Виталий Орлов
Евгений Александрович Евтушенко приехал в бруклинский «Shorefront Y» 29 октября 2016 года на встречу со своими верными читателями заранее и вместе с женой Машей терпеливо дожидался в маленькой «гримерке» за сценой своего выхода. Он выглядел утомленным и был неразговорчив: видимо, собирался с мыслями для выступления перед теми своими давними друзьями, (а их собрался полный актовый зал этого еврейского центра), про которых он чуть позднее скажет, немного перед этим помолчав и улыбнувшись: «А я, по правде говоря, соскучился по вас!»
Е.Евтушенко, 29 октября 2016 года, Бруклин. Фото Виталия Орлова.
И чувствовалось, что сказано это искренне, а не как привычная риторическая фигура. Можно быть совершенно уверенным в том, что какими бы ни были события в прошлом и что бы ни произошло в будущем, для представителей русскоговорящей общины Нью-Йорка, собравшейся в «Shorefront Y» на этот вечер, посвященный 75-летию Бабьего Яра, имя замечательного русского поэта прежде всего навсегда связано с его проникновенной поэмой о событии, память о котором кровоточит и сегодня…
Евгению Александровичу исполнилось 84 года. Три года тому назад ему ампутировали правую ногу, а позже возникли очень серьезные проблемы с сердцем, и 24 августа 2015 года «для устранения проблем с сердечным ритмом Евтушенко в ходе операции ввели кардиостимулятор».
С видимым усилием, с помощью жены Маши он преодолел несколько ступенек лестницы из «гримерки» на сцену, и эти несколько его шагов из-за кулис до стола в центре сцены зал сопровождал доброжелательной овацией. Устроившись за столом, Евтушенко вгляделся в зал, как будто пытаясь увидеть знакомые лица, и сказал: «Ну вот, я снова с вами!». И в этот момент атмосфера в зале как-то в одно мгновение переменилась: это был уже тот самый Евтушенко, благодаря которому, прежде всего, а вслед за ним и другим талантливейшим поэтам-«шестидесятникам», поколению его многомиллионных читателей-слушателей удалось сделать тот самый «глоток свободы» (Б.Окуджава), без которого мы, наверное, до сих пор пытались бы с помошью «совка» построить коммунизм в отдельно взятой первобытной пещере.
Е.Евтушенко вручается памятная медаль Пушкинского обшества Нью-Йорка. Фото Виталия Орлова
Перед началом вечера кинодокументалист Нина Зарецкая, снявшая, кстати говоря, фильм о том, как Е.Евтушенко преподает русскую литературу в американском штате Оклахома, вручила поэту памятную медаль Пушкинского общества Нью-Йорка.
А разговор с публикой Евгений Александрович начал с рассказа о своей жене Маше, которая не раз героически спасала его во время тяжелых болезней и жизненных коллизий, о своих предыдущих женах и сыновьях, о своей бурной и нелегкой юности, о родителях.
Сколько бы сегодня ни заявлял он, что для него поэзия выше политики (позже на вопрос из зала: «Кто победит: Клинтон или Трамп?» он ответил: «Ну что вы, мы здесь о высоком, а вы – о какой-то ерунде!»), политика и политики на протяжении не только его творчества, но и всей предыдущей жизни вмешивались в его судьбу бесцеремонно и по любому поводу: когда его исключали из школы «за компроментирующие советскую власть вопросы», или из Литинститута – стараниями Л.Ильичева за поэму «Братская ГЭС»; когда распинали за стихи «Наследники Сталина» или «Нигилист», звонкие строки которого звучали как пароль и боевой клич, потому что воспевали бунтаря-сверстника:
«Спорил он горласто, споров не пугался.
Низвергал Герасимова, утверждал Пикассо»
и тем самым «огорчал он
родственников, честных производственников».
Что же касается родственников самого поэта, то он с гордостью вспоминает свою маму, которая, пройдя через всю войну и вернувшись, став заведующей детским архивом, писала товарищу Сталину письма, начинающиеся словами: «Как коммунист к коммунисту, обращаюсь к вам, товарищ Сталин, с требованием разрешить нашим детям посещать нашу историческую реликвию – Кремль». Подобный политический поступок в то время был равносилен подвигу. О нем Е.Е. прочел новое стихотворение «Новогодняя елка в Кремле».
