ЛЕВ ТРАХТЕНБЕРГ

«НА НАРАХ С ДЯДЕЙ СЭМОМ»

(Политически некорректные хроники из американского казенного дома)

Жизнь и удивительные приключения Льва Маратовича Трахтенберга, русско-еврейско-американского импресарио из Нью-Йорка, «современного рабовладельца», «enfant terribe»-я, этнографа-самоучки и, в общем-то, совершенно ох######ного пацана в федеральных тюрьмах США.

Я не читал более содержательной книги о тюрьмах Империи якобы Добра, написанной, замечательным литературным русским языком. –  Юз Алешковский

Читая интереснейшую книгу Левы Трахтенберга я все время вспоминал великого Оскара Уайльда и его пронзительную исповедь “De Profundis“, написанную им в Редингской тюрьме. У обоих авторов, помимо писательского мастерства, множество схожего: как в жизни, так и в воспрятии оружающей их нерадостной реальности. Блистательная, мастерская работа! –  Роман Виктюк

Книгу прочитал “взахлеб”. Хорошая русская речь. Отлично выведены все тюремные и нетюремные персонажи. Роман изобилует огромным количеством интереснейших деталей американской жизни вообще и определенного слоя общества в частности,  что редко доступного для широкой аудитории. 
Очень интересные диалоги, отличный юмор… читаешь и постепенно, незаметно для себя, становишься как-бы участником и очевидцем происходящего. – Михаил Шуфутинский

Посвящается моей дочке Софии Трахтенберг, моим родителям и сестре

Основано на реальных событиях

Предисловие

Ярко, иронично и честно написанная книга Льва Трахтенберга будет одинаково интересна и американофилам, и американофобам. Это практически «энциклопедия американской тюрьмы», весело рассказывающая о невеселом опыте автора, столкнувшегося с правосудием США, об особенностях которого мы либо не знаем, либо не хотим знать. Она поучительна для одних читателей, разрушительна для иллюзий других и, если бы не была документальной, выглядела бы комедией положения, в которой бывший воронежский филолог неожиданно для себя оказывается на нарах в качестве «русского мафиози – работорговца». Уникальность книги не только в бойкости авторского пера, но и в том, что происходящее в тюрьме читается и осознаётся главным героем сквозь богатство нашего родного русско-советского ассоциативного ряда. И это обаятельно подчеркивает и то, что роднит нас с американцами, и то, что делает нас непреодолимо разными. – Мария Арбатова

Приветствую всех, кто начинает читать мои американские тюремные хроники!

20 августа 2002 года в пять часов утра в мою нью-йоркскую квартиру на 20-й авеню ворвались двадцать вооруженных агентов ФБР. Весь квартал был окружен, соседи вываливались из окон. «Сегодня – самый главный день твоей жизни», – сказал Начальник Ареста. Через несколько часов американские телеканалы сообщили об очередной победе над «русской мафией».

С тех пор я прошел через несколько тюрем, семерых адвокатов, второе уголовное дело, трехлетний домашний арест с электронным браслетом на левой лодыжке и полное банкротство. 3 июня 2005 года американский федеральный судья Джон Лифланд приговорил меня к 60 месяцам тюрьмы. Мои обвинения выглядели пугающими: «преступный сговор с целью вымогательства и обман правительства Соединенных Штатов Америки».

Сейчас мой главный прокурор, которого я видел почти на всех своих судебных слушаниях, – один из кандидатов на пост Президента США, и его показывают по американскому телевидению каждый день. Это – Крис Кристи, нынешний губернатор штата Нью-Джерси. Воистину – пути господни неисповедимы…

В силу многих гуманитарных причин и прямого шантажа со стороны президентского кандидата я был вынужден признать себя виновным. Если бы я пошел на суд присяжных и если бы я его проиграл, то мне грозило бы 30 лет тюрьмы. Тем не менее с переездом на нары к Дяде Сэму моя жизнь не закончилась, а лишь временно перешла в другую систему координат. На протяжении четырех лет в двух основных русско-американских изданиях и в Интернете на сайте www.NaNarah.com публиковались мои записки. На основании этих рассказов из-за решетки и была написана моя книга.

Искренне ваш, Лев Трахтенберг

ГЛАВА 27

«Mein Kampf» Льва Горыныча

«Зэк спит, время идет» – перефразировал я в самом начале отсидки известную солдатскую мудрость.

С наступлением зимы, морозца и ранних сумерек я ложился в свою полупродавленную койку еще до 10-часовой проверки.

Свет выключался в 11, поэтому целый час я читал или летал «во сне и наяву».

Иногда из-за непрекращающегося шума в камере или особенно интересной книженции «уколоться и забыться» не получалось. Тогда чтение затягивалось на несколько часов. Отца русской демократии спасала подслеповатая лампочка о двух батарейках за $3,95 из тюремного ларька.

Крики постепенно умолкали, полиция нас не беспокоила, а храп с выхлопными газами, как правило, появлялся после полуночи.

В полутора метрах от меня на соседних нарах с очередным детективом возлежал Алик Робингудский. Желтые фонарики горели только у нас – еврейских представителей самой читающей страны в мире.

По ночам в моей двенадцатиместной камере начинался перезвон тюремных курантов.

Каторжане не снимали пятидесятидолларовые пластиковые часы «Timex-Ironman», продававшиеся в местной лавке. Каждый час они противно, но привычно пищали сигналы ночного времени: «пи-пи». Днем на пиканье я внимания не обращал. Зато ночью из всех углов и с интервалом в несколько секунд оглушительные позывные били по голове.

Мои соседи спали тревожно и нервно, громко поскрипывая кроватями и разговаривая во сне.

Сказывались пенитенциарная депрессуха, многолетняя безысходность и пресс дневных проблем. Хотя бы раз за ночь кто-нибудь обязательно кричал или издавал страшные звериные звуки.

