Часть третья.
Опубликовано в «Иностранной литературе» №9 за 2016 год
…но, как пел мой безвременно ушедший друг Марик Фрейдкин: «…Жизнь на то нам и дана, чтоб терпеть ее подлянки…» Счастье длиться вечно не может. В один прекрасный день из «Петербурга с любовью» пришли пошитые в Мариинке костюмы. 300 ящиков!!! Повторяю – прописью: ТРИСТА!!! Почти 2000 костюмов, обуви и головных уборов!!! Это без учета тех, которые еще надо будет пошить на исполнителей основных ролей, коих по либретто, как уже было сказано, значилось более шестидесяти. Чтобы было понятно, объясняю: такое количество костюмов пошивочный цех Метрополитен-оперы отшивает в среднем за четыре-пять сезонов. Как бы не больше.
Итак – 300 ящиков. Открыли. И вот тут-то Россия предстала перед ошеломленным взором американцев во всей своей первозданной распиздяйской красе. Возможно, кто-то из американцев и слышал что-то о Викторе Степановиче Черномырдине, как-никак бывший премьер-министр, но с высказываниями этого Великого человека явно знаком не был. Потому что это и был тот самый случай, когда «хотели, как лучше, а получилось, как всегда!»
Дело в том, что когда в Метрополитен шьется костюм, на него заводится специальное досье, книга, которая на американском театральном жаргоне называется bible. То есть «библия». В этой «библии» собираются все сведения о костюме: эскизы, образцы тканей, выкраски, имена и размеры всех актеров, когда-либо исполнявших эту роль, фотографии каждой детали одежды, фотографии всего костюма в целом, фотографии актера в этом костюме и так далее, и так далее, и так далее. Здесь же на все 300 ящиков объяснений было пара жёваных листков, написанных от руки. На русском языке! На каждую деталь костюма в Метрополитен пришивается специальная этикетка – лейбл, на которой написаны название оперы, год постановки, какой акт, что за персонаж и имя исполнителя. Если исполнитель меняется, пришивается новый лейбл, а старый в обязательном порядке остается. В нашем же печальном случае на внутренней стороне воротника мундира или там сюртука обслюнявленным химическим карандашом было коротко и ясно написано: «Иванов». Или, скажем, «Семенов-Задунайский». Кто этот Иванов, кто этот Задунайский – князь Болконский, Пьер Безухов, Долохов или Платон Каратаев – не понятно. То есть это МНЕ не понятно! Мне, изучавшему «Войну и Мир» еще в девятом классе. А большинство американцев вообще слыхом не слыхивали, кто такие князь Болконский, Наташа Ростова, или Анатоль Курагин, и что за заварушка была в Европе в 1812 году, потому как «Войну и Мир» у них в школах не проходят. Впрочем, большинство из них и своих-то классиков не шибко знают. На моем жизненном пути в Америке я встретил не более десятка американцев, знавших, кто такие Томас Вулф, Уильям Фолкнер, Уильям Сароян или Уолт Уитмен. Нет, что есть такой русский писатель Толстоевский они слыхали, но чтобы вот так, в деталях, в подробностях… Это вовсе не означает, что все американцы «тупые», как сладострастно утверждает и сам не слишком «острый умом» сатирик Задорнов. Есть образованные, интеллигентные, вполне начитанные американцы. Только в пошивочном цеху Метрополитен работают почему-то не они. Другое дело, конечно, если вы зайдете в российское швейное ПТУ номер, скажем, сто семьдесят восемь и спросите: «Кто такая Анна Павловна Шерер?» Уверен, что вам тут же все наперебой кинутся объяснять…
Впрочем, я отвлекся.
Перед руководством МЕТ встала проблема: что же со всем этим делать. Подход к решению подобных задач в Америке простой – были бы деньги. Есть деньги – нет проблемы! Все остальное преодолимые трудности. Проблема, по сути дела, всегда одна: как достать деньги. В Метрополитен-опере для этого существует даже специальный департамент, работники которого с утра до вечера заняты тем, что обзванивают и всячески обхаживают богатых людей, чтобы потом вытрясти из них деньги на нужды оперного искусства. Но в данном случае это было не актуально благодаря обладателю персонального кресла номер 101.