Размышляя о ныне идущей войне с Украиной, затеянной Россией, Евтушенко считает, что народы этих стран рассорили политики: «Отношения между Украиной и Россией пошли по неправильному пути потому, что везде начал расти национализм, а интернационализм, то есть ощущение человечества как единого целого, вдруг стал отступать в сторону. «В стране, победившей фашизм, я своими глазами видел в Москве неких молодых людей неизвестной партийной принадлежности, которые шли по городу и несли огромное полотнище с портретами Сталина и сами знаете кого!».
Так что уйти от политики в чистую поэзию легендарному поэту, слава которого сложилась равновелико из лирики и публицистической поэзии, Евтушенко не удается.
«Он не выступал против Ленина (только против Сталина), не был штатным диссидентом, верил в социализм, не требовал ни роспуска СССР, ни пересмотра роли и значения (и даже сущности) Победы 1945 года, как Гроссман и Владимов. И все — искренне. Просто, видя несправедливость и жестокость, кидался в бой (Чехословакия,1968-й; процесс Даниэля и Синявского; расправа над Бродским; участь Солженицына). Но он не перешел роковой, пограничной черты, как Галич, Владимов, Бродский. В стихах переходил, но стихи не поняли. Не умели читать между строк». (Валерия Новодворская)…
Рассказав немного о своей юности, Евтушенко принялся читать стихи. Теперь он снова, как в юности, был «агитатор, горлан, главарь», борец с любой несправедливостью , читая недавно написанное: «Самолет «Владимир Высоцкий», «Лидия Чуковская» – о замечательном человеке, не терпящем никакой лжи – дочери Корнея Ивановича; стихи о вопиющей несправедливости по отношению к вдове Булата Окуджавы Ольге Владимировне, которую уволили за ее усилия на собственные средства создать Музей Окуджавы; стихи памяти недавно ушедшего его друга Фазиля Искандера и поэта Павла Когана –это только некоторые из его новых стихотворений.
В стихотворении «Петровское окно» все та же мысль о торжестве интернационализма:
«Россия, выживи великой,
не поскользнись, не упади,
и человечество с улыбкой
прижми к воспрянувшей груди».
Даже если будет услышан
« … рык новобоярства:
«Окно на Запад? На хрена!
Нам нужен царь, кого бояться,
Но без петровского окна».
И наконец, пламенное стихотворение «Бессмертный полк», в котором он рассказывает и о себе, мальчишкой гасившем на московской крыше немецкие «зажигалки»; о маме, которая, будучи певицей, пошла воевать и на войне сорвала голос; о своем деде, попавшем в ГУЛАГ; о великом физике Сахарове, спасшем Россию, но освистанном на Съезде, о Пастернаке, который «Стал добровольцем на войне, пробил романом брешь в стене»; о Пушкине, тоже зачисленном в бессмертный полк, мечтавшем о том времени, «когда народы, распри позабыв, в великую семью соединятся…».
Ну что же, в идеализме как, говорится, поэту не откажешь…
Когда эта часть вечера закончилась, Евтушенко прочитал по просьбе зала несколько любимых публикой стихотворений. Отложив в сторону лежавшие на столе свои книги и рукописи, Евгений Александрович с нескрываемым удовольствием стал читать напамять: «Со мною вот что происходит, ко мне мой старый друг не ходит…», и если какое-то слово забывал, зал дружно ему подсказывал. Ну и конечно Евтушенко прочитал «Бабий Яр», коротко напомнив драматическую историю публикации стихотворения.
Е.Евтушенко и Е.Рейн в редакции журнала «Слово-Word», Нью-Йорк. Фото Виталия Орлова.
Как известно, в 2007 году Всемирный Конгресс Русскоязычного Еврейства (ВКРЕ), объединяющий евреев 27 стран мира, выдвинул Евгения Евтушенко на Нобелевскую премию по литературе за «Бабий Яр» и некоторы другие произведения: «Наследники Сталина», «Братская ГЭС», «Хотят ли русские войны».
Отвечая позже на вопрос из зала о том, что стихотворение «Бабий Яр» написал якобы по заказу Евтушенко Юрий Влодов, Евгений Александрович заметил, что это провокация, придуманная с понятной целью очернить его в то время, когда он номинировался на Нобелевскую премию.
Но мало кто помнит, что впервые Евтушенко номинировался на Нобелевскую премию еще в 1963 году.
В этом далеком году молодой 30-летний поэт в разгаре своей громкой славы приехал в Харьков – украинский город, в котором родились и(или) жили известные талантливые русскоговорящие поэты.
