Украине русскоязычная литература уже не будет восприниматься болезненно? Например, будет отношение к русскому языку, как к крымскотатарскому: ну да, русский – язык одного из народов Украины.
Не думаю, что это произойдет на моей памяти. Точнее – при моей жизни. Хочу ли я таких перемен? Говорят, что хотеть не вредно. Но иногда – вредно. Я принимаю ограничения, которые сегодня действительно имеются в Украине, с известным смирением и горечью. Понимаю, что мои любимые поэты и писатели будут для меня домашними собеседниками. И вряд ли я буду читать Толстого, как социал-демократы Маркса при царе-батюшке.То есть, я принимаю тот факт, что русская культура (что это такое – отдельный вопрос) не будет объектом моей пламенной защиты. Иными словами – пусть граждане рф борются за своё культурное наследие. Именно в рф ей угрожает уничтожение. Власть опять наступает ей на горло, и послушные граждане, как всегда, приветствуют эту исконную традицию.
Традиционный вопрос: о чем я не догадалась спросить – а Вам бы хотелось ответить?
Вопрос на вопрос – одесская традиция – а почему меня, украинского поэта и гражданина Украины, все время спрашивают именно о русской культуре? Неужели у нас нет иных забот? В США русская культура существует. И это нормально. Но меня волнует судьба моей страны, разрушения, которые принесла в наши дома неправедная, бесчеловечная война. Мне кажется, что многие приняли путинский миф о том, что Украина является нацистским государством, главным врагом культуры…. Нельзя этому поддаваться!
И последнее: ваши новогодние пожелания нашим читателям.
Пусть хотя бы часть проблем этого ужасного времени благополучно разрешится. А трудовые успехи и счастье в личной жизни – как-то не звучит на фоне трагедий в Украине и Израиле.