Спокойному отдыху не способствовали дружеский храп и четыре ночные проверки личного состава. Дежурные дуболомы не церемонились: звенели ключами, светили фонариками и хлопали дверью.

…В Форте-Фикс я изобрел свой собственный способ засыпания.

Из-за дневного перевозбуждения мне приходилось мучиться по нескольку часов. Любимое на свободе снотворное «Ambien» в тюрьме считалось сильным «наркотиком» и было запрещено. Поэтому требовалось надежное и доступное «ноу-хау».

Вместо тупого подсчета никому не нужных коров, бормотания йоговских мантр и научного расслабления членов я вспоминал.

Вспоминалось в основном «детство, отрочество, юность».

В зрелость с ее проблемами и переживаниями меня ничуть не тянуло.

Чаще всего я попадал в пионерлагерь «Восток» или на базу отдыха «Факел» на берегах подворонежской речки Усманки. Иногда – дачу, студенческие «вылазки» на природу, первые нелепые дискотеки и даже в стройотряд филфака ВГУ «Каравелла».

За строительство коровников в деревне Старая Чигла я получил бешеные по тем временам деньги – 700 рублей, а также бидон меда и Почетную грамоту от колхоза им. XIX съезда партии.

Секрет виртуального снотворного заключался в восстановлении в памяти мельчайших подробностей.

Я переносился в приятное прошлое – «За детство счастливое наше спасибо, родная страна». Через 15 минут я засыпал с улыбкой на лице…

Перед сном, кроме всего прочего, я просил боженьку, чтобы меня перевели на другую работу.

Столовка мне опротивела. До тошноты. Тем более что мирного сосуществования с моими коллегами – чернокожими мусульманами из «Нации ислама» у меня не получилось.

Конфликт обострялся не по дням, а по часам.

Эскалация мини-войны началась с выходом на волю моего кухонного ментора и благодетеля Мойше Рубина. Его многолетняя отсидка подходила к логическому финалу.

– Русский, ну что, пойдешь на мое место в кошерный цех? Лучше работу не придумаешь! – спросил меня как-то жулик-цветовод.

За кулисами кухни освобождалась сверхблатная работа «специалиста» по кошерному питанию. Я на нее метил с первого дня своего заточения в злополучный «фуд-сервис».

До конца шестимесячного распределения в столовку у меня оставалась еще куча времени.

Я мечтал о собственном закутке, где мог бы спокойно читать и писать. Пищевой цех три на три метра для евроарабодиабетиков для этих целей подходил превосходно.

Мойше приходил на работу с черно-золотой Торой – Пятикнижием Моисеевым. Я планировал приносить приятную уму и сердцу беллетристику, а также блокнот и ручку.

На «Тюремный роман» времени по-прежнему катастрофически не хватало.

– Ребе, – с энтузиазмом улыбнулся я, одновременно пожимая ему руку, – готов приступить к работе в твоем многоуважаемом департаменте прямо с этой минуты!

– Гут, шейне пунем, – ответил на понятном даже мне идише ребе Рубин, похлопывая меня по плечу.

– Прощай, салатный бар, let my people go! – торжественно пропел я последнюю строчку известной песенки.

Дело оставалось за «малым»: согласовать и утвердить наше принципиальное решение у мисс Фрост и у Главного Кухонного Супервайзера, появлявшегося в столовке пару раз в неделю.

Мойше пообещал все утрясти и принять удар на себя.

Однако ни он, ни я недооценили Ахмеда, чернокожего подмастерья Рубина – у того был собственный взгляд на вещи.

Обычно молчаливый балтиморец, несколько лет назад примкнувший к «Нации ислама», совершенно неожиданно подал голос. Предварительные договоренности между ним и Мойше были забыты в одночасье. Пакт о ненападении на деле оказался «пшиком».

– No, no, no, Russia, – достаточно безапелляционно заявил черный и блестящий, как антрацит, Ахмед. При этом он снял с вытянутой микроцефальной головки белую шапчонку и сложил руки на груди. Коричневые глаза горели огнем классового врага. – No, no, no,
Rubin!

– В чем проблема, brother? – по-отечески спросил Мойше, стараясь разрешить конфликт дипломатическими методами. – Не волнуйся, Русский будет делать всю мою работу, а ты сможешь расслабляться, как и раньше. Ведь правда, Раша?

Поскольку я уже знал, что работа у Мойше занимала максимум час в день, я поспешил кивнуть.

На моем лице появилось какое-то подобие дружелюбия. Я понял, что Ахмед разволновался не на шутку, подозревая, что я буду претендовать на часть сворованного у кошерников товара.

При Мойше ему доставалась почти вся выручка от распродажи «диетических» продуктов питания. Ребе Рубин у своих не воровал принципиально.

– Слушай меня, Рубин, – начал чернокожий мусульманин. – Ты уходишь, вот и уходи себе спокойно. Никого за собой не тяни. Твой русский друг останется в салатном баре. Никаких перестановок! Теперь здесь будет работать «Нация ислама». Короче, к мисс Фрост не ходить и ни за кого не просить! Поняли?

Мойше и я молчали и смотрели друг на друга. В глубине души мы прекрасно понимали, что нормальных отношений между белыми иудеями и черными мусульманскими фундаменталистами быть не могло. Особенно в тюрьме.

«Мирное» сосуществование на деле оказалось весьма призрачным – любое неосторожное движение немедленно запускало план «Барбаросса».

Закончив неожиданную для нас тираду, Ахмед удалился медленной развязной походкой гангстера-супермена.

Не прошло и пяти минут, как дверь в подсобку снова открылась. Вместо орангутанга Ахмеда в проеме возникло несколько столовских осамов бен ладенов в белых униформах:

– Слушай, Рубин! Listen up! И ты, Раша, тоже. Если не хотите проблем на свои белые задницы, то вы сделаете так, как вам сказал наш брат. Кухня – это наше место, и хозяева здесь мы. Не копы, не испанцы, не вы… Вам все ясно?