Харьковский магазин «Поэзия», открытый в январе 1963 года, очень быстро в 60-х годах стал центром притяжения читающей молодежи. Его основным попечителем, хотя и не официально, стал Борис Иванович Котляров, поэт, прозаик, он же секретарь парторганизации харьковского отделения Союза писателей.
Борис Иванович, человек в высшей степени порядочный, с одной стороны, сдерживал энтузиазм активистов, образовавших неформальный Совет магазина, не давая забывать, где они живут, но делая это всегда очень деликатно; с другой – благодаря своей высокой партийной должности, был, как сейчас сказали бы, «крышей» Совета.
Партийные и «компетентные» органы какое-то время не беспокоились: кто мог сомневаться в благонадежности партсекретаря идеологической организации.
Но было понятно: один неверный шаг, и нас, активистов, остановят.
Иногда, уже после рабочих часов магазина, сюда заходили харьковские поэты, которые читали свои еще не опубликованные произведения: Аркадий Филатов, Александр Черевченко, Марлена Рахлина, Борис Чичибабин, Ушанги Режинашвили, Анатолий Житницкий, историк литературы и коллекционер профессор Григорий Гельдфандбейн. Заходили и актеры, художники. Начали приезжать и гости: Давид Самойлов, Виктор Урин, Константин Ваншенкин. Покупатели, разобравшись со временем в том, что происходит, к моменту закрытия магазина не спешили расходиться.
Харьков, 26 октября 1963 года. У магазина «Поэзия». Фото Виталия Орлова.
У дверей и окон магазина стали собираться люди, требуя их впустить или хотя бы не закрывать двери. Было понятно, что добром это не закончится и нужно искать пути легализовать эти вечерние чтения, по сути превратившие магазин в клуб. Аналог искать не пришлось. Вечера поэзии в Московском Политехническом музее уже проходили при переполненном зале. Харьковский Обком комсомола и отдел культуры Обкома партии дали разрешение на проведение молодежных литературных вечеров.
Это были настоящие праздники, которые проходили теперь в больших клубных залах.
«Оттепель» была в разгаре, жесткой цензуры на публичные выступления еще не было, и это давало возможность авторам и артистам читать новые произведения, многие из которых были опубликованы только спустя десятилетия.
Однажды в магазин зашел молодой человек высокого роста, блондин, в модном тогда свитере в крупную черную и красную клетку, очень похожий на Евгения Евтушенко. Девушки-продавщицы растерянно смотрели на него во все глаза, а потом, осмелев, спросили:
– Женя, это правда – Вы?
– Да, правда.О вашем магазине в Москве говорят все знакомые, и я решил зайти и посмотреть, что тут у вас происходит.
Женя купил несколько книг, которые ни в Москве, ни в Харькове на прилавках не лежали. Договорились, что завтра он придет во время перерыва в магазине и почитает свои стихи. Об этом знали очень немногие, тем не менее, когда Женя пришел на следующий день, ему удалось протиснуться в магазин уже с трудом. После короткого совещания решили, что Е. Евтушенко будет читать свои стихи на улице, с крыльца магазина.
Женя начал читать свои стихи, а людей все прибавлялось. Через полчаса пришлось установить на крыльце магазинный микрофон и динамики: даже мощный голос Евтушенко не мог перекрыть площадь перед магазином, всю уже заполненную людьми. А потом произошло и вовсе неожиданное: проходящие по примыкающей к площади Пушкинской улице трамваи останавливались, и выходившие пассажиры присоединялись к толпе слушателей. Их было уже тысяч десять.
А Женя тем временем читал стихи уже не по просьбе слушателей, а новые, еще не публиковавшиеся, достав из кармана сложенную вдвое тетрадь, впрочем, заглядывая в нее редко. Чтение продолжалось уже пятый час. Женя охрип, с его лица градом катился пот, хотя было не жарко: октябрь, 25-ое, 1963 год – более пятидесяти лет тому назад.
Толпа то взрывалась аплодисментами, то замирала, так что было слышно только ее, толпы, дыхание.
Б. И. Котляров пришел в магазин к началу чтения. Он сразу понял, во что это выльется, и сказал: «Вы понимаете, нельзя, чтобы меня здесь видели. Поэтому я буду гулять где-то поблизости со знакомой женщиной: мало ли что произойдет, а у меня будет свидетель, что я там не был».
На улице стемнело. Наконец, Женя отступил на шаг и оказался в магазине, за закрытой дверью.
