Виталий Орлов
Галина Борисовна Волчек бывала в Америке не однажды. Главного режиссера и художественного руководителя московского театра «Современник», лидера российского театрального мира в течение многих лет, хорошо знали и охотно принимали в Нью-Йорке и других городах. Она стала первым советским режиссером, прорвавшим культурную блокаду между США и СССР.
В 1978 году в Хьюстоне, в театре «Аллей», Галина Волчек поставила пьесу «Эшелон» М. М. Рощина. В 1990 году в Сиэтле были показаны два ее спектакля: «Три сестры» А. П. Чехова и «Крутой маршрут» по книге Е. С. Гинзбург. Впервые после гастролей в 1924 году МХАТа русская труппа дважды – в 1996 и 1997 годах – играла на Бродвее. «Три сестры» и «Вишневый сад» А. П. Чехова и «Крутой маршрут» Е. С. Гинзбург имели огромный успех у американского зрителя. Бродвейские гастроли «Современника» были отмечены одной из самых престижных общенациональных наград США в области драматического театра — премией «Драма Деск», которая впервые за многолетнюю историю ее существования была присуждена неамериканскому театру. Кроме того, Волчек преподавала в Школе искусств Нью-Йоркского университета.
Когда стало известно, что театр «Современник» примет участие в проводимом ежегодно Русско-Американским Фондом фестиваля «Наше наследие», Президент Лиги американских театров и продюсеров Джед Бернстайн накануне гастролей «Современника» прислал Галине Волчек письмо, в котором отметил, что выступление театра в 1996 и 1997 годах были одобрительно встречены как критиками, так и публикой, и пожелал успешных гастролей в «Фоксвудсе». В Коннектикуте, в огромном зале (на 7000 зрителей) самого большого в мире казино театр в разное время показал три своих спектакля: «Три товарища» по Э.-М. Ремарку, «Трудные люди» (пьеса израильского драматурга Йосефа Бар-Йосефа) и «Сладкоголосая птица юности» – парафраз режиссера Кирилла Серебренникова на тему пьесы Теннесси Уильямса.
Вспоминая ушедшую от нас 26 декабря 2019 года, Народную артисту СССР, легендарного режиссера и актрису Галину Борисовну Волчек, предлагаю читателям рассказ об этих виденных мной тогда спектаклях и мое интервью с ней.
Удивительно, но в течение жизни только одного – моего, шестидесятых годов – поколения понятия дружба, честь, преданность, благородство, взаимовыручка и даже н а с т о я щ а я любовь, которые вдруг в нашем представлении наполнились живым содержанием трех товарищей, их подруги Пат Хольман и собственными руками собранного автомобиля «Карл», пришедших со страниц романа Ремарка – все эти понятия к концу века ХХ не то чтобы потускнели, нет! Просто они стали смешным атавизмом, который нужно, по-возможности скрывать, чтобы не выглядеть смешным и несовременным. Подумать только, мы пока еще живы, а понятия эти отмерли! И нет ничего неожиданного в том, что как раз «Современник», только новый век начался, не убоялся напомнить: не все продается, даже если купить есть на что…
Конструкция «Берлин-1928» «Современника» похожа на проржавевший каркас вокзала и на гигантское, запрокинутое, в лихорадочных пятнах ночного и карнавального мейкапа лицо. Лицо города – с «жесткими чертами, присущими каждому, кто сталкивался с человеческой подлостью». С нищетой, абсурдом, поражением по всем статьям здесь сталкиваются за каждым углом. Лучшее в спектакле – короткие пантомимы городской жизни. В пору «шоковой терапии» в 1992 году обледенелые тротуары Москвы, вобла и самовязанные мочалки для посуды, разложенные пенсионерками на решетчатых ящиках, черные ряды привокзальных торговцев «с рук» дико и убедительно напоминали о Германии, проигравшей Первую мировую. Здесь исследованы времена, когда и храброму невозможно уйти от общей судьбы.
Сцена из спектакля “Ревизор” на сцене театра “Современник”. Галина Волчек – в центре. 1983 год. Фото: Владимир Яцина (Фотохроника ТАСС)
Спектакль «Современника» хорош уже тем, что заставил сопоставлять Берлин -1928 с «перестроечной» Москвой без лобовых аналогий, без условности плаката.
