ЭПИГРАФ:
Горланит
по этой Америке самой
стоязыкий
народ-оголтец.
Уж если
Одесса — Одесса-мама,
то Нью-Йорк —
Одесса-отец.
© В. В. Маяковский, «Американские русские», 1925 г.
Одесситам Брайтон, Нью-Йорк и Америка в целом исторически понравились даже не из-за моря и огромных аркадийских (в райском понимании) пляжей.
И даже не из-за привычной прямоугольной, а не радиальной планировки кварталов. В конце концов, все самые лучшие города мира — и Нью-Йорк, и Одессу, и австралийскую Аделаиду, — строили откровенные исторические авантюристы, равно, как и сражались за них. В хорошем смысле «авантюристы» — от фр. «приключение».
Оно удалось во всех вышеназванных случаях.
Де Витт — в Манхэттене. Де Волан — в Одессе и Тирасполе… Есть нечто общее, правда? Особенно сейчас.
Но — мне кажется, даже не поэтому.
В Америке есть одна прекрасная суть, которая называется — «понимабельность».
Здесь любой отдельный человек с распростёртыми объятиями пытается понять другого — неважно, на каком языке он говорит. И он его поймёт.
У меня первое высшее образование — филологическое. Более того, я — автор первого и единственного изданного на сегодня самоучителя одесского языка. Других нет.
Одесский язык — это, конечно, уже не суржик, давно не сленг и никогда не арго. И вообще не диалект. Это сегодня уже полноценный, хотя и полумертвый язык (странно: еще 20 лет назад, в момент написания книги я называл его «полуживым»)…
Он очень прост, хотя его законы строги. Главное в нём — открытость. Открытость — к смешению, вариабельность — к морфологии, и откровенная легкомысленность — к жёсткости словарных конструкций.
Так же в Нью-Йорке. В этом городе есть очень важная штука: тут пытаются тебя понять, а не ставить тебе оценки за произношение, акцент и синтаксис.
Тут приезжие все. А тех, кто не приезжие, сюда привезли их бабушки, прадедушки или даже папы, как я. Например, мою дочь ощутимо коробит, когда я говорю при ней по-английски — она говорит почти без акцента.
Я — бывший филолог, получивший образование в пост-Совке. Меня очень сильно корёжит, когда некто откровенно безграмотен. «Ться» и «тся» — вот это вот всё вот это… Русофобия и граммар-наци в одном флаконе.При этом я понимаю, что до безакцентного и грамматически верного общения на английском — мне ещё годы и годы.
И единственное, что меня утешает — что здесь это никого не колебёт.
Тебя поняли — It’s OK! Ты понял? It’s OK дважды, потому что человек, тебе что-то объяснявший, мог делать это на урду или конголези. Это неважно. Главное, что вы поняли друг друга.
Вернемся к исходнику: Папа Саша надевает пенсне…
Любой язык — это абсолютно живой организм, и он мутирует, эволюционирует и даже рудиментирует (кстати, есть такой глагол или нет?) под те условия, в которых он оказывается.
Английский язык тоже меняется, особенно американский английский.
Главное и наиболее важное изменение, которое вижу лично я — то, что уже в ближайшее десятилетие отомрёт в бытовой речи (*запомните этот твит* ©) — это перестановка модальных глаголов can, do, is, should, have в вопросах на первое место.
Уже сейчас достаточно просто вопросительной интонации даже в магазине. Не ‘Do you have it?», a просто ‘You have it?!’ — чтобы тебе принесли то, что надо.
И еще раз: открытость, открытость, открытость. Америка — страна эмигрантов и эти эмигранты делятся на три больших группы: те, которые не говорят по-английски; те, которые думают, что они говорят по-английски, и, наконец, те, которые думают, что по-английски говоришь ты.
Реально знающие английский немногочисленны и научного интереса для данной статьи представлять не могут.
Индийский английский — называется Pigeon English из-за схожести с курлыканьем голубей — и фиг вы что-то поймёте по телефону, не имея опыта. Звоня в какую-нибудь службу поддержки — обычно в этом случае вы из Бруклина звоните в Индию, а не куда-то в Милуоки, как вы думаете, глядя на телефонный номер.
— Ай хэв сам проблем виз май аккаунт! – вежливо говоришь ты с акцентом Голсуорси в исполнении Ролана Быкова в роли логопеда.
Далее звучит дивная тирада приятным женским голосом, заканчивающаяся словами «press “One”». В этот момент ты догадываешься, что ты пока ещё говоришь с умной машиной — в Индию действительно дозвониться непросто. Вспомнив уроки математики, ты набираешь некую произвольную последовательность цифр и, наконец-то, попадаешь на Того-Кто-Тебе-Поможет.
— Gsydumd:Psnusysknsudndmldshjdul-Hsdydlmmtebej, can I help you? — говорит тебе приятный мужской голос. Финал этого доминант-септ-аккорда у него выходит практически идеально — скорее всего, у них там есть какие-то специальные курсы по обучению этим четырём словам.
Несколько секунд ты борешься с инстинктивным желанием попросить его позвать ту, предыдущую девочку, которая «press “One”», но где наша не пропадала!
— Май аккаунт ин ёр кампании воз броукен, — Голсуорси в гробу вздрагивает и подкуривает. — Энд май мани из овер. Гив ми май мани бэк, ай вонт ит вери-вери! Please, help me! — добавляешь ты, показывая, что не только у них там есть Курсы Финальных Фраз.
В трубке наступает пауза. Юноше на том конце провода явно тоже хочется попросить меня позвать волшебную девушку по имени «press “One”», но у него такой возможности нет… Когда индийцы скорбят — они танцуют (я в кино видел). Музыка в трубке это некоторое время подтверждает.
— Sir! — неожиданно говорит вволю натанцевавшийся Support. Wheycbtsyfsabdvycvshf sfsytsbwjv shsgsteb RESET BUTTON PLEASE Hshsydndkdnfgd Udndkhd sjsysnsg, I think this should help.
Всё самое главное, согласитесь, совершенно понятно. Вежливо поблагодарив службу саппорт-сервис (Голсуорси идёт бухать с Байроном и звонить Шарлотте Бронте) тебе главное не добавить в конце: «Хинди-руси, бхай-бхай» или какие-то другие известные тебе английские слова.
В большинстве случаев, через пару часов требуемые деньги лягут обратно на твой счет. Каким образом это происходит — я давно перестал пытаться понять и отношусь к этому, как к обычному американскому волшебству.
На Мандаринглиш — невообразимом наборе согласных, гласных и невiгласних (да простит мне читатель этот украинизм), взбитом в блендере до пены и разлетающемся радужными мыльными пузырями по помещению — с вами будут общаться в прачечных, рыбных магазинах (да, рыбу стоит брать у китайцев!) и тысячах китайских ресторанов.
Главное отличие этого языка от остальных — то, что ты не понимаешь его, он не понимает тебя, но на выходе каждый получает то, что надо, и все расходятся друзьями.
Как-то я решил поэкспериментировать и, зайдя в незнакомый чайна-cousine, молча показал три пальца. «Сохранить лицо» — это, как мы знаем, очень важное умение для китайцев, поэтому терракотовый страж, тоже молча, показал мне один большой палец. Повернувшись на кухню, он разразился звоном и скрипом цыганской кибитки в Бахчисарае, перемешанным с воплями чаек и плеском водопада «Серебряные струи». Закончив ностальгическое для меня краеведческо-звуковое шоу, хозяин повернулся и показал мне пять пальцев на двух руках — потому что в остальных пальцах у него подозрительно трепыхалось что-то живое — что он тут же запихнул мне в тарелку, слегка придушив.
Я ему дал пять долларов, хотя самое дешёвое блюдо в меню у него над головой стоило семь. Это было очень вкусно, и я решил не спрашивать, кто это был — с китайской кухней так спокойнее.
Рунглиш — это вообще не о том, что было выше. Это обычно очень смешно.
Человек, говорящий на рунглиш, часто даже не помогает себе жестами — к чему утруждаться? Для него коммуникация — это процесс, а не самоцель.
Именно поэтому он обычно просто модулирует голос до обертонов и начинает очень чётко артикулировать произносимое:
— Двести! Грамм! СЫ-РА! Гив! Ми! Чучело fucking непонятливое!..
Один раз в жизни я видел, когда смоляно-чёрный продавец вежливо ответил такому чижику на чистом языке Пушкина и Толстого, без малейшего акцента:
— Я, бесспорно, чучело, сэр, но у нас приличный магазин и я попрошу вас не повышать голос — я вас великолепно слышу.
Засмеялся один я, потому что основная часть очереди, включая тимлидера, стоящего перед продавцом, немного офигела, что эта «магазинная мебель» умеет разговаривать на чём-то, понятном даже им.
Так вот о филологии…
— Софокл, не лезь в воду!
— А почему Софокл?
— Потому что какие у него пиздоватые родители — так они его и назвали, — с видимым раздражением говорит мне эта любящая бабушка и снова поворачивается к внуку, попутно «облагораживая» (как она это понимает) его имя, — Софа, Со-офа! А ну кам ту ми бикицер, жопа мелкая, сейчас грэнни тебя punish райт нау!
В моём детстве идиш в Одессе уже был достаточно редким, но ещё активно встречающимся. В наше время слова «бикицер», «геволт», «мишигине копф» — и так прямо до «аицын паровоз» и «химины куры» — стали неуличными, псевдобомондными, относящимися, скорее, к своеобразному современному куртуазному маньеризму Одессы — теми своеобразными шибболетами, по которым вычисляют своих. Поэтому многие вновь понаехавшие учили в первую очередь именно эти выражения — приводя систему опознавания «свой-чужой» в полный халоймес, чтоб не сказать – в жуткий дрэк.
Когда я приехал в Нью-Йорк, я понял, почему это всё исчезло с улиц Одессы. Потому что это всё живёт тут, уже на здешних улицах. Говорят, что ещё так в Израиле, в некоторых других местах, но единственная в мире Little Odessa обозначена на картах Google именно здесь, на юге Бруклина.
Здесь могучее одесское «Шё» сплавилось с суровым английским «dо» Её Величества — и выяснилось, что «шё do you уже need? » говорить удобнее, понятнее и доходчивее. Еще стоит прибавить к этому устный счёт по-испански — uno, dos, tres, cuatro… — для объяснения в овощных лавках, и «nǐ hǎo ma» — для вежливости с неочевидным китайцем Вадиком в рыбном отделе.
Это не совсем можно назвать суржиком. Это действительно мощный языковой сплав, способный резать алмазы, перемещать небольшие планеты и выдерживать прямое попадание астероида. Он взаимовыгоден — в языке «местных иностранцев», как вежливо называют афроамериканцев, — слова «babushka» и «kag dilya?» — давно заняли прочное место.
Этот язык входит в тебя постепенно, мягко, но неумолимо, как wheelchair тёти Ханы, который выдвигается на Бордволк в 11.30 am в любое время года. Тётя Хана уже много лет не живёт на Костецкой — она уже много лет живёт на Четвёртом Брайтоне, но её неумолимость осталась той же. Вот только её классическая одесская рЭчь разбавилась неизвестным до поры словом wheelchair…
Маяковский когда-то написал: «Я вам, сэр, назначаю апóйнтман. Вы знаете, кажется, мой апáртман». Годы шли — и благодаря Татьяне Толстой общеизвестной стала фраза «Вам послайсать или целым писом?»… А теперь, скажите мне, чем это всё принципиально отличается от великого пушкинского «Евгения Онегина»: «Она казалась верный снимок du comme il faut… (Шишков, прости: Не знаю, как перевести.)»? Или от не менее классического Бродского: «Душа и сердце найн гехапт на вынос»? Над этим можно смеяться сколько угодно, но это, в первую очередь, очень удобно. А Америка — это очень удобная страна.
При этом, если всем им сказать, что они говорят, гхм, не совсем на единственном языке — удивление их будет безгранично.
— Вадик, уот лэнгвидж из йор нэйтив? — спросил я неочевидного китайца Вадика.
— Pochemu? — логично ответил мне он.
Это America, детка. Just Америка.