Он очень устал и хотел скорее попасть к друзьям, у которых остановился. Но толпа и не собиралась расходиться. Машина ждала Женю метрах в 20 от магазина. Но чтобы их пройти, пришлось группе не слабых мужчин во главе с поэтом Ушанги Режинашвили окружить Женю и пробить ему дорогу к машине.
О том, чтобы собраться еще раз в магазине, не могло быть и речи, а хотелось – мы планировали записать Евтушенко на магнитофонную пленку для уже солидной магазинной фонотеки поэтов-современников. Предложили собраться у кого-то дома. Большая квартира была у моих родителей, но я должен был согласовать приглашение к нам Жени с моим отцом. Мой отец, Арон Исаакович Орлов, инвалид Отечественной войны, военный летчик, был тогда убежденным коммунистом. В его комнате над письменным столом висела фотография из старого «Огонька», на которой было запечатлено Политбюро партии во главе с товарищем Сталиным. Когда разоблачили Л.П. Берию, он фотографию не снял, а только заклеил бумагой его, Берии, изображение. Конечно, принимать у себя фрондирующего поэта он отказался. Но краснеть перед друзьями мне не пришлось: у Жени на следующий день после выступления на Театральной площади поднялась температура, и он сразу же уехал в Москву.
Вскоре после этого все организаторы «несанкционированного митинга» были вызваны в идеологический отдел Обкома комсомола и у них потребовали письменные объяснения по поводу происшедшего. По тем временам это грозило очень многими неприятностями, но к счастью, до КГБ дело не дошло.
Б. И. Котляров позвонил секретарю Обкома комсомола по идеологии и сказал примерно следующее: «Вы там … того…, палку особо не перегибайте. Известный поэт, один из членов редакционного совета всесоюзного молодежного журнала «Юность» читал свои стихи. В городе прошло удачное молодежное культурное мероприятие, и я не вижу в этом ничего плохого». Думается, Б. И. тем самым спас судьбы многих участников: в 1963 году такое было еще возможно.
Е.Евтушенко читает “Бабий Яр” во время исполнения 13-й симфонии Шостаковича в Музее Еврейского наследия. Фото Виталия Орлова.
Е. Евтушенко еще много раз после этого приезжал в Харьков читать свои новые стихи. Некоторые из них были написаны в Харькове и о Харькове: «Дробицкий Яр», «В граде Харькове град…» и еще несколько.
Однажды, читая свои стихи уже не первый час с того же крыльца магазина «Поэзия», расположенного в первом этаже 8-этажного дома, Евтушенко охрип, и тогда случилось неожиданное: из какого-то окна на верхних этажах здания ему спустили на веревке термос с теплым молоком. Люди стали аплодировать и не расходились, терпеливо ожидая, когда поэт сможет возобновить чтение.
Ни одно его выступление в Харькове не обходилось без чтения «Бабьего Яра».
В первый раз «Бабий Яр» был опубликован, как известно, в «Литературной газете» в 1961 году, а следующий раз – только в 1983-м, трехтомнике «Избранное». Но даже спустя 6 лет после этого, в разгар перестройки, публикация стихотворения (Е.Евтушенко. Граждане, послушайте меня. Стихотворения и поэмы. – Москва, “Художественная литература”, 1989) сопровождалась следующим комментарием: «Бабий Яр – овраг в окрестностях Киева, где гитлеровцы уничтожили несколько десятков тысяч советских людей, и среди них евреев, украинцев, русских и других жителей Киева».
23 года это стихотворение, переведенное на многие языки мира, запрещалось в Киеве. Уже началась перестройка, но главные украинские идеологи, помня о «Бабьем Яре», отказывались давать разрешение Евтушенко читать стихи в городах республики.
Как же случилось, что при всем при этом именно украинский город Харьков в 1988 году избрал его, живущего в Москве человека «сибирской породы», своим депутатом в первый свободный Верховный Совет СССР? Сейчас вся эта история практически забыта, а жаль – парадоксальность той ситуации точно характеризует личность поэта.
Дело в том, что Евтушенко по своей природе не только поэт, но и правозащитник, и это обстоятельство сыграло в этой истории важную роль.
Е.Евтушенко с группой членов Ассоциации бывших узников гетто и концлагерей. Музее Еврейского наследия, Нью-Йорк, 2006. Фото Виталия Орлова.