Не дождавшись ответа, они демонстративно и театрально развернулись и вышли из злополучного цеха.

Из-за территориальных притязаний начинались многие войны. Нота была вручена, дипломатические отношения разорваны: «Вставай, страна огромная!»

– Русский, не переживай, я все устрою, – попытался успокоить меня Мойше. – Я знаю, что делать: мы вместе с тобой сходим к Кариму, главному в «Нации ислама», и все обсудим. Мы с ним два месяца просидели в карцере в одной камере. Он, бог даст, не от-
кажет.

– Хорошо, спасибо, понял, – автоматически ответил я. – А почему мы должны слушаться каких-то козлов? Почему они, а не мы? Давай наплюем на них и сейчас же поговорим с мисс Фрост о моем переходе.

– Эээ, молодой человек… Сразу видно, что ты в тюрьме недавно… Во-первых, тебе с этим «козлом», может, придется работать – из-за одного этого ссориться не рекомендуется. Во-вторых, взвесь их и наши силы. Сколько белых и сколько черных, сколько иудеев и сколько мусульман. Сколько джентльменов и сколько озлобленных на весь мир «шварцев». Если идти на них в открытом бою, то поражение обеспечено! Ты что, драться с этим «поцем» будешь? В госпитале или в «дырке» давно не был?

В карцер мне совсем не хотелось.

В случае любого конфликта, драки или «потенциальной угрозы насилия» в Special Housing Unit забирали всех – и правых, и виноватых. Затем, после пары недель отсидки в каменном мешке, когда горячие головы достаточно остужались, офицеры из спецотдела начинали расследование. «Следствие» зачастую тянулось по нескольку месяцев и заменяло само наказание. Позже я все это испытал на собственной шкуре и по полной программе. Причем несколько раз. За все тот же «Тюремный роман»…

– Ладно, Мойше… Может, ты и прав… Знаешь, я тоже кое с кем поговорю по своим каналам. Попробуем развести ситуацию, – сказал я немного успокоившись и прикинув в голове соотношение сил.

Кандидатов для разговора было трое: Лук-Франсуа Дювернье, Игорь Лив и Мухаммед, один из лидеров местного мусульманского «коммюнити».

В тот же вечер я разыскал моего бородатого приятеля – вечно улыбающегося сирийца с двойней в животе. Пришлось поплакаться в арабскую жилетку и рассказать о нарушенных договоренностях. Мухаммед слушал внимательно, одновременно перебирая зеленые четки из какого-то заморского малахита.

Потом он долго говорил, периодически вставляя фразу «На все воля Аллаха».

К сожалению, никакого реального влияния на шайтана Ахмеда сириец не имел. «Нация ислама» с местными мусульманами-суннитами особенно не дружила, несмотря на совместные пятничные молитвы.

Лук Франсуа принялся рассматривать ситуацию с разных сторон, ставя себя на место каждого из нашей троицы.

Мой безотказный друг предложил поговорить с Ахмедом по душам, tête-à-tête. Мужской разговор представителей одной расы, но абсолютно разных полюсов – «добра» и «зла».

Я тут же согласился.

Игорь Лив посмотрел на «дело» по-своему:

– Лева, тут можно пойти тремя путями. Выбор за тобой – как у богатыря на распутье… Первый: положить на твоего Ахмеда с прибором, несмотря на их гнойные выступления. Им с высокой горы наплевать на ваши договоры. Но учти, если ты так поступишь – это открытый конфликт… Второй вариант: попытаться их убедить – и сказать, что, мол, ребята, вы не правы. Ну и, наконец, третий. Посчитай, сколько тебе осталось работать в фуд-сервисе. Месяца полтора? Ты же все равно оттуда свалишь. Стоит ли в таком случае гнать волну и поднимать кипиш?

…Тем временем обстановка в столовке накалялась.

Чернокожие мусульмане из внутренней кухни перестали здороваться не только с Рубиным и со мной, но и с моим верным оруженосцем Максимкой. Проходя рядом с салат-баром, где я по-прежнему трудился в поте лица, они строили устрашающие рожи и подолгу многозначительно смотрели в мою сторону.

Во всяком случае, именно так мне казалось.

…Через несколько дней после стычки с Ахмедом я, как всегда, перед началом смены, запасался большими металлическими бадейками с нарезанными овощами. З/к номер 24972—050 летал между кухней и своей «рабочей станцией», как трудолюбивая пчелка Майя.

Я уже подходил к салатному бару, зажав в руках очередной тяжелый поднос с провиантом, как в меня влетел один из дружков Ахмеда. Агрессор прекрасно меня видел и, как истребитель-перехватчик, шел навстречу своей цели.

От резкого удара «лоб в лоб» мои пальцы разжались. С жутким грохотом поддон с овощами полетел на серый бетонный пол. Около ног медленно расползалась серо-оранжевая куча капустно-морковного салата «коулеслоу».

Майонезные брызги расплескались во все стороны как минимум метров на пять. Я растерянно замер в центре фонтана и стоял как «статуя в лучах заката». Чернокожий обидчик явно торжествовал! Сложив руки на гедонистическом животе, он не только не извинился и не произнес положенного «my bad», но и сделал вид, что не имеет к случившемуся никакого отношения.

Огромная двухметровая горилла с гладко выбритой головой и кучерявой бородой вокруг противной прыщавой физиономии похлопала меня по плечу:

– Давай, Раша, вызывай подмогу! Да не забудь постирать штаны – майонез плохо отстирывается! – Он заржал и медленной «гангстерской» походкой потопал за кулисы кухни.

Во мне все кипело, как в «Интернационале». Больше всего мне хотелось дать обидчику крепкий пинок под раскормленную задницу!