…Полуголодные студенты? Да. Обманутые солдаты? Да. Жизнь предельно обмызганная и жизнь свежепозолоченная? Да. Невозможность и нежелание заводить детей? Да. Сияющие и недоступные витрины ? Да. Сотни тысяч безработных в столице и «пропасть за каждым увольнением»? Пока нет…. Но, с другой стороны, там, в Берлине, полковник, или архитектор, или, смешно сказать, профессор медицины еще чувствовали себя людьми.
«Мы живем в эпоху отчаяния, – говорят герои спектакля, обернувшись к залу. Они же, снова обернувшись к залу, говорят: – Пока человек не сдается, он сильнее своей судьбы.
Но спектакля, быть может, и вообще не было бы, если бы не Пат – Чулпан Хаматова. Тип красоты, ценимый в те самые, описанные и воспетые Ремарком годы, бесконечно притягательный голос актрисы, поражающий редкой по нынешним временам красотой и богатством оттенков… Эта роль стала не только удачей спектакля. Чулпан Хаматова в роли Патриции – это событие театральной жизни, это очередное открытие Галины Волчек: так повелось, что она всегда умела угадывать тип времени – и Марина Неелова, и Елена Яковлева, и теперь Чулпан Хаматова. Важный персонаж – автомобиль «Карл» в конце сюжета, как известно, идет с молотка. Это вопрос выживания героев. И тогда приходит на ум освеженная временем цитата: «Упустить в наши дни выгодную сделку – значит бросить вызов судьбе. А этого никто себе больше позволить не может»…
Галина Волчек и Марина Неелова во время репетиции мизансцены спектакля “Три сестры”. Фото: Владимир Яцина (Фотохроника ТАСС)
Пьеса «Трудные люди» – это вечная история о сватовстве некрасивой немолодой женщины – как-то не поворачивается язык назвать эту сильную духом, знающую цену настоящей любви женщину старой девой, – брат которой, сам старый холостяк, по-своему любящий сестру, хочет выдать ее замуж. Рахель умом понимает, что надо заставить себя жить «как все», а для этого ей надо произвести хорошее впечатление на Лейзера, немолодого вдовца, скупого и закомплексованного человека, от которого хочется убежать, а не выходить за него замуж. Но это внешняя сторона, за которой по ходу пьесы открываются истинные масштабы личностей этих «трудных людей». Поначалу в зале – смех. «Я не люблю дорогие подарки, – говорит герой Валентина Гафта Лейзер. – их никогда не делают искренне!» Смех в зале. Но он постепенно становится единичным, а потом и угасает совсем. Потому что «обнажение душ» происходит остро и болезненно, и каждый из героев мог бы повторить слова Лейзера: «Я более одинок, чем я думал». Г. Волчек удалось уйти от соблазна представить в лицах длинный анекдот с участием карикатурных евреев. Это чутко-психологический спектакль, замечательно срежиссированный и исполненный актерами Лией Ахеджаковой, Игорем Квашой (Саймон, брат Рахель), Александром Олешко (хозяин квартиры) и Валентином Гафтом с таким блеском, с таким мастерством, которое в одном спектакле, в одном ансамбле можно увидеть очень редко. Валентин Гафт взял в нем на себя особую роль. Он не играет роль Лейзера и даже не перевоплощается в свой персонаж. Он им становится. Из пьесы, которая является прозрачным парафразом гоголевской «Женитьбы», Гафт извлек ее горестный смысл, умножив его десятикратно. Зритель уходит, а на сердце – тепло и горько.
О спектакле «Сладкоголосая птица юности» с блистательной Мариной Нееловой не рассказываю, для краткости, только потому, что он поставлен не Галиной Волчек, а Кириллом Серебренниковым, хотя выбор и актрисы, и режиссера – Галины Борисовны.
Сцена из спектакля “Три Товарища” в постановке Галины Волчек
Позднее я встретился с худруком «Современника».
В.О.: Галина Борисовна, скажите, как театр выживает в эти труднейшие для российской интеллигенции времена? Каков репертуар театра, современного по определению?
