К 130-летию со дня рождения Осипа Мандельштама
Виталий Орлов
Великий русский поэт Евгений Баратынский назвал счастливыми мастеров искусства: скульптора, музыканта, живописца:
Резец, орган и кисть! И счастлив, кто влеком
К ним, чувственным, за грань их не ступая!
В отличие от поэта, «есть хмель ему на празднике мирском!» – каждому!
Поэт, увы, в этот маленький список не зачислен. Живопись и впрямь счастливее поэзии, художник счастливее поэта. Обратим внимание на то, как долго живут художники, какое им даровано долголетие. В ХХ веке: Пикассо прожил 92 года, Шагал – 98, Матисс – 85, А.Бенуа – 90, Сарьян – 92. Через какие испытания, революции, войны, через какие обиды прошли и дожили до глубокой старости Кончаловский (80), Тышлер (80), Фальк (72). Мастеру резца Марку Антокольскому, знаменитому русскому скульптору, повезло меньше: он прожил лишь 59 лет.
Великие русские поэты Иосиф Бродский и Осип Мандельштам, тоже прошедшие немалые испытания: революции, войны, ГУЛАГ, эмиграцию – прожили совсем мало. Бродский не дожил до 60 лет, Мандельштам – до 50.
Мандельштам удивителен тем, что у него нет проходных, плохих стихов. А ведь они есть у всех: даже у Пушкина с Шекспиром. Большинство стиховедов и поэтов полагают Мандельштама главным поэтом XX века, а стихотворение «Образ твой, мучительный и зыбкий…» называют своим самым любимым.
Поэту в России, тем более великому, крайне редко удается прожить жизнь в спокойствии и достатке. Дуэли, войны, тюрьмы, самоубийства — вот их удел. Но даже на этом общем фоне судьба Осипа Мандельштама выделяется своим драматизмом, особенно если учесть, что тяготы сопровождали его не эпизодически, а на протяжении практически всей жизни.
Он не был принципиальным противником советской власти подобно Бунину, не испытывал романтического увлечения Белой гвардией, как Цветаева, не пытался преуспеть в обмен на отказ от собственного «я», как Горький, и не рассчитывал на мирное сосуществование с большевиками без потери чувства достоинства, как Пастернак или Булгаков. Но принципы для Мандельштама-поэта и Мандельштама-человека всегда были важнее каких-то там бытовых неурядиц и даже физической свободы.
Главное стихотворение своей жизни — не с точки зрения творчества, а именно для своего физического существования — Мандельштам написал в ноябре 1933 года.
Мы живем, под собою не чуя страны.
Наши речи за десять шагов не слышны.
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлевского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
А слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются усища,
И сияют его голенища.
А вокруг него сброд тонкошеих вождей.
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет
Он один лишь бабачит и тычет.
Как подкову, кует за указом указ:
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него – то малина
И широкая грудь осетина.
Страшные эти строфы Мандельштам не спрятал и не сжег — напротив, читал их едва ли не в открытую, в том числе и малознакомым людям. Пастернак (по легенде, услышавший эти стихи от автора в какой-то московской подворотне) сухо заметил, что это не поэзия, а осознанное самоубийство. Так и случилось…
Мандельштама несколько раз арестовывали и ссылали.
В последний раз он был арестован через год после возвращения из ссылки в Воронеж, 2 мая 1938 года.
В Москве он сидел в Бутырках. Мандельштам был приговорен, по решению Особого совещания, к пяти годам «за контрреволюционную деятельность». Москву Мандельштам покинул по этапу 9 сентября и 12 октября 1938 года прибыл во «Владивостокскую пересылку», где застрял в ожидании навигации для отправки заключенных в Магадан или какой-то другой лагерь.
Сведения о поэте в этот последний период его жизни собраны по крупицам самыми разными людьми.
Еще в этапе он стал обнаруживать признаки расстройства психики. Подозревая, что этапный караул получил из Москвы приказ отравить его, он отказался сначала принимать пищу, а потом стал похищать хлебный паек у соседей, считая, что их пайки не были отравлены. За это его стали зверски избивать, пока не убедились в его болезни.
Чулков Георгий, Петровых Мария, Ахматова Анна и Мандельштам Осип.
Моисей Семенович Лесман (1902 – 1985), пианист-концертмейстер и известнейший ленинградский библиофил, нашел очевидцев последних дней жизни Мандельштама: В.Л. Меркулова, Е.М.Крепса, В.А. Баталина и М.А. Буравлева. Наиболее полным является рассказ Василия Лаврентьевича Меркулова (1908 – 1980) – биолога, врача, преподавателя ЛГУ, арестованного 3 июня 1937 года. Рассказ записан М.С. Лесманом 9 сентября 1971 года, но был опубликован только в 1990 году в вышедшем в издательстве Воронежского университета научном сборнике, посвященном Мандельштаму, который сегодня практически недоступен читателю. Поэтому этот рассказ, независимо подтвержденный другими названными «солагерниками» Мандельштама, привожу здесь с несущественными сокращениями.