Для начала необходимо было на каждый костюм составить «bible». Описать, сфотографировать, обозначить все размеры и т.д. Наняли четырех человек. Зарплата 25 долларов в час. Достали эти жеваные листки с объяснениями на русском языке. Попытались перевести. Переводчик американец, промучившись три дня, сказал, что, это, конечно, вроде русский язык, но какой-то очень странный, и перевести это он не в состоянии. Тут Лесли вспомнила обо мне и принесла эти бумажки.
– Это русский язык? – спросила она.
Я посмотрел. Текст был написан кириллицей.
– Русский.
– Почему же переводчик ничего не понимает?
Я посмотрел еще раз: «Чикчиры синие. Ташка красная с желтой оторочкой. Вальтрап синий с желтым кантом. Кивер: этишкет и кутас белые, шнуры на доломане и ментике желтые, кушак с гомбами. Лядунка на панталере с двумя протравниками медным и стальным – черная кожаная…»
Я искренне пожалел переводчика. Русский язык-то он, наверное, знал. Но для того чтобы понять эту хренотень, одного знания русского было недостаточно. Нужно было еще, как минимум, в течение трех лет изучать историю костюма в Ленинградском институте театра, музыки и кинематографии под руководством таких корифеев, как Николай Павлович Акимов, Март Фролович Китаев, Эдуард Степанович Кочергин. Впрочем, Кочергин в ту пору, когда я учился, был еще просто Эдик. Судя по бумажке, художник по костюмам Мариинского театра прошла ту же школу.
Как мог, я попытался объяснить это моей начальнице.
– И что, ты все это знаешь? – недоверчиво спросила она.
– Ну… Более-менее. Чикчиры – штаны с кожаной вставкой, типа рейтузы. Для верховой езды, в основном. Ташка – это такая армейская сумка. Вальтрап… То, что здесь есть вальтрап, говорит, что это костюм гусара, драгуна или улана. Конника, одним словом… Лядунка – кожаная коробочка для патронов…
– Так, – сказала Лесли, – я тебя освобождаю от твоей портновской работы и прикрепляю к группе, которая разбирает костюмы. У тебя фотоаппарат с собой?
Вопрос был чисто риторический – все в нашем цеху знали, что аппарат у меня с собой всегда.
– Конечно.
– Будешь переводить, объяснять, что есть что, и фотографировать костюмы. Сейчас иди, купи нужную пленку. Чек принесешь. Все расходы будут покрыты. Всё. С завтрашнего дня приступай.
Вот таким образом я попал в группу, которая занималась «Войной и Миром».
Работа оказалась не пыльной. Пока бригада собирала костюм, я тихо дремал в углу, слушая Сартра, Пруста, Камю, Кафку и прочие высокодуховные книжки, которые должен прочитать всякий интеллигентный человек, но на которые, как правило, не хватает времени. Потом костюм вешали передо мной, я нажимал на кнопку фотоаппарата, и возвращался к своим Умберто Эко, Борхесу, Кастанеде и Кобо Абэ. Когда о чем-то спрашивали, я переводил и объяснял, что данное название означает. Не всегда это было легко. Скажем, перевести на английский язык слово «лапти» еще кое-как можно, обозначив их, как «peasant shoes». А вот «кокошник» или, к примеру, тот же «армяк», и объяснить, чем он отличается от «казакина» или «зипуна» – задача почти непосильная. А «онучи», а «охабень», а «понёва», а «запона», «приволока», «шушпан»… Не всякий русский знает эти названия. А если и слыхал, то плохо себе представляет назначение этих предметов. Можете ли вы, вот так, слёту, объяснить разницу, скажем, между ментиком и доломаном? И почему на одном три ряда пуговиц, а на другом пять? Многие названия я уже и сам позабыл, и поэтому, если меня спрашивали, к примеру, что такое кивер, я просто брал этот головной убор и говорил – «вот это кивер и есть, вот это этишкет, вот это кутас, вот репеек, вот султан, а вот эта хреновина называется «гренада о трех огнях» и означает, что кивер принадлежит гренадеру». Впрочем, про гренаду – это больше для понту, чтобы поразить окружающих своими недюжинными познаниями. Коллеги мной восхищались, а я, как идиот, купался в этом, не подозревая, какую мину под себя подкладываю. Как заметил один проницательный человек: «В каждом из нас ровно столько тщеславия, сколько ему недостает ума». Увы, это так. Тщеславие и глупость идут рука об руку. Но об этом позже.
Для начала решили просто развесить костюмы по размерам. Выделили громадный репетиционный зал, привезли раки (рак – это такая штука на резиновых колесиках для перевозки и хранения костюмов) и бодро принялись за дело. Развесили первую часть костюмов, полюбовались на проделанную работу, пригласили актеров на первую примерку. И тут вдруг выяснилось, что системы размеров в Америке и в России не совпадают. То есть это было известно всем и раньше, но когда что-то известно всем, в голову это как-то никто не берет. Не зря говорят, что русские и американцы очень похожи. Идиотизма и раздолбайства полно и там, и там. В голову не взяли по обе стороны Атлантики. Актеров обмерили по американским стандартам, а сшили исходя из российских. Причем речь идет не о переводе сантиметров в дюймы или наоборот, а о принципиально иной методике обмера и обозначения размеров.
Стали думать, что делать. А что делать? Теперь надо было обмерить готовые костюмы, и конвертировать российские размеры в американские. Наняли еще четырех человек, за те же 25 долларов в час, стали снимать размеры. При этом выяснилось, что костюм, сшитый, скажем, на какого-нибудь Смита, этому Смиту уже не подходит. Стало быть нужно либо перешивать, либо подбирать что-то по размеру. Если подбирать, то окажется, что каких-то костюмов не хватает, а каких-то больше. Значит, все-таки перешивать. А это уже придется делать нам, портным Метрополитен. Перешивать, как правило, сложнее и дольше, чем сшить новый, хотя бы потому, что для того, чтобы перешить, надо вначале распороть то, что есть, а потом перекроить и собрать обратно. То есть намечавшаяся на костюмах экономия таяла и исчезала, «как сон, как утренний туман».
Я наблюдал всю эту чехарду, не вмешиваясь. Жизненный опыт научил меня не лезть не в свое дело. «Сказали направо, пошел направо. Сказали налево, пошел налево. А думаешь о своем… Там знают!» Хотя ТАМ знали довольно приблизительно. Ну да не мое дело. Только один раз я позволил себе дать совет. Когда наша дружная бригада стала нумеровать костюмы родов войск, я посоветовал помечать не только сам костюм, но и каждую его деталь одним и тем же номером. Мол, если какая потеряется, то ее будет легко идентифицировать по этому номеру.
– О! Great idea! It’s very smart! You are very clever.
Ну, ну… Сlever так clever… Додуматься до такой вещи – задача не для заурядных умов, конечно. Закупили специальные бирочки на защелках и стали крепить к костюмам. Слава моя росла!
В трудах и заботах подошел конец сезона. Разбирать костюмы начали в феврале. К концу апреля стало ясно: чтобы справиться с таким объемом переделок, существующих мощностей Метрополитен не хватит. Надо было что-то предпринимать. На Олимпе заштормило. Любовь любовью, дружба между народами тоже прекрасно, но ложки все-таки врозь. Деньги счет любят. Надо было выходить из создавшейся кислой ситуации с наименьшими потерями. Совещания в кабинете генерального менеджера театра мистера Вольпе собирали через день.
В Метрополитен-опере, кроме оркестра и труппы, которые уезжают на гастроли, в отпуск все уходят в одно и то же время. В последнюю среду июня с утра мы начинаем консервировать швейные машинки, чистить, смазывать, накрывать чехлами, собирать инструменты (они у каждого свои), и где-то после трех часов с нами прощаются до следующего сезона.
Но на этот раз мое утро началось иначе. Не успел я разобрать свою машинку, как меня вызвали к начальнику цеха.
– Марк, – торжественно начала Лесли. – Мы решили создать дополнительный цех, который будет работать только на «Войну и Мир». Мы арендуем помещение, покупаем швейные машинки, и нанимаем еще двенадцать человек портных. Что ты думаешь?
Я неопределённо пожал плечами. То, что двенадцать человек получат работу, конечно, прекрасно. Но с каких это пор для организации нового цеха интересуются мнением простого портного? Пусть даже фотографа и бывшего режиссера. Я начал подозревать, к чему идет дело. Трамвай с угрожающим скрежетом, дребезжа стеклами, выворачивал из-за угла.
– Нам нужен начальник этого цеха. Мы здесь посоветовались. Все в один голос говорят, что ты – лучшая кандидатура.
«Ну вот, блин, допрыгался, – подумал я. – Да на хрена же это мне надо…»
– Нет, Лесли, – сказал я. – Спасибо, конечно, за доверие, но нет… нет… я не хочу.
– Почему? – удивилась Лесли. В ее голосе было столько искреннего непонимания, что мне даже стало смешно. Ну, действительно, человеку предлагают повышение, вероятно добавляют зарплату, а он отказывается. Как это понимать?
– Нет, нет, – сказал я – это большая ответственность. Я не хочу. Я не справлюсь… Я плохо говорю по-английски… И потом, – нашел я нужный аргумент, – я же не знаю женского костюма. Я же мужской портной.
Это заставило начальницу задуматься.
– Ладно, иди. – сказала она.
«Слава богу, – подумал я, – пронесло».
Но радовался я рано. Через час меня опять вызвали.
– Значит так, – сказала Лесли, – Ты будешь супервайзером, а твоим заместителем по женским костюмам мы назначаем Людмилу.
Людмила – это моя жена. Она тоже работает в костюмерном цехе Метрополитен, но в другом статусе. Я штатный работник, а она – так называемый, «временный», хотя и проработала к тому времени в театре уже пять лет. Статус «временный» вовсе не означает, что как специалисты они хуже. Среди них есть портные, квалификация которых наверняка повыше моей. Разница заключается в том, что «временным» просто меньше повезло – они попали в Метрополитен позже нас, постоянных. Работают они так же, как мы, но получают меньше и, когда в цеху нет работы, их без всяких церемоний увольняют. А в следующем сезоне, в начале августа приглашают обратно. Театру такое положение выгодно. Нас, постоянных работников, прикрывает профсоюз, у нас коллективный контракт, по которому администрация Оперы, хочет – не хочет, должна предоставить нам 48 недель занятости. Невыполнение контракта со стороны администрации чревато штрафами, забастовкой, причем не только портных Метрополитен, но и портных всех бродвейских театров, которые входят в этот профсоюз. У нас есть больничные, персональные дни, пенсионные планы, другие льготы, а у «временных» ничего этого нет. Звериный оскал капитализма. Как правило, «временных» увольняют где-то в конце апреля – начале мая. В то время, когда происходил этот разговор, Люда уже два месяца спокойно сажала цветочки на бэк-ярде нашего дома в Нью-Джерси, сидя на пособии по безработице, которое хоть и немного меньше ее обычной зарплаты, но ведь зато и не работаешь.
– Сомневаюсь, что она согласится, – сказал я.
– А ты позвони.
Я набрал номер.
– Слушай, тут такое дело… – я в нескольких словах обрисовал обстановку.
– Ты что, шутишь? Зачем нам это надо? – сказала моя умная жена.
– Вот и я о том же. Я пытаюсь ей объяснить, но она, похоже, не понимает, как это возможно: они повышают нас в должности, можно сказать, осчастливливают, карьеру предлагают, а мы отказываемся…
Понятно, что разговаривали мы на русском языке, но Лесли, видать, уловила, о чем идет речь.
– Может вы не поняли? Объясни ей, что мы назначаем вас супервайзерами, – в ее голосе звучало искреннее непонимание, чего эти русские выпендриваются.
– Почему же не поняли? – сказал я. – Поняли. Вы назначаете нас супервайзерами… Ну и что?
– …и повышаем вам зарплату! – со значением сказала Лесли, решив, видимо, что не сказала самого главного, что все дело именно в этом. – Ты будешь получать на двести долларов в неделю больше, а она на сто.
Я пожал плечами. Денег много никогда не бывает, но надо же реально оценивать соотношение между деньгами и усилиями, которые придется приложить, чтобы их заработать. И возможными последствиями.
– Ты ей, ей скажи, – уже слегка раздраженно сказала, указывая на телефон, начальница, решив, что когда речь заходит о деньгах, то такие вопросы лучше обсуждать с женщинами. Конечно, она была права. Но не в этом случае.
– Она говорит, что они зарплату нам увеличивают, – сказал я в трубку.
– Да ну их на фиг, с их зарплатой, – сказала жена, – там больше головной боли будет, чем денег. Ты же видел, что там творится.
– Ты понимаешь, – сказал я, взглянув на Лесли, – тут уже, похоже, говно начинает копиться. Она действительно не понимает, почему мы не хотим.
Людмила помолчала.
– Да, попали… Доумничался, – упрекнула она меня. – Ты вот что… Раз уж нельзя отвертеться, спроси, если это нужно ей, мы возьмемся. Лично ей. Она все-таки тетка неплохая. А если это нужно театру, пусть идут подальше, обойдутся без нас.
Я положил трубку и передал Лесли слова моей мудрой жены.
– Это нужно мне, – твердо сказала начальница.
– Тогда у меня два условия. Ты даешь мне право самому нанимать и увольнять людей, и берешь на себя все разборки с профсоюзами в случае их увольнения. O’key?
Разборки с профсоюзами в Америке – это серьезно. Без согласования с ними ни взять человека на работу, ни уволить его нельзя. Во всяком случае, в Метрополитен это так. Оговаривая это условие, я оставлял себе пространство для маневра, ибо знал о внезапно возникшей у моих бывших соотечественников в Америке тяге к решению спорных вопросов посредством суда. А нанимать я собирался именно русскоязычных портных. Не отдавать же рабочие места в чужие руки. Да и работать сподручнее.
– O’key, – подумав, сказала Лесли. – А второе?
– А второе, когда все это закончится, ты вернешь нас на наши места, и больше не будешь пытаться осчастливливать.
– Как хотите, – недоуменно пожала плечами Лесли.
На том и порешили. Мне было сказано, чтобы я искал людей, составил список необходимого оборудования и был готов в начале октября начинать работу. С тем мы и отправились в отпуск…
Часть четвертая.
Все лето я занимался тем, что подыскивал нужных людей. В результате по рекомендации своих друзей, то есть, попросту говоря, по блату, я набрал двенадцать человек русских, среди которых профессиональным портным была одна Шурочка Артемчук. Причем именно за этого единственного настоящего портного ее муж, одесский еврей Гриша, попытался всучить мне взятку:
– Я тебя отблагодарю, – со значением сказал он.
Ну как было не взять? Не взятку, конечно, а Шурочку.
В моей будущей команде были художники, экономисты, программисты, музыканты, и даже один мастер по холодильным установкам.
Может возникнуть вопрос, чем я руководствовался, набирая столь странный контингент. Поскольку я и сам нисколько не портной и всю эту шитейную премудрость осваивал самостоятельно, то считаю, что в шитье важно не столько знание, сколько мозги с нормальными причинно-следственными связями и руки, растущие из правильного места. Если это есть, человек справится с любой работой. Не боги горшки обжигают – не мной сказано. В совдепии, большую часть своей печальной истории прожившей в условиях жесточайшего дефицита всего на свете, все, как известно, немножечко портные. В портновском деле есть только один предмет, который требует скрупулёзного знания и соблюдения технологии – это фрак. Имеется в виду пиджак, смокинг, сюртук, кардиган, вицмундир и т.п. Для того, чтобы его сшить, нужна школа. Необходимо знать, как прокладываются и простегиваются борта, чтобы они красиво округло лежали, как заделываются лацканы и фалды, как крепится воротник, какая сторона у него проклеивается, и тому подобные хитрости. Но в предстоящей работе шитья фраков не предполагалось, это были переделки и подгонка уже готовых костюмов, а ежели, паче чаяния, такая необходимость вдруг возникла бы, у меня была Шурочка. Да я и сам к тому времени уже имел некоторый опыт в изготовлении этого мудреного предмета.
В первый понедельник августа мы возвращаемся из отпуска. Все обнимаются, целуются, никто еще не успел надоесть друг другу, все хорошо и прекрасно, горизонт окрашен в радужные тона. Но… Как верно заметил мудрый Игорь Губерман:
Вся наша склонность к оптимизму –
От неспособности представить,
Какого рода завтра клизму
Судьба решила нам поставить.
Не успел я расконсервировать свою машинку, как меня вызвали к начальнице.
– Ну, приступай, – сказала Лесли.
– Как приступай? – удивился я. – Ты же говорила, что начинать надо в октябре…
– Ты понимаешь, – глаза начальницы подозрительно забегали, – тут такое дело…
А произошло вот что: разобранные, скомплектованные, развешанные по темам, по актам, по размерам костюмы во время нашего отпуска какая-то мудрая голова распорядилась отдать в химчистку. В принципе ничего экстраординарного тут нет, это рутинная процедура – костюмы в МЕТ чистятся чуть ли не после каждого спектакля. Но в данном случае опять никто не взял в голову, что костюмы шились в России, и что на них нет ни единого лейбла. И вместо двух тысяч скомплектованных, пронумерованных костюмов я получил почти десять тысяч разрозненных наименований, поскольку, как всем понятно, костюм состоит из нескольких предметов, и кремовые чикчиры с красным гренадерским мундиром и белоснежной батистовой сорочкой в один барабан в химчистке не засунешь.
Что теперь со всем этим добром делать было непонятно ни мне, ни начальству, глаза которого слегка голубели при встречах со мной. В верхах, вероятно, что-то решалось, но до моего сведения пока ничего не доводилось, и я сидел один в огромном репетиционном зале, смотрел на развешанные в беспорядке по ракам костюмы и думал о неистребимой российской привычке вляпываться в одно и то же дерьмо по многу раз. Ведь давал же себе зарок держаться от руководящих мест подальше.
По идее всю работу следовало делать заново. То есть опять обмеривать, комплектовать, развешивать по номерам. Но тогда этим занималось восемь человек, а у обладателя персонального кресла 101 господина Вилара дела к этому времени пошли хуже некуда. За 2000-й год он потерял 65% стоимости своих активов, в 2001-м – еще 50%. За два с половиной года его состояние уменьшилось в 12 раз. Так, во всяком случае, утверждал журнал «Форбс». (A propos: к моменту выпуска спектакля, злосчастный любитель оперы в результате какого-то мошенничества уже имел персональное место в другом Метрополитен – в Метрополитен коррекшн центр – тюрьме, что неподалёку от его предыдущего места работы, на Уолл-стрите. Видимо, у этого достойного человека было пристрастие к организациям имеющим в названии слово «Метрополитен»).
От бурь на Олимпе больше всех страдают не боги, а простые смертные. Финансирование спектакля существенно сократилось, и вместо восьми или хотя бы шести человек, да пусть даже и четырех-пяти, мне для разбора этих завалов выдали двух не отличавшихся особой сообразительностью американцев, один из которых был грек, а другая блондинка. Эта разноязыкая команда сидела напротив и смотрела на меня оловянными глазами: мол, ты начальник – говори что делать… Сказать мне было нечего.
Решили начать с того же, что и предыдущая команда: развесить по номерам, благо я в свое время предложил все части костюма помечать одним номером. Работа облегчалась тем, что уже были bibles, хотя кардинально это проблемы все равно не решало. Работу, которая делалась в течение пяти месяцев восемью работниками, говорящими на одном языке, сделать за месяц силами трех, говорящими на разных, представлялось затруднительным. В истории человечества уже был подобный прецедент. Чем он закончился, хорошо известно – Вавилонская башня так и не была построена.
Не буду подробно рассказывать как я выходил из этой ситуации. С одной стороны, чтобы не увязнуть в ненужных подробностях, с другой – чтобы не показаться нескромным, поскольку проблему эту я все-таки умудрился решить. Для интересующихся скажу только, что я просто сменил алгоритм учета костюмов и придумал, как его компьютеризировать. В результате вся работа по подбору костюмов практически свелась к нажатию трех кнопок. Процесс упростился, и количество переделок сократилось во много раз.