…Еще полгода назад я бы сам удивился своему тюремному «бесстрашию» и агрессивным мыслям. Несмотря на то, что в моих бумагах везде стояло безжалостное прокурорское клеймо «арестованный Трахтенберг – greater severity public safety factor»³²⁰, я был абсолютно мирным человеком.

За всю жизнь, в дофортфиксовские времена, мне приходилось драться от силы пару-тройку раз. В большинстве же случаев я был соглашателем-конформистом и всегда старался идти на компромиссы ради мира и спокойствия. Бармалейская характеристика, выданная прокурорско-фэбээровской командой, «веселила» и меня самого, и всех, кто хотя бы хоть раз со мной пересекался. Абсурд, нонсенс, гротеск и абсолютный оксюморон!

Львом Горынычем я стал с подачи нескольких «жертв» моих преступлений – танцовщиц из родного Центрального Черноземья…

…Как-то раз театрально-концертному импресарио Льву Трахтенбергу, привозившему на гастроли в Америку достаточно известных российских артистов, «доброжелатели» насоветовали новое направление в бизнесе.

Вместе с академическим театрами и звездами эстрады за два преступных года через мою беспринципную фирму в США въехали два десятка длинноногих россиянок. Как говорилось перед судьей в заключительном слове – «я принял неверное решение». То есть был последним мудаком и идиотом в переводе на человеческий язык.

Абсолютным и стопроцентным.

Абсолютным и стопроцентным!

Абсолютным и стопроцентным!!!

Восемьдесят процентов из «моих» танцовщиц мечтали остаться в стране на ПМЖ. Некоторые из них настолько полюбили свою работу в дорогих нью-джерсийских клубах, что возобновляли свой «рабский» контракт и приезжали к «современному рабовладельцу» по 2—3 раза!

Пара месяцев ударной работы в «Delilah’s Den» и «Frank’s’s Chicken House» (с заработками, иногда доходившими до $2000 за смену), обеспечивали им несколько лет жизни в далекой России. По истечении контракта виртуозы стриптиза покупали квартиры, делали евроремонты, облачались в меха, увеличивали бюсты – короче, наслаждались жизнью по полной программе.

В отличие от Турции-Шмурции, Эмиратов и Тайландов ни о какой нелегальщине (не дай бог, проституции!) речь в Америке не шла. Воронежские девчата – мастерицы экзотического танца живота, демонстрировали на подиуме и на блестящем шесте эротические половецкие пляски. Сексуально озабоченные американцы не могли устоять перед статными чаровницами Центрально-Черноземного розлива. Они только и делали, что открывали свои пухленькие кошельки, чтобы продлить волшебный танец еще на несколько
минут.

Герлз знали свое дело на твердую «пятерку» – «Western Union» не успевал отправлять переводы в какой-нибудь неведомый доселе «Voronej».

В роли генерального директора русского народного ансамбля эротической песни и пляски я выступал впервые. Из-за незнания специфики жанра руководство коллектива не учло особенностей загадочной души российских стриптизерш.

Я напрочь забыл про старинную максиму: «сколько волка ни корми, он все равно в лес смотрит». На русско-американские праздники и дни рождения «рабынь» я устраивал корпоративные «именины сердца» – походы в лучшие русские рестораны Брайтон-Бич, экскурсии по Нью-Йорку и окрестностям, покупки шмоток и ювелирно-золотых побрякушек.

Про шампанское, шоколадки «Godiva» и разноцветных плюшевых животных и говорить не приходилось – они сыпались на россиянок как из рога изобилия.

На «человеческий фактор» я возлагал особые капиталистические надежды!

Некоторые «рабыни Трахтенберга» понимали, что к чему, и ценили подобные отношения. Другие (через месяц с момента высадки десанта) чувствовали вкус быстрых денег и, заполучив несколько постоянных клиентов, превращались в столбовых дворянок и владычиц морских. Третьи – просто исчезали с горизонта, не пожелав расплатиться за визы и авиабилеты в Америку. Настоящим плевком в мою рабовладельческую душу стало то, что многие дамы напрочь забывали, откуда растут ноги в программе «доллары в обмен на танцы», и как они высаживались в аэропорту JFK без цента в кармане. Барышням начинало казаться, что их, молодых и незамужних, впустили бы в США и дали въездные визы без спонсорства моей продюсерской компании, просто за красивые глаза.

Как говорится: «свежо предание, да верится с трудом»…

Через три года я получил дополнительный срок именно за некошерные визы. По такой же статье проходили супруги Розенберги, передававшие американские атомные секреты советской разведке в пятидесятых годах. Официально и наше, и их преступление звучало угрожающе: «Обман правительства Соединенных Штатов Америки»!

Рано или поздно перед воронежскими девчатами вставала задачка не из самых сложных. Или всеми правдами и неправдами оставаться в США, или спускаться на грешную землю в родное Центральное Черноземье.

Как правило, Америка побеждала – начиналась взрослая и самостоятельная жизнь в Соединенных Штатах. Оставшиеся в стране девушки переходили на полный хозрасчет и самоокупаемость. Легализация и получение официального «вида на жительство» становилась задачей номер один. Вожделенная грин-карта манила сильнее Вифлеемской звезды! Самым простым способом зацепиться за Америку был старый и добрый фиктивный брак с гражданином США. Это стоило $25 000—30 000 и занимало три года. Некоторые танцовщицы с радостью бросались в объятия новых американских мужей, нежданно-негаданно получивших от юных россиянок и хлеба, и зрелищ.

Другие нанимали дорогостоящих и не всегда честных иммиграционных адвокатов. Начиналась многолетняя канитель со Службой иммиграции и натурализации за почетный статус «политической беженки» по еврейской, религиозной или лесбийской легенде. Третья группа поступала на бумаге в полулевые колледжи и получала на время учебы студенческие визы. Четвертые находили брайтонских работодателей, открывавших за солидную мзду рабочие контракты по какой-то выдуманной специальности. Самые жадные оставались в нелегалках, ежедневно рискуя быть отправленными на родину. Как выяснилось позже, именно они и получили от властей США «Гран-при За Сообразительность».

Все варианты по легализации (за исключением последнего бесплатно-призового) требовали валюты, причем в больших количествах. Несмотря на имеющиеся сбережения, расставаться с долларами бывшим служащим танцевального агентства не хотелось.

Впрочем, как и всему прогрессивному человечеству.

Именно в этот момент срабатывали механизмы, заложенные семьей и школой. Жизнь в экстремальных условиях быстро расставляла все по местам и четко показывала «who is who»… В 2001 году, за месяц до ухода из Белого дома, беспринципный эротоман Билл Клинтон подписал «Акт о защите жертв торговли людьми» – «Victims in Human Trafficking Protection Act». Из суровых положений нового закона вытекала весьма незамысловатая истина. Если какого-нибудь человека привозили в США для трудовой «эксплуатации и рабства», то он мог претендовать на защиту властей и получение статуса «беженца». Более того, в случае помощи прокуратуре и ФБР по разоблачению рабовладельцев и работорговцев, жертвы преступлений легко, быстро, а главное – БЕСПЛАТНО получали вожделенную грин-карту и гражданство самой свободной страны в мире. Не только для себя, но и для оставшихся в России и мечтавших об Америке домочадцев!

Не воспользоваться законом, так и плывшим к ним в руки, некоторые особо «честные» стриптизерки просто не могли! Подобное было бы выше их сил!

Четыре россиянки, сидючи за рюмкой холодного «Абсолюта» в их любимой бруклинской таверне «Red Crab», на досуге придумали коварный план…

В тот вечер в «Красном крабе» правил бал Сатана, хотя по сравнению с воронежскими девчатами Мефистофель, наверное, был безусым пацаном!

Вместо скупых слез благодарности за возможность заработать (а также себя показать и на других посмотреть) моя бывшая жена и я получили 50-страничные обвинительные заключения. Нас обвиняли во всех смертных грехах. Современное рабовладение, преступный сговор, нелегальное пересечение границ, подделка документов, насильственный и подневольный труд, вымогательство и, самое главное, – создание «угрозы жизни и благополучию» четырем трепетным ланям и членам их семей в далекой России.

Я узнал много нового и интересного о своей жизни.

Коварный и жестокий русский мафиози со товарищи заставляли сопротивляющихся барышень дрыгать ногами «помимо их воли». Оказалось, что бедные овечки приезжали в США, чтобы трудиться училками-сиделками и официантками-полотерками. Именно так они и писали в своих показаниях.

Нежданно-негаданно с ними приключилась напасть. Американский Карабас-Барабас угрозами и психологическими пытками вынудил бедных мальвин трудиться в «грязных стриптиз-клубах помимо их желания». О том, что все без исключения работницы шеста и подиума проходили на родине несколько коллективных тренингов-коллоквиумов и даже посещали уроки английского языка с углубленным изучением стриптиз-вокабуляра, почему-то забывалось.

Все переворачивалось с ног на голову по принципу «чем страшнее, тем лучше».

Для ФБР и иммиграционного дела, конечно.

Даже говорящий сам за себя факт – приезд на работу в Америку по нескольку раз – истолковывался против меня. Оказалось, что «жертвы работорговли» очень боялись, что в случае отказа от очередной поездки с ними в России случилась бы серьезные неприятности.

У мафии – руки длинные! А «жадный, нехороший, гадкий» Трахтенберг обладал обширными преступными связями и в США, и в России. Вооруженные бандиты по приказу из Америки угрожали не только четырем femme fatale, но и их воронежским родственникам: горели дома, взрывались машины, вызывались «Скорые». Я только и делал, что размахивал бейсбольной битой и рассказывал девицам страшные истории о выброшенных в Атлантический океан и какие-то «канализационные канавы» трупах несговорчивых артисток…

Чем нелепее выглядели обвинения, чем горче и горячее струились крокодиловы слезы из глаз «жертв траффикинга», тем сильнее затягивалась веревка на моей в общем-то совершенно не злобливой и мирной шее.

Эх, какого черта я занялся этим бизнесом?..

Ох, не с тем контингентом связался!..

Ах, захотел побольше денег!..

В общем, «поделом тебе, акула, поделом»!

…И тут началась трехлетняя «Mein Kampf» Льва Трахтенберга. После трехмесячного пребывания в двух СИЗО меня выпустили под домашний арест. Я сидел дома и одновременно вел боевые действия. Выяснилось, что бороться с коллективным (и индивидуальным) оговором в Америке крайне тяжело. А иногда – бесполезно. К сожалению.

Этим вовсю пользовались сутяжные народные массы США, засаживая в кутузку (на несколько дней или надолго) партнеров, соседей, супругов, недоброжелателей, конкурентов. В 95% случаев для ареста требовался один-единственный звонок или приход в компетентные органы. Обвиняемый в преступлении попадал в полицейский участок, потом – в городскую тюрьму – «накопитель», затем – пред ясные очи дежурного судьи. По решению последнего – либо назад, в «крытку», либо – домой, под залог и подписку о невыезде.

Все летело в тартарары. Нанимались отнюдь не дешевые адвокаты, обещавшие молочные реки и кисельные берега. Начиналось хождение по мукам…

Что-то похожее произошло и со мной.

Несмотря на показания вернувшихся в Россию шести танцовщиц, дело против нас раскручивалось по полной программе. Мы активно сопротивлялись, соглашаясь только с визовыми нарушениями и доказывая свою невиновность во всем остальном. В это же самое время находящиеся на гособеспечении «рабыни Трахтенберга» продолжали свои «плачи ярославны». Под давлением прокуроров и под мощное хныканье «униженных и оскорбленных» дядечка-судья сделал принципиальное заявление: «обвиняемые могли обижать одних своих работниц (т. е. четырех жертв преступления) и хорошо относиться ко всем остальным». Уголовное дело номер 02—538-Cr. «Соединенные Штаты Америки против Льва Трахтенберга и др.» превращалось в знаковое и образцово-показательное!

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день…

Тем временем власти давили не только на меня и мою бывшую жену, но и на другого соучастника – Сергея Пальчикова, не имевшего американского гражданства и продолжавшего сидеть в тюрьме графства Эссаик. Как это часто случалось, мой бывший товарищ «перевернулся», то есть начал сотрудничать с прокуратурой и ФБР. В результате он прикрыл свою задницу, получил «соглашение о сотрудничестве» и меньший срок, а я – второе уголовное дело с аналогичными обвинениями.

С того исторического момента за меня взялись прокуратуры, ФБР и федеральные суды двух округов – Ньюаркского в Нью-Джерси и Манхэттенского в Нью-Йорке.

…В жаркий августовский день, ровно через два года после первоначального ареста, мне позвонил Ларри Бронсон, мой четвертый по счету адвокат. В то время я пребывал в легком маниакально-депрессивном состоянии, вызванным затянувшимся домашним арестом и ментовским прессингом.

– Лев, – сказал Ларри расстроенным и не боевым голосом, – я только что получил второе обвинительное заключение… Не из Нью-Джерси, где у тебя четыре фигурантки… На тебя открыли еще одно дело… Завтра утром ты должен предстать перед судьей в Нью-Йорке, а потом сдаться приставам из маршальской службы… Надеюсь, тебе разрешат остаться дома под залог от первого дела, но возможно всякое… Против тебя начал давать показания твой друг Сергей… Крепись!

Я не выдержал и первый раз заплакал – во время телефонного разговора с мамой…

В тандеме с Сережей Пальчиковым неожиданно подала голос еще одна беспринципная лиса Алиса. Рыжеволосую Анжелу я не видел несколько лет, с момента приезда самой первой группы воронежских девчат… Узнав из газет об аресте «работорговцев», бедняжка решила подзаработать и получить халявную грин-карту. Анжела стала пятой жертвой кровожадного Льва Горыныча. На этот раз, помимо традиционных угроз, взрывов, поджогов и прочей гангстерской хренотени, я услышал нечто совершенно новое. Оказалось, что бедная девица настолько боялась меня и «русской мафии», что в течение трех с половиной лет заметала следы, переезжая из одного курортного города в другой. На проживание в отелях, аренду квартир и склада вещей, транспортные расходы, врачей и психотерапевтов Анжела потратила 140 тысяч американских долларов!

Кипящая гневом молодуха требовала у суда не только наказания своего бывшего «хозяина», но и возмещения всех расходов, включая стоимость сгоревших у родителей в деревне под Воронежем старых «Жигулей» – ВАЗ-2111.

Я не мог поверить своим собственным ушам…

Теперь мне приходилось вести оборону на двух фронтах.

Для обслуживания выросшего «дела» теперь уже рецидивиста Трахтенберга, был приглашен еще один адвокат, умница и бородач Дейвид Льюис. Четыре недели совместной работы с короткими перерывами на сон, сабвей и прием пищи привели к появлению на свет 260-страничного меморандума. Документ с приложениями являл собой удивительный и впечатляющий сборник доказательств моей невиновности. Я категорически отказывался от мифических угроз, не говоря уж о конкретных бармалейских действиях. В очередной раз я признавал за собой только нарушения, связанные с получением виз.

Мой стоумовый защитник разложил по полочкам события последних лет, включая истории жизни и «творчества» пяти воронежских танцовщиц. Более того, мы перешли в наступление!

С помощью многочисленных свидетельств, справок и логических выводов мы объясняли уже двум американским судьям причины, по которым российским девушкам было выгодно стать «жертвами работорговли».

К документам прилагалось пятьдесят заявлений от хорошо знавших меня людей: в жестокость и насилие с моей стороны не верил никто!

На закуску, практически одновременно с основным документом, прокуроры получили сверхважные показания из России. Адвокат номер семь, воронежец Роман Курчатов, разыскал и сумел разговорить вернувшуюся на родину одну из «свидетельниц» моего преступления.

Заявление Ольги Почковой было заверено у нотариуса и записано на видео. В «бомбе» говорилось о методах работы американских специалистов из ФБР.

До всех воронежских девушек власти довели простую, но неприятную мысль: в случае отказа от сотрудничества прокуратура грозилась обвинить их в нелегальном пересечении границы, обмане властей, незаконной трудовой деятельности и «распространении проституции».

Если же «жертвы работорговли» включат свои мозги и, самое главное, начнут коллективно дудеть в одну дуду, их по-царски отблагодарят социальными пособиями, бесплатным жильем и, самое главное, – заветными «грин-картами»!

Беспринципный стриптиз-контингент в одночасье забыл библейскую заповедь номер девять «не лжесвидетельствуй». И пошло-поехало, один ужас страшнее другого!

С ними и предстояло побороться моему последнему американскому защитнику…

Меморандум адвоката Льюиса и заявление Почковой окончательно вывели из себя прокуроршу Кац. Уже на следующий день моего защитника вызвали на срочное рандеву в Федеральный комплекс на Честнат-стрит в Ньюарке. Защита Трахтенберга получила красную карточку – ультиматум. Если в течение двух недель я не признаю себя виновным по обоим делам – в Нью-Джерси и Нью-Йорке, то против меня примут «спецмеры».

Последние заключались в отзыве предложений прокуратуры о сроках моего тюремного заключения.

Теперь мне грозило двадцать пять лет тюрьмы!