«С Мандельштамом я познакомился довольно печальным образом. Распределяя хлеб по баракам, я заметил, что бьют какого-то щуплого маленького человека в коричневом кожаном пальто. Спрашиваю: «За что бьют?» В ответ: «Тяпнул пайку». Я заговорил с ним и спросил, зачем он украл хлеб. Он ответил, что точно знает, что его хотят отравить, и потому схватил первую попавшуюся. Кто-то сказал: «Да это сумасшедший Мандельштам!» Но в этот начальный период пребывания Мандельштама на «Второй речке» возле Владивостока его физическое и душевное состояние было относительно благополучно. Периоды возбуждения сменялись периодами спокойствия. На работу его не посылали. Когда Мандельштам бывал в хорошем настроении, он читал нам сонеты Петрарки, сначала по-итальянски, потом переводы Державина, Бальмонта, Брюсова и свои. Иногда он читал Бодлера, Верлена по-французски. Читал он также свой «Реквием на смерть А.Белого». Иногда он приходил к нам в барак и клянчил еду у Крепса. «Вы -чемпион каши, – говорил он, – дайте мне немного каши». Е.М.Крепс был бригадиром по питанию и мог получать несколько порций. С Мандельштама сыпались вши. Пальто он выменял на несколько горстей сахару. Мы собрали для него кто что мог: резиновые тапочки, еще кое-что. Он тут же продал все это и купил сахару. Период относительного спокойствия сменился у него депрессией. Он прибегал ко мне и умолял, чтобы я помог ему перебраться в другой барак – ему казалось, что якобы ему хотят сделать ночью укол с ядом. В сентябре – октябре эта уверенность еще усилилась. Он быстро съедал все, был страшно худ, возбужден, много ходил по зоне, постоянно был голоден и таял на глазах. Я уговорил его написать письмо жене и сообщить, где он находится. В начале октября Мандельштам очень страдал от холода: на нем были только парусиновые тапочки, брюки, майка и какая-то шапчонка. В обмен на полпайки предлагал прочесть оба варианта своего стихотворения о Сталине. Однажды он подошел ко мне, снял с себя все, остался голым и попросил: «Выколотите мое белье от вшей». Я выколотил. Он сказал: «Когда-нибудь напишут: кандидат биологических наук выколачивал вшей у второго после А.Белого поэта». Он начал распадаться психически, потерял всякую надежду на продолжение жизни. Я обратился к врачу. К этому времени было сооружено из брезента 2 барака, куда отправляли умирать страдавших от эпидемии тифа. Врач Кузнецов, командовавший этими бараками, осмотрел Мандельштама и сказал мне: «Жить вашему приятелю недолго. Он истощен, нервен, сердце изношено, и вообще он не жилец».
В конце октября 1938 года Кузнецов взял Мандельштама в брезентовый барак – условия там были чуть-чуть получше. Когда мы прощались, он взял с меня слово, что я напишу Эренбургу: «Вы человек сильный. Вы выживете. Разыщите Илюшу Эренбурга! Я умираю с мыслью об Илюше. У него золотое сердце. Думаю, что он будет и вашим другом».
Перед праздником, 4-5 ноября, Кузнецов разыскал меня и сказал, что мой приятель умер. У него начался кровавый понос, который оказался для него роковым». Таким образом, по этой версии Осип Эмильевич Мандельштам умер в первых числах ноября, накануне годовщины Октябрьской революции, среди жертв которой в конце концов оказался и он, великий русский поэт.
Но могилы Мандельштама нет. В том числе и поэтому о его смерти появилось множество легенд. Долгое время считалось, что 47-летний Осип Мандельштам скончался 27 декабря 1938 года от тифа в пересыльном лагере во Владивостоке.
Профессор Г.Струве, подготовивший в 1967 году второе издание наиболее полного четырехтомного собрания сочинений Мандельштама, пишет в предисловии: «Сейчас известно, что Мандельштам скончался во Владивостоке 27 декабря 1938 года». Это сообщение, по-видимому, основано на некоем письме – единственном, написанном за рубеж Мандельштамом из Владивостока. Но о конкретных обстоятельствах ходят различные версии. Писатель Варлам Шаламов, прошедший через «Владивостокскую пересылку» годом раньше Мандельштама, создал самый художественно достоверный миф о последних его часах — рассказ «Шерри-бренди». Об этом подробно говорится в работе историка, доктора искусствоведения Валерия Маркова «Варлам Шаламов: история одного рассказа».
В. Марков поднял вопрос о том, что в наши дни неизвестно не только, где могила Мандельштама, но даже точное место, где находилась сама «Владивостокская пересылка».
В.Марков попытался это установить. Вот что он об этом рассказал.
«Во Владивостоке поэт провел два с половиной месяца — с 12 октября по 27 декабря 1938 года…
В последнем письме родным Мандельштам писал: «Я нахожусь — Владивосток, СВИТЛ, 11-й барак… Здоровье очень слабое. Истощен до крайности, исхудал, неузнаваем почти, но посылать вещи, продукты и деньги — не знаю, есть ли смысл. Попробуйте все-таки. Очень мерзну без вещей…».
И далее В. Марков пишет: «Я и место вычислил (подсказали бывшие вольнонаемные), где стоял 11-й барак. А похоронили Мандельштама уже в январе 1939 года, не сразу после смерти. Стояли морозы, по одному не хоронили — накапливали возле больнички. Вот здесь (вдоль русла речки Саперки, по ул. Вострецова) проходил крепостной ров глубиной 15–20 метров — от Амурского залива к сопке Холодильник. Он обозначен на старых крепостных картах. Весной умерших вывозили подальше, а в морозы хоронили прямо во рву и присыпали сверху землей. По всем данным, захоронение начала 1939 года находится здесь.
Сколько людей было захоронено в этой братской могиле — я не знаю. Один заключенный написал, что видел из барака, как два зэка с колотушками проламывали черепа мертвым на выезде из лагеря, чтобы живой не затесался, а затем швыряли их в тот ров».
«Я в львиный ров и в крепость погружен
И опускаюсь ниже, ниже, ниже…»
