Интервью со Львом Шехтманом:
Уля Алигюлова

С режиссером Львом Шулимовичем Шехтманом мы познакомились после поставленного им спектакля “Чехов, Williams и черт knows что”. Зайдя в скромную гостиную над рестораном Русский Самовар, признаюсь, я совсем не ожидала, что через несколько минут передо мной развернется абсурдическая фантасмагория, вмиг захватив меня в свой красочный мир воображения. Я знала, что мне обязательно надо побеседовать с одним из волшебников, ответственных за это незабываемое приключение.

Немного о самом волшебнике… Лев Шулимович, родом из Черновцов, эмигрировал в США в 1978 году будучи еще юношей. И уже в следующем году он сделал свой американский дебют постановкой пьесы Гоголя «Женитьба» в Lexington Conservatory Theatre. В том же году Лев начал преподавать актерское мастерство и режиссуру в нью-йоркской театральной школе Stanislavski Studio Of The Theatre. Через два года после переезда, в 1980 году, Шехтман со своими учениками открыл в Нью-Йорке профессиональный репертуарный театр Theater In Action, которым руководил до 1990 года. За долгие годы работы в Нью-Йорке Лев сотрудничал со многими известными театрами, такими как The Public Theater, The American Place Theatre. Однако он ставил пьесы не только в Америке, но также и в России, и в 2006 году состоялся его дебют в Государственном Санкт-Петербургском Молодежном театре на Фонтанке, куда он впоследствии не раз возвращался. А Театр Русских Актеров, поставивший пьесу, которую я смотрела в тот вечер, появился только 3 года назад. Но пожалуй, про это расскажет сам соучредитель театра.

-Когда вы впервые поняли, что театр – ваше призвание?

-Это было очень давно. В 14 лет я поступил в детский театр в родном городе, Черновцах. Руководила театром заслуженная артистка Украины Валентина Владимировна Бесполетова. Это было братство, которое сохранилось по сей день. Некоторые люди из коллектива стали артистами, режиссерами, другие посвятили себя иным творческим профессиям, и сейчас они работают по всему миру. Есть те, кто остался в Черновцах, те, которые уехали работать в Россию, в Америку. Например, одна из участниц нашего коллектива, Марьяна Парнас, которая живет в Хьюстоне и руководит детскими хорами, представлена на почетную премию Грэмми.

-А почему же вы решили уехать жить в Америку?

-Я приехал в поисках творческой свободы – того, чего не было в Советском Союзе тогда. После окончания Ленинградского театрального института я работал в Вологодском театре по распределению. Там я почувствовал, что я в тисках цензуры, и если я не буду шагать в ногу со всеми, тогда нужно либо сменить ногу, либо театр. Вот я и решил сменить театр. У меня была возможность уехать, и я уехал в неизвестность. Мне было 27 лет когда я сюда приехал, так что большую часть жизни я прожил здесь.

-Вы знали, что собираетесь делать здесь?

-Я только знал, что буду заниматься театром. Я не знал, как здесь с этим обстоит дело, насколько это возможно. Я не знал даже языка. Думал, что раз режиссер – переведут! Hо нет, пришлось самому учить язык, конечно. (смеется)

-Пробиться в театральном мире наверняка нелегко. Какие сложности испытали вы на своем пути?

-Здесь некуда пробиваться. Если ты хочешь что-то сделать, дерзай!  В этой стране все так частно и индивидуально. Нету никакого театрального сообщества, нет отдела кадров, который нанимает. Поэтому если это связано с режиссурой, по идее, все в твоих руках. Конечно, если есть деньги – это лучше. Но режиссер и есть театр в себе, который вынужден объединять других людей. Есть содружества, артисты, продюсер, который занимается организационной частью этого дела, и только вместе это все может принести плоды. А может и не принести. Самое главное – что это вызывает интерес у людей. И это тоже сложный вопрос, потому что иногда публика падкая на что-то простое, легко доступное – эдакое чтиво желтой прессы, которое распространяется быстрее, чем хорошая литература. Поэтому нужно формировать своего зрителя, своих поклонников, своих верных друзей, расширять их круг. И только тогда этот мостик, переброшенный зрителю и обратно, может создать театр и даже принести финансовый успех. Но это требует времени, доказательств, определенного уровня, что тоже очень трудно держать: ведь режиссурой занимаются простые люди, которые имеют право ошибаться. А когда такого права нет, когда есть планка, и зритель ждет от тебя очередного шедевра – это нелегко.

-Насколько сложно быть театральным режиссером в эмиграции?

Театральным режиссером вообще сложно быть, где бы то ни было. В Советском Союзе все было связано с идеологией, это было главным препятствием. А в иммиграции дело связано с финансами, и это тоже тяжелый путь. Это вообще сложная, для многих непонятная профессия. Профессия эта творческая, очень индивидуальная. Есть, конечно, профессиональные устои, традиции, и люди гениальные их ломают, меняют, пробиваются сквозь стены. А есть люди которые думают, что это легко, что режиссура – это просто командовать актерами. Иногда эти непрофессионалы тоже имеют зрительский успех, и им кажется, раз им аплодируют, значит все получается.

-А что делает режиссера по-настоящему хорошим?

-Ну, это универсальный вопрос. Прежде всего это – талант, что дает природа. Школа только оттачивает это, дает навыки и знания. Это относительно молодая профессия, которая окончательно сформировалась только в 20-ом веке. Хотя, конечно, режиссурой занимались давно – и Шекспир, и Мольер были режиссерами, а, возможно, и древнегреческие драматурги были  режиссерами. Во все времена были свои установки, когда-то главенствовал текст, когда-то определенные устои. И только в 20-ом веке режиссура вышла на первый план и стала главным связующем звеном всего творческого процесса.

-Я знаю, что вы ставите спектакли и здесь, и в России. Вы их как-то адаптируете для зрителей этих стран? Чем вообще отличается театр в Америке и в России?

-Театральный язык воспринимается по-разному – юмор разный, эмоциональное воздействие разное. Иногда, то, над чем смеются или плачут американцы, не вызывает таких же эмоций у русских, и наоборот. Но что-то, конечно, и объединяет. Вдохновляет и радует, когда мы можем достучаться до всех. Но в целом режиссура, как и актерство – профессия относящиеся к национальной культуре. Казалось бы, несложно поставить пьесу в другой стране – могут перевести. Но это не совсем так просто. Театральный язык – это язык национальной культуры, и легче общаться с теми, кто причастен к нему. Но, с другой стороны, иная культура всегда вызывает интерес, и даже на наши русскоязычные спектакли с удовольствием ходят американцы.

-Никогда не думали снять фильм?

-Я особо не стремлюсь к этому. Есть театральные режиссёры, которые любят снимать кино и делают это успешно – Ингмар Бергман был такой. А есть многие кинорежиссеры, которые ставили средние и даже плохие театральные пьесы, хотя фильмы у них были выдающимися. Я не пробовал снимать кино. Считаю, что это тоже отдельная профессия, которую нужно знать. А если не знаешь, то за это браться не стоит.

-Насколько отличаются эти профессии?

-Это родственные профессии, но они одновременно и разные. В кино очень многое основано на технологии, на оптике, которую режиссер должен знать. Сочетание операторской работы с действием – это отдельная наука, отдельный вид искусства. Если этого нет, то получится снятый на пленку спектакль в лучшем случае. A если быть в авангарде этого дела, а не плестись за кем-то, то этот процесс нужно точно изучить.

Театр в этом смысле мне ближе. Театр я знаю с детства. Мне кажется, я его чувствую, ношу его в себе. Это раковая опухоль, от которой не избавиться – она с метастазом. (смеется) Были моменты, когда я хотел, но никак не мог. Когда я за что-то другое брался, вскоре мне становилось скучно жить. Жизнь становилась бессмысленной. Это крест, который нужно нести до конца, и не думать о том, что это принесет – деньги, славу. Это призвание. Но это не значит, что человек с призванием обязательно  талантлив, гениален или даже хорош. Это просто значит, что он призван этим заниматься – призван внешней силой или внутренней, я об этом не задумываюсь. Я знаю, что я без этого не могу жить, но оно проживет без меня спокойно.

-Как вы работаете с актерами? Предпочитаете самостоятельных актеров, которые сами создают образ или больше любите руководить и направлять актеров?

-Долго, тяжело и упорно. И артисты иногда плохо понимают, что такое быть самостоятельным, и некоторые режиссеры плохо понимают, что значит дать самостоятельность артисту. Это синтез. Артист – это исполнитель. Задача режиссера – понять индивидуальность артиста, определить его диапазон, возможности – что артист может делать, к чему он может стремиться, где его потолок. A потолок – дело условное, он может достичь еще больших высот. Как спортсмен может, допустим, прыгнуть на определенную высоту, но с правильной и упорной тренировкой, он может прыгать выше и выше, и стать чемпионом. Но это возможно в сочетании с тренером, или, в этом случае, режиссурой. У каждого своя работа. Настоящий режиссер должен понимать и чувствовать своего артиста, который, в свою очередь, тоже понимает режиссера. Но это не значит, что артист делает все, что он хочет. Иногда артисту кажется, чтo так это не должно быть, что это против его природы. Тут самое главное взаимоуважение и взаимодоверие.

-Расскажите пожалуйста о своем Театре Русских Актёров. Как появилась идея создать этот театр, и как вы воплотили ее в реальность?

-Эта идея появилась в разговоре с Михаилом Галкином. Oн мне предложил подумать над проектом, которым он занимался, под названием “Раскольников и Процентщица: История любви”. Он предложил поставить эту пьесу в очень необычном месте – на втором этаже ресторана Русский Самовар в гостиной имени Льва Толстого, оформленной замечательным архитектором. Я никогда раньше не ставил спектакли в таком месте, и мне было интересно попробовать работать в таком пространстве, где я мог использовать только то, что есть.

-Спектакли “Чехов, Williams и черт knows что”  и “Раскольников и Процентщица” – оба театр абсурда. Вы ставите исключительно такие гротескные пьесы?

-Нет, я ставлю разные пьесы. Что касается этих двух спектаклей, я бы не назвал это театром абсурда, скорее эдакая фантасмагория, хотя там, может, и есть элементы абсурда. Наша жизнь абсурдна, и иногда какие-то компоненты отражаются в искусстве. Я – реалист и занимаюсь театром реалистичным.

-В современном мире, где чрезмерно насыщенная индустрия развлечений,  считаете ли вы, что театр так же актуален? Как театр изменился сегодня?

-Ну, мне сложно судить, я не все видел. Сложно сказать, насколько важен театр в этом мире. Он важен для меня и для тех, с кем я работаю, и для тех, кто приходит смотреть спектакль. И если им это важно, значит мы делаем что-то правильно. Может ли мир существовать без театра? Не знаю, по той причине, что мира такого еще не было. Даже в темные века был театр. Веками мир жил с театром. Потом появились клоны театра – кино, телевидение, интернет. Но театр все еще живет. Театр – живой организм, а в живом организме всякое бывает – и счастливые периоды, и болезнь, и смерть, и рождение. И театр вовеки жил и будет жить этим циклом – умирая и вновь перерождаясь.