Харьков, город научной и технической интеллигенции, город студентов, артистов и писателей, традиционно тяготевший к русской культуре (что, однако, совершенно не исключало высокий уровень, например, украинского театрального и музыкального искусства), быть может, чуть раньше других украинских городов осознал, что ответы на вопросы, сегодня волнующие людей – об отношении к прошлому, о будущем – может дать современная поэзия. Это было время, когда на вечера поэзии попасть было трудно, а в зал Центрального лектория города приехавшего Евтушенко вносили буквально на руках. Харьковский литературный критик Михаил Копелиович одним из первых написал серьезную аргументированную статью о его творчестве, так что у Евтушенко были все основания любить выступления в Харькове, где у него появилось много по-настоящему любивших его поэзию почитателей и друзей.
В Харькове уже в перестроечное время была издана книга Евтушенко «Пропасть в два прыжка» – сборника публицистических статей и стихов, написанных в городе или связанных с ним.
Автор стихотворения «Бабий Яр», один из основателей и вице-президент антисталинского общества «Мемориал», Евтушенко, естественно, не мог пройти мимо событий времен оккупации Харькова немцами, когда почти что прямо за забором Харьковского тракторного завода, в Дробицком Яру, было расстреляно или заживо похоронено, как и в Киеве, огромное количество евреев.
Евтушенко любил приезжать в Харьков, потому что даже в те годы, когда его бунтарская поэзия вызывала нервное беспокойство у командиров от идеологии, харьковчане бесстрашно открывали ему свои сердца, открывали двери залов, где он читал свои самые «опасные» произведения, а если не было залов, он читал свои стихи на площади Поэзии, рядом с памятником Пушкину или, как уже сказано, прямо с крыльца магазина «Поэзия». Его стихи ходили по рукам в списках, выходили «самиздатовские» сборники со стихами, которые Евтушенко смог опубликовать только через много лет. Помню, как зал взорвался аплодисментами, когда он с блестящими от азарта глазами, слегка распевая, прочел свое стихотворение о меде, который «в том страшном, в сорок первом, в Чистополе» продавали на базаре, и за ним в очереди стояли и старый художник, обменявший на мед свои единственные ботинки, оставшись в носках, и «солдат и офицеров жены», и девочка «тянула крохотную рюмочку с колечком маминым на дне». Но подъехал некто, «важный лоб сановно морща», и купил всю бочку целиком.
«Далек тот сорок первый год,
год отступлений и невзгод,
но жив он, медолюбец тот,
и сладко до сих пор живет.
Когда к трибуне он несет
самоуверенный живот…»
В 1962 году состоялась премьера Тринадцатой симфонии Дмитрия Шостаковича на стихи Евтушенко «Бабий Яр» и другие, но вскоре была запрещена. Тем не менее пленка с ее записью попала в Харьков. Мои друзья пригласили меня послушать ее в дом к Марлене Рахлиной – замечательному харьковскому поэту. Не глядя друг на друга, уставившись в магнитофон, мы слушали эти потрясающие музыку и стихи, от которых мороз был по коже. В доме у М.Рахлиной я познакомился и потом сохранял добрые отношения с Борисом Алексеевичем Чичибабиным. Уже тогда его поэзия поражала силой и глубиной чувств, выстраданностью тем, новаторской техникой стиха. Встреча его, большого русского поэта, с Евтушенко была предопределена. Но она состоялась гораздо позже…
Не только поэзия, но и активная жизненная позиция Евтушенко импонировали харьковчанам, и поэтому нет ничего удивительного в том, что во время первых свободных выборов в Верховный Совет СССР, харьковчане назвали своими кандидатами москвичей, чей общественный вес они считали наибольшим: Виталия Коротича и Евгения Евтушенко. Тогда это было непонятно жителям других мест: «Неужели не нашлось достойных людей в Харькове?»,- спрашивали они. На этот вопрос ответил Борис Чичибабин.
– Во время предвыборной кампании,- рассказывал Е.Евтушенко,- я выступал в Харькове около памятника Пушкину. Народ затопил площадь, и в глазах было ожидание чего-то важного, что должно было произойти в стране с нами всеми. Мне шепнули на ухо: Чичибабин здесь… Я попросил Чичибабина прочесть стихи, и пока харьковчане аплодировали, радуясь его появлению, он неловко вытискивался из толпы и шел по единственно свободному месту – по краю клумбы возле памятника, стараясь не повредить цветов, оступаясь в жирном черноземе, держа в руках хозяйственную кошелку, выдававшую то, что он вовсе не собирался выступать. Чичибабин любил читать свои стихи на публике, но на этот раз вместо стихов он сказал:
– Друзья мои! Мы все знаем Евгения Александровича не только как замечательного поэта, но и как защитника тех, кто каждый день делает нашу жизнь возможной и кто при этом страдает от несправедливости и равнодушия. Вы хотели выбрать меня, но поверьте, никакой пользы для нас от этого не будет. Я человек замкнутый, у меня нет никакого таланта к разговору. Меня в Москве никто не знает, кто прислушается к моему голосу? А Евтушенко знает вся страна и весь мир – может, ему удастся что-то для нас сделать?