Г.В.: У нас много новых спектаклей. Один из последних – пьеса молодого сербского драматурга Биляны Срблянович «Мамапапасынсобака». Несколько спектаклей осуществили молодые, но уже известные режиссеры. Кирилл Серебренников поставил «Сладкоголосую птицу юности» Т. Уильямса с Нееловой в главной роли, а Нина Чусова – «Грозу» Островского, не имеющую ничего общего с теми школьными представлениями, которые вбивали нам в свое время в головы, что это «луч света в темном царстве». Это радикально современный спектакль, наша премьера. Еще одна наша премьера – «Шинель» по Гоголю в постановке Валерия Фокина. Он идет на новой сцене, которая недавно открыта в нашем же здании. Она так и называется – «Другая сцена». Это действительно во всем другая сцена, моложе нас лет на 45. Там эксперимент, творческий эксклюзив, особый подбор артистов. По идее Юрия Роста, который дружит с Мариной Нееловой, именно она играет… Акакия Акакиевича! Красивая женщина, любимая зрителями популярная актриса, решилась выйти в таком образе, в таком гриме, в такой пластике – это актерский подвиг. Но Марина может все!
В.О.: Она по-прежнему живет во Франции?
Г.В.: Нет, она живет в Голландии, где ее муж работает послом. Точнее она живет и работает в Москве, время от времени наезжая в Голландию, чтобы там сыграть другую роль…
В.О.: Вы уже побывали в «Фоксвудсе»?
Г.В.: Нет, доверилась фотографиям и рассказам Марины Ковалевой. Встречи с «Фоксвудсом» я жду с большим волнением, потому что для театра главное не красота окружающей природы, а залы, где мы будем играть, возможность приспособиться к ним с нашими постановками. Конечно, какие-то потери во время гастролей бывают всегда. Например, в Америке нельзя, чтобы живой огонь был на сцене. А у нас все настоящее, от собаки до автомобиля. Действующий автомобиль образца 30-х годов прошлого века специально для нас изготовили на ВАЗе. Театральная подделка – это уже компромисс.
Сцена из спектакля «Сладкоголосая птица юности»
В.О.: Как вы выбирали спектакли для показа в «Фоксвудсе»?
Г.В.: Выбирали не мы, а те, кто нас приглашал. Выбрать «Три товарища» – очень смело, потому что это технически очень сложный спектакль. В нем заняты 50 артистов, а в проведении участвует более 30 человек – почти весь состав театра; большую роль играют свет, звук, музыка.
В.О.: Есть люди, считающие, что время популярных в 60-е годы прошлого века писателей «потерянного поколения»: Фицджералда, Хемингуэя, Ремарка, которыми мы с вами зачитывались в юности, уже ушло. Очевидно, что вы к таким людям не относитесь. Что побудило вас вернуться к Ремарку?
Г.В.: Выбор был абсолютно не случайным. Я видела, что в последние годы что-то ценное мы обрели и в то же время что-то очень важное утратили. Такие понятия, как дружба, любовь, благородство, преданность, товарищество в самом расширительном значении этих слов стали чуть ли не анахронизмами. Мне показалось важным напомнить об этом сегодняшнему, особенно молодому, зрителю. Мне хотелось поговорить со зрителем о созвучии событий 20-х годов в Германии и тех, что нынче происходят в России. Совпадение тревожное, оно и послужило сигналом.
В.О.: А как отдыхает знаменитый режиссер Галина Волчек? Как расслабляется?
Г.В.: Я – человек непьющий, а расслабляюсь сигаретой. Жаль, в Америке почти нигде нельзя курить, у вас здесь очень строгие пожарники. Правда, однажды в театре на Бродвее, где шли наши спектакли, ко мне в комнату зашел Аль Пачино и предложил мне сигарету. Я отказалась: здесь курить нельзя. «Со мной можно», – сказал он. Так что российская формула «Если нельзя, но очень хочется, то можно» работает и в Америке.
В.О.: А что в России, пожарники или, скажем, ГАИшники менее к вам строги? Или авторитет Галины Волчек так велик, что…
Г.В.: Судите сами. Когда-то у меня гостил мой друг известный американский режиссер, ныне уже покойный, Аллан Шнайдер. Он хотел поближе познакомиться с Москвой, и для этого я усадила его за руль своей машины. В какой-то момент он сделал неразрешенный правый поворот, и тут же к нам подкатил автоинспектор. О том, что произошло дальше, Аллан позже так написал в журнале «Нью Йоркер»: «Моя знