Игорь Померанцев.

Из радиоповести “Баскская собака”, журнал “Синтаксис”, 1991 г., Париж. 

Все персонажи вымышлены, совпадения случайны.

В конце осени, как справедливо заметил Аристотель, человек ест больше. Но я растягиваю осень до конца зимы.

Сегодня у нас с Марысей обед в ресторане «Николаса». По скромной лестнице одного из лучших в Европе ресторанов подымаемся на второй этаж и попадаем в кают-компанию трансатлантического лайнера. Каштановый грот. Дерево придаёт уверенность: ты непотопляем. Шёлковые занавески, бархатные шторы, массивные торшеры. Официантки в чёрных передниках. Как гимназистки. Марыся смотрит в меню, шевелит губами:

— Каплун с пюре из каштанов… цыплёнок, фаршированный трюфелями…

Подходит благородный официант. В России (да и в Польше) я бы такого сразу назначил премьер-министром. Хотьсмотреть приятно. Марыся советуется с ним. Маленькая удача.

Я-то знаю: уже сама решила.

— Я бы рекомендовал цесарку в арманьяке, — уважительноговорит официант.

Да, лучше бы пошли в «Акеларре». Там только одно фирменное блюдо: телячий эскалоп с грибами.

— Спасибо… Мы ещё подумаем, — говорит Марыся.

Главное — не вмешиваться. Лучше помалкивать и поддакивать.

— Пока мы думаем, принесите-ка, пожалуй, овощной суп с сухарями, — говорю я.

Марыся одобрительно кивает.

— Что-то я сомневаюсь в цесарке, — говорит она.

— Я тоже.

— Арманьяк чересчур мужествен.

— Да, — механически говорю я. — Запах арманьяка долго не выветривается, потому что его отстаивают в бочках из чёрного гасконского дуба.

— Какая у меня интуиция!

— Да.

Нам приносят суп. Его пикантные запахи щекочут нос, и я несколько раз чихаю.

— А давай возьмем ягнёнка, — оживляется Марыся.

— Гениально!

Нам приносят ягнёнка и вторую бутылку риохи «Бордон» 1982 г. Самое глупое, что интуиция у неё действительно зверская. Такого сочного ягнёнка я ел только в Карпатах, где мы провели медовый месяц с Линой. Я подзываю официанта:

— Простите… ягнёнок так сочен, будто его задрал волк.

Официант благосклонно улыбается и уходит справиться у шефа.

— Нас не выгонят? — ядовито спрашивает Марыся.

— Это был комплимент. Только в дикой Польше не знают, что ягнята, задранные волками, самые вкусные.

— Хорош у тебя критерий дикости!

Официант возвращается. У него такое выражение лица, словно его назначили премьер-министром.

— Сэр, вы абсолютно правы. Нам доставили сегодня из Сьерра-де-Сан-Педро дюжину ягнят, задранных волками.

Моему торжеству мешает одно: я не знаю, где эта или этот Сьерра… де… и я прямо спрашиваю:

— Откуда?

— Это на испано-португальской границе… знаете, там фермерам выплачивают компенсацию за ягнят и овец, потому что волки стремительно исчезают. Так что все в выигрыше.

Марыся бестактно переходит на русский:

— И овцы целы, и волки сыты, как говорят в твоей цивилизованной отчизне.

Улыбаясь, я отвечаю официанту:

— Сеньоре тоже очень понравился ягнёнок.

Пока официант выбивает счёт, я успеваю сказать Марысе, что при всей безупречности русского её тяга к поговоркам всё же выдаёт в ней бывшую студентку Лондонской школы славяноведения. Вместе со счётом официант приносит трубку:

— Сэр, вы случайно не забыли трубку, когда обедали у нас в прошлом году?

Я беру трубку. Отвечать не тороплюсь. Трубка ирландская. XIX век. Чашечка в форме котелка на треножнике. Просто, красиво. Классические ирландские трубки — в форме арфы или волкодава, на мой взгляд, слишком вычурны.