Но не зря в народе говорят: «Все беды от слишком большого ума». Упростился-то он упростился, но тем самым я опять подвел под себя и под свой коллектив опасную мину. Штат двенадцать человек был определен, исходя из представлений начальства о количестве переделок. А в результате внедрения моей системы весь процесс практически свелся к необходимости укоротить рукава или удлинить брюки, для чего достаточно было трех-четырех человек. Ответственный грамотный начальник, радеющий об интересах производства, должен был, наверное, часть работников уволить. Если бы я хотел делать карьеру, я бы, вероятно, так и поступил. Но мне, по причинам изложенным выше, это счастье даром было не нужно. К тому же у меня уже были моральные обязательства перед моим коллективом, и лишить их работы из-за собственной глупости я не имел права. Следовало придумать что-то, чтобы начальство не догадывалось, что мы вместо того, чтобы усердно трудиться, валяем дурака. То есть создать видимость кипучей работы при отсутствии оной. В принципе, дело для бывшего советского человека не сложное – мы там всю жизнь этим успешно занимались.
Помещение для нового цеха театр арендовал на 26-й улице Манхэттена, в то время как сам МЕТ расположен в Линкольн-центре на 65-й. Процесс протекал так: закройщики делали примерку в основном здании, прикрепляли бумажку с перечнем переделок, затем костюм переправлялся на 26-ю улицу, мы с ним работали и, сделав, отправляли назад в театр. Другими словами, кто-то из руководства низшего и среднего звена все время толкался в нашем цеху: приезжал, привозил костюмы, увозил костюмы, выяснял всякие технологические вопросы, т.е. мог видеть, сколь прилежно мы трудимся. И настучать руководству повыше. Стучать – любимое занятие американцев. Даже в России, где по доносам пересажали полстраны, я никогда не сталкивался с такой исступленной страстью. Американцы не стучат – они бегают наперегонки, кто вперед. Можно, конечно, объяснить это повышенной тягой к справедливости, и, вероятно, так оно и есть, но у россиян моего круга стучать всегда считалось делом недостойным. Следовало как-то сократить количество визитов чрезмерно честных людей в нашу синекуру.
Я уже говорил ранее, что в портновской команде нашей были специалисты в разных областях человеческих знаний. В том числе талантливый молодой программист Андрюша Плетенецкий, занимающийся сейчас какими-то сугубо секретными, судя по количеству данных им подписок о неразглашении, разработками в компании Microsoft. А в то время он и его семья только-только прибыли в эмиграцию и ему нужна была хоть какая-то работа. Так почему бы и не портным? Многие начинают с уборщиков. Он, правда, не знал с какой стороны вдевать нитку в иголку, но вполне успешно работал в нашем дружном коллективе, пришивая пуговицы и лейблы, делая другую мелкую работу не хуже, чем я в свое время. Когда возникла идея электронного подбора костюмов, он написал программу, сделал демонстрационный диск, который я и предъявил начальству с объяснениями, как и что. Мы тут же прослыли Russian genius, и ныне эта программа, как мне говорили, работает в Метрополитен уже и на других спектаклях. Но это так, к слову, в качестве похвальбы. Так вот, чтобы сократить количество начальственных звонков и посещений, я попросил Андрея сделать сайт, где было бы расписано все движение костюма от примерки до полной готовности, красиво этот сайт оформить – чтобы там и цветные графики, и логотип Метрополитен, и эффектные картинки, – а для пущего понта еще и заковыристо запаролить. С этим я пришел к Лесли и сказал:
– Лесли, я понимаю, что мой ужасающий акцент вызывает у тебя раздражение и решать вопросы по телефону трудно и некомфортно.
– Да нет, да что ты… – попыталась возразить толерантная, с головы до ног политкорректная Лесли. Но я пресёк возражения в зародыше.
– Нет, нет, Лесли, – я скорбно поджал губы, – я понимаю, как тяжело разбираться в том, что я говорю. Поэтому – вот сайт, вот пароль. В любую минуту ты можешь выйти в интернет и посмотреть, в каком состоянии находится костюм, где он, на какой стадии готовности, когда будет доставлен в театр. Да и у мистера Вольпе, – намекнул я, – будет к тебе меньше вопросов. Он ведь тоже может посмотреть, как идет работа…
Сейчас, когда я пишу эти строки, подобный подход к работе стал рутиной. Тысячи, сотни тысяч фирм, организаций, бизнесов создают свои сайты. Но на дворе был 2001 год, это было внове, и работа произвела фурор. Наши акции поднялись на немыслимую высоту. Начальство получило новую игрушку и уверовало, что «если эти толковые русские ребята из пошивочного цеха так лихо решают неразрешимые проблемы, то уж костюмы они как-нибудь сделают». Визиты и звонки прекратились, нас оставили в покое. Мы бодро укорачивали рукава и брюки, Андрей и ещё один программист, затесавшийся в нашу группу, каждый день обновляли информацию на сайте, а у нас появилась возможность устраивать в рабочее время дни рождения, отмечать праздники, и вообще вести привольную жизнь – посещать выставки, ходить по вернисажам, благо 26-я улица находится недалеко от района галерей Сохо и Гринвич-вилледж. Член нашего дружного коллектива, замечательный художник Люся Успенская смогла закончить один из своих чудесных квилтов, который впоследствии был выставлен в музее Modern Art, куда, как вы сами понимаете, абы кто не попадает; Андрей Плетенецкий сумел перетоптаться пока его не пригласили в Калифорнию в Силиконовую долину, а нашего специалиста по холодильным установкам Витю Яковлева взяли на работу в музей Гуггенгейма для обслуживания сложнейшего температурного хозяйства этой знаменитой картинной галереи. Шурочка Артемчук и ее муж одессит Гриша продолжают на каждый мой день рождения вручать взятку в виде коньяка и коробки конфет, хотя я уже давно не начальник, кроме водки ничего не пью, а конфеты по причине диабета не употребляю. Да я уже и в МЕТ четыре года как не работаю… Все мои попытки прекратить этот поток благодарности успеха не имеют.
Остальные ребята, за исключением пары уж совсем бестолковых, после окончания этой эпопеи остались в основном цехе Метрополитен и работают там по сей день. Так что объективная польза от нашей кипучей деятельности безусловно была.
Был и побочный выход в виде спектакля «Война и Мир» на сцене Метрополитен со звездами мировой оперы в главных ролях. Справедливости ради следует сказать, что в этом, конечно, не только наша заслуга – Гергиев, Кончаловский и другие тоже немного постарались. Но и мы, несмотря на всю неразбериху, со своей задачей достойно справились, частично реабилитировав в глазах американцев Россию, которой мы оказались не нужны, и к которой, собственно, отношения уже не имеем. Разболтанный трамвай со свистом проскочил мимо, слегка задев по касательной.
Для меня же основным результатом стало то, что на одной из выставок цифровой фототехники в главном выставочном зале Америки – Джавиц-центре, которую мы посетили, конечно же, в рабочее время, я приобрел свою первую профессиональную цифровую камеру. Событие, возможно, и не соизмеримое по масштабу с постановкой оперы Прокофьева, но вслед за известным героем Булгакова хочется повторить: «Как знать, любезный Никанор Иванович, как знать…». Ведь благодаря именно этой камере появились мои портреты Иосифа Бродского, Василия Аксенова, Мстислава Ростроповича, Петра Вайля, Андрея Синявского, Михаила Барышникова, Алексея Германа, Киры Муратовой, Марка Фрейдкина и других. Часть этих замечательных людей уже ушла, оставив зияющие дыры в пространстве, а портреты остались, частично заполняя ту пустоту, которая образовалась с их уходом. А могли и не появиться, если бы не возникла сердечная дружба двух дирижеров; если бы руководство МЕТ не решило ставить «Войну и Мир»; если бы мне не пришлось выкручиваться из абсолютно дурацкой ситуации с костюмами; если бы в результате этого не образовалось свободное время для посещения Джавиц-центра, и еще миллион всяких «если бы», «если бы», «если бы»… Цепочки подобных событий можно вязать до бесконечности, ибо всё в нашем бестолковом мире взаимосвязано.
Кстати, опера, несмотря на сумасшедшие затраты и дикую нервотрепку, прошла всего восемь раз и была снята с репертуара без особых надежд на восстановление. Да и дружба народов, к сожалению, пошла на убыль. Какое масло было разлито, какая Аннушка в этом виновата – мне неизвестно.