…Чтобы не доводить дело до дорогостоящего суда присяжных, американские менты предлагали всем без исключения подследственным досудебную сделку – «Договор о признании вины».

Как правило, из обвинения исключалось несколько пунктов и мизерабли отправлялись за решетку на значительно меньший срок, чем могли бы после возможного проигрыша в суде присяжных.

Взаимовыгодным «перемирием» заканчивалось 90 процентов всех криминальных «кейсов». Большинство обвиняемых боялось испытывать судьбу – на соперничество с государственной машиной отваживались единицы…

«Тройка» из двух федеральных окружных и одного специального прокурора из Вашингтона на этот раз не шутила. Либо я незамедлительно подписываю бумаги (пять лет по первому делу и три с половиной по второму, с возможным поглощением одно другим), либо…

…Либо против меня и моих близких будут приняты новые карательные санкции – дополнительные обвинения, лишение гражданства, увеличение штрафов и прочая, и прочая, и прочая.

– Мы не позволим русскому криминалитету издеваться над американскими властями и правосудием! ФБР никогда не занимается подтасовкой фактов или нечестной игрой! – пролаяла, теряя терпение, разъяренная чиновница.

Обвинения в процессуальных нарушениях не любил ни один прокурор, ни в одной стране мира.

Я оказался загнанным в угол.

Конечно, можно было продолжать войну и со смелостью трехсот спартанцев идти на суд присяжных. С другой стороны, я уже хорошо понял, что слезы «жертв» и свидетельниц обвинения будут литься не в три, а в тридцать три ручья. Идущим по трупам девицам будет абсолютно наплевать, на чем клясться перед дачей показаний: на Библии, «Русских народных сказках», учебнике английского языка Илоны Давыдовой, анекдотах о новых русских, стихах Агнии Барто или романе Даниэллы Стилл.

Статистика выигранных у государства федеральных дел была неутешительной: 5% против 95%.

Против какого-то там зачуханного рабовладельца выступала целая страна – обложка моего уголовного дела открывалась устрашающей фразой: «Соединенные Штаты Америки против Льва Трахтенберга и др.».

В случае проигрыша я мог легко получить четвертак и плюс (чтобы жизнь медом не казалась) исполнение последних прокурорских угроз в отношении моей семьи. С другой стороны, мне очень не хотелось подписывать совершенно нелепые договоры о признании вины и соглашаться со всеми небылицами.

Правила игры в американской юриспруденции оказались до банальности просты.

Либо ты во всем «признаешься» и на все без исключения вопросы отвечаешь судье: «да, делал», «да, совершал», «да, участвовал», «да, да, да, да»… и получаешь меньший срок на основании досудебной «сделки». Либо тебя ждет суд присяжных, седые волосы, многотысячные затраты и неизвестность, граничащая с безумием.

«Система» упрямо подталкивала обвиняемых к первому варианту. И не только «система», но и мой собственный, полностью опустошенный кошелек.

Позже, в благословенном Форте-Фикс з/к номер 24972—050 бил поклоны и молился всем богам, что в тот критический момент нашел в себе силы, мозги и рассудок вовремя остановиться. Подавляющее большинство моих соседей по нарам поступили так же. Мы «признались» в своих злодеяниях и получили меньшие сроки. Неразумные и наивные понадеялись на американское правосудие, адвокатские байки, собственные силы и пошли на суд.

«Безумству храбрых поем мы песню!» – проигрыш оборачивался, в лучшем случае, пятнадцати-двадцатилетней отсидкой…

Поэтому, набравшись у буревестника храбрости и после нескольких бессонных ночей в самом прямом смысле этого слова, я дал ЦУ своему адвокату Льюису звонить прокурорше.

В тот момент я чувствовал себя фельдмаршалом Кутузовым, сдававшим Москву французам в 1812 году. Решение было принято: я признавал себя виновным и согласился подписать все бумаги.

С моих плеч, наконец-то, свалилась многотонная тяжесть!

В тот исторический весенний вечер промокший до нитки будущий зэк медленно спускался по пустому Бродвею и громко пел. Вернее – орал во все горло. Это была знаменитая песенка Джина Келли: «Singing in the rain… Yes, singing in the rain… What a wonderful feeling, I am happy again!»

Я на глазах превращался в графа Айзенштайна из «Летучей мыши». Острог стал неотвратим, надежды на спасение и правосудие растаяли окончательно. «It is… what it is!» – как говорили в подобных случаях философствующие заключенные моей тюрьмы.

Со следующего дня я начал играть по правилам прокурорско-фэбээровско-судебной команды. Компрометирующие власти и свидетелей документы были отозваны. С покорностью овечки из басни Крылова я согласился с ролью злодея-рабовладельца в обоих открытых против меня делах… Присутствовавшие на окончательном слушании друзья терли глаза… Замаскированные в очки и косынки «жертвы» тупо смотрели перед собой… В такт моим песнопениям судьи по-взрослому кивали головами… Прокуроры и агенты ФБР злобно усмехались… Судебные стенографистки и секретари были профессионально невозмутимы… Журналисты вертели головами… Громилы-приставы из маршальской службы готовились надеть на меня наручники и отправить в КПЗ…

«По большевикам прошли рыдания».

В тюрьме Форт-Фикс я старался не вспоминать трехлетнее противостояние с властями и предательство «рабынь Трахтенберга». Многовековая и многокультурная народная мудрость учила тому же: «Благословенны препятствия, ибо ими мы растем». На доступный русский она переводилась брутально-маргинально: «Нас е…т, а мы крепчаем…»

К тому же я полностью отпустил ситуацию.

«Что было, то было, и нет ничего». Как в той песне Людмилы Зыкиной…

Тем не менее совершенно забыть о своих страшных преступлениях у меня не получалось. Каждый раз при общении с тюремным канцлером, ведущим или начальником отряда рядом с моим именем у них в компьютерах «выскакивал» красный флажок. Из-за этого опасного клейма я не мог рассчитывать на перевод из Форта-Фикс в лагерь, на сокращение срока и прочие пенитенциарные поблажки.