Воспользуюсь случаем и напомню нашим слушателям, что табак впервые попался на глаза европейцам в 1492 году. Если быть точным, то попался он на глаза двум европейцам, сотоварищам Колумба Родриго де Хересу и Луису де Торресу. Случилось это на острове Куба. Именно там им повстречался обнажённый абориген с сигарой. Спустя век «питьё табака» вошло в моду в Испании и в Португалии. Английское светское общество к курению приучил сэр Уолтер Райли. Тогда (XVI в. от Р.Х.) трубки делали из глины. У Шекспира табак нигде не упоминается, но Шекспира «энциклопедией английской жизни» назвать трудно.

— К сожалению, сеньор, это не моя трубка. Я бросил курить в позапрошлом году, — говорю я.

— Какая жалость, сэр… Вы, случаем, не дублинец?

— Нет. Я не дублинец и даже не ирландец.

Мы рассчитываемся и уходим. Что за шпионские дела?!

Да, Лина до замужества считала, что «Дублинцы» — это название еврейско-украинского местечка. Не так уж ошибалась.

Звучит ирландская народная песня Wolf Princess.

***

Наш друг бордо

Из книги “По шкале Бофорта” 

Написав повесть об испанском вине (“Баскская собака”), я поступил отчаянно, но не опрометчиво. Соотчичи, боюсь, пренебрегут бокалом риохи, который я им протянул. Они предпочитают водку, сортов которой во всем мире меньше, чем, скажем, сортов вина в скромной долине Кьянти. И все-таки, как сказал поэт, хотя и по другому поводу:

Но как мне быть с моей грудною клеткой
И с тем, что всякой косности косней.

Да, моя грудная клетка предпочитает вино. Соседи Евгения Онегина говаривали:

Он фармазон; он пьет одно
Стаканом красное вино.

Так вот, я вступаю вместе с Онегиным в фармазонский, т.е. франкмасонский сговор. Что будем пить? Помните?

Евгений ждет: вот едет Ленский
На тройке чалых лошадей;
Давай обедать поскорей!

Какое же вино приготовил Евгений Ленскому?

Вдовы Клико или Моэта
Благословенное вино
В бутылке мерзлой для поэта
На стол сейчас принесено.

Это великолепные шампанские вина, брют. Но с “Моэтом” и “Вдовой Клико” одна беда: как были дорогими, так и остались. Если бы я, как помещик Онегин, всякий раз угощал своих коллег, “либертийских” поэтов Волохонского и Цветкова, бессмертной “Вдовой Клико”, то давно бы разорился. Пушкин, чувствуя эту материальную сторону дела, как бы отмежевывается от Онегина:

За него (т.е. за шампанское. – И. П.)
Последний бедный лепт, бывало,
Давал я.

Но у Пушкина в каталоге вин можно найти кое-что и по карману и по вкусу, так, чтоб не отдавать последней марки. Вот что Пушкин пишет о декабристах:

Сначала эти заговоры
Между Лафитом и Клико
Лишь были дружеские споры.

Лафит – это породистое бордоское вино. Оно все-таки тоже дорогое. Его будем пить по праздникам. По воскресеньям. А в будни? У эмигрантского поэта Ю.Терапиано есть остроумное наблюдение по поводу одного из онегинских обедов, того самого обеда, когда

Вошел – и пробка в потолок,
Вина кометы брызнул ток.

Так вот, комета, заметил парижанин Терапиано, не совсем метафора. Речь идет о знаменитой комете 1811 года, и значит, и вино того же года. Правда, ни в одной парижской винной лавке мне не попадалось это Vin de la Comete. Что еще в пушкинском винном меню? Ну, есть знаменитый италийский фалерн. Но я не доверяю древнегреческим и древнеримским винам. В них, чтобы они переносили долгие морские путешествия, добавляли всякую гадость вроде смолы, мраморной пыли, известки, морской воды. Например, в лесбосском вине морская вода составляла два процента. Так что, прелестный мальчик, не наполняй моей чаши фалерном. Что ж тогда пить по будням?

Но ты, Бордо, подобен другу,
Который в горе и в беде,
Товарищ завсегда, везде,
Готов вам оказать услугу,
Иль тихий разделить досуг.
Да здравствует Бордо, наш друг!