К своему избранию Евтушенко отнесся очень серьезно. Он регулярно приезжал в Харьков, принимал избирателей и многим помог, а во время его отсутствия работал организованный им штаб. И не его вина, что давно уже нет ни того Верховного Совета, ни той страны, а Харьков теперь для поэта – заграница. Да и не до стихов сегодня Украине.
На вопрос о том, планирует ли он в ближайшее время выступить в Украине, Евтушенко ответил:
– Мне не страшно, но … как бы сказать…Я уверен, что в Киеве тут же организуют бойкотирование или демонстрацию против меня. Мне это будет неприятно. Хотя, если бы я сейчас приехал в Харьков, поверьте: что бы ни происходило в Украине, меня там никто не даст в обиду. Они помнят, что я сделал синагогу из гимнастического зала, открыл Дробицкий Яр, писал стихи, много чего еще сделал.
Уезжая в Нью-Йорк в 1997 году, я, среди других книг, взял с собой и книгу Е.Е. «Стихи разных лет» издания 1959 года. На этой книжке, после чтения своих стихов еще в Харькове, в небольшом кругу друзей, Женя написал: «На все чистое и доброе»…
С этой книгой 5 декабря 1999 года я пришел на встречу Евгения Евтушенко с читателями в Центральную Бруклинскую библиотеку, и тогда на моей книге появился второй автограф, который отделяют от первого более 30 лет.
29 октября 2016 года на этой же книге появился четвертый автограф Е.Е., а в промежутке я встречался с ним еще несколько раз, в том числе в редакции нью-йоркского журнала «Слово- Word». Третий автограф появился именно тогда. В тот день в редакции журнала читал свои стихи известный петербургский поэт Евгений Рейн. Евтушенко появился уже в середине чтения, его приход не был запланирован, но, разумеется, он был нежданным, но желанным гостем. «Я в Нью-Йорке проездом, – объяснил он свое появление, – но случайно узнал о Рейне. Как же я мог пропустить эту встречу?»
Еще раз мы встретились тоже в Нью-Йорке на вечере памяти Булата Окуджавы, устроенном Александром Журбиным. Вечер проходил в каком-то зале в районе Колумбийского университета. Я пришел, когда вечер уже начался, нашел в темноте свободное место и сел. А когда через несколько минут глаза привыкли к темноте, и я осмотрелся, то увидел, что слева от меня сидит Эрнст Неизвестный, а недалеко от него слева сидит Евтушенко. Через некоторое время Евтушенко тихо сказал Неизвестному: «Эрик, спроси у Виталия, какие у него очки? Я свои забыл, а мне сейчас идти на трибуну». Я передал свои очки Жене, и, видимо, они подошли: выйдя на трибуну, он успешно сделал свое сообщение. А Эрнст Иосифович, с которым я тогда был уже немного знаком, сказал мне: «Теперь вы можете смело всем говорить, что Евтушенко смотрел на мир вашими «глазами».
Но, может быть, самой значимой была встреча с Евгением Евтушенко в 2006 году, когда отмечалось 65-летие событий, происшедших в 1941 году в Бабьем Яре. Одна из мемориальных акций проходила в Нью-Йоркском Музее Еврейского наследия 27 сентября. В этот день в актовом зале Музея была исполнена 13 симфония Дмитрия Шостаковича в авторском переложении для двух фортепиано, с большим хором и солистами. Стихи же читал сам Евгений Евтушенко. После этого директор Музея доктор Дэвид Марвелл вручил ему памятную медаль. Д. Марвелл пригласил на предствление группу евреев из Ассоциации бывших русскоговорящих узников гетто и концлагерей. Встреча группы с поэтом, написавшим стихотворение «Бабий Яр», надолго осталась в памяти.
Мне кажется, Евгений Александрович Евтушенко вполне мог бы подписаться под словами своего великого предшественника:
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокой век восславил я Свободу
И милость к падшим призывал.
Автор благодарит Юрия Хазанова (Израиль) за представленную важную информацию.