По внутренней классификации меня формально приравняли к серийным убийцам и лучшим представителям американского гангстеризма…

…Чернокожие работники столовой Форта-Фикс о существовании у меня в деле красного флажка еще не знали. Поэтому и вели себя соответственно. Не давая должного крутому парню «респекта».

…Прошло еще несколько дней.

В ближайшую пятницу Мойше Рубин освобождался, я должен был что-то решить. Либо биться за кошерную кормушку до конца, либо принимать альтернативное решение.

Я до бесконечности перебирал в уме варианты развития кухонных событий. Главным авторитетом выступал мой тюремный ментор Лук Франсуа Дювернье.

– Лио, если вкратце, то все очень просто: давай не будем тратить время. Ахмед хочет место Рубина. И если честно, я его понимаю! Он два года у твоего Мойше в подмастерьях проходил… Для ментов ведь все равно, кто собирает спецпакеты – еврей или мусульманин. Видно, когда вы там обо всем договаривались, вы не дослушали друг друга. Или не захотели услышать… Лио, короче – я бы на твоем месте уступил ему кошерный цех… Ты в столовке все равно не останешься, а ему еще семь лет сидеть… С чернокожими из кухни тебе не сработаться – теперь они могут тебя подставить в любой момент. Тебе это не нужно, поверь мне, друг!

Я мысленно приготовился к сдаче кошерных редутов неграм из «Нации ислама».

Описывая свои контакты с огнеопасным тюремным контингентом, Лук Франсуа часто использовал прилагательное «vicious». Почему-то в дотюремное время слово «злобный» в мой словарный запас не входило. В Форте-Фикс оно употреблялось каждые пять минут.

После разговора с гаитянским гуру я окончательно понял, что входить в активную конфронтацию с башибузуками не стоит. В то же время проявить себя слабаком я тоже не имел права. Требовалась золотая середина, махатмы ганди в тюрьме не канали…

– Лук, слушай, если я откажусь от работы, то Ахмед должен хоть как-то извиниться. Иначе у него все чересчур гладко и просто получается. Ты согласен?

– Лио, Лио, Лио… Ты думаешь, что твой друг совершенно безмозглый? А может, ты считаешь, что я с ним не пообщался по душам? Ты бы слышал, как я с ним разговаривал! Мне он ничего ответить не мог – Ахмед прекрасно понимает, с кем имеет дело! Теперь – дело за ним, пара деньков, кажется, у нас еще есть. Но учти, Лио, на джентельменское «sorry» можешь не рассчитывать.

На следующий день, сразу после обеда, в самое запарочно-уборочное время у моего салат-бара появился глядящий в пол Ахмед. За его спиной слегка виднелся улыбающийся Мойше Рубин, который строил мне непонятные рожи а ля Луи де Фюнес и безмолвно шептал «yes», «yes», «yes».

– What’s up, Russia, – как ни в чем не бывало приветствовал меня нарушитель конвенции.

– How are you doing, – ответил я, стараясь не смотреть Ахмеду в прыгающие туда-сюда карие глаза и по-учительски поджимая обиженные губки.

– Понимаешь, тут такое дело, – начал он какую-то непонятную и бессмысленную словесную шелупень, – я, вот тут, того, что-то, тебя, короче, ну, ты понимаешь, в общем, работа, и вообще… my bad!

Из бессвязного набора междометий и сленга я смог разобрать два ключевых слова – «работа» и «извини, пацан» – «my bad».

В соответствии с гангстерскими лингвистическими стандартами выражения «excuse me» или «sorry» в тюрьме не употреблялись.

На самом деле в тот момент мне было абсолютно все равно – что и в какой форме произнесет мой обидчик. Главное – чтобы прозвучало соответствующая моменту интонация, позволяющая сохранить лицо обеим сторонам.

Я молчал, чувствуя, что пауза затягивается. Что ответить коварному инсургенту, я абсолютно не знал, несмотря на предупреждения и миролюбивые инициативы Лука Франсуа.

Ситуация разрешилась самым неожиданным для меня образом.

Увидев, что вместо «Раши» Ахмед имел дело с айсбергом, он поднял фартук и полез в засаленный карман. Мощная майклтайсоновская пятерня начала извлекать на свет божий завернутые в целлофан «ножки
Буша».

Прижав зажаренную курицу к животу, Ахмед поправил свои белые одежды и активизировался.

– Russia, эта курица – тебе! Слушай, ты же все равно через месяц перейдешь в свою гребаную библиотеку. Мне же сидеть тут до хрена… Понимаешь, Раша, денег с воли я не получаю, кухня – мой единственный доход. Know what I’m talking ‘bout?

В ответ на такое негангстерское признание, дружеское обращение и, самое главное, королевский куриный жест, я моментально растаял.

– Вас в порядке, brother, – дружески ответил я, употребив одно из самых популярных тюремных обращений. – Спасибо, это здорово, друг!

Стараниями переговорщиков конфликт был вовремя предотвращен. Мы заговорили на отвлеченные форт-фиксовские темы. Возле нас в безумном хасидском танце кружил улыбающийся и болтающий без остановки рыжий миротворец. Время от времени он останавливался, качал головой и по-тюремному задумчиво, но радостно произносил отнюдь не еврейское восклицание: «shit».

Зэки почти всегда находили выход из самых дерьмовых ситуаций…

© Lev Trakhtenberg, текст

© Павел Гуляев, обложка

© Диана Соловьева, иллюстрации

All rights reserved under International and Pan-American Copyright Conventions, including the right of reproduction in whole or in part in any form. No part of this book may be reproduced by any means without written permission from the author.

Inquiries: LyovaNY@yahoo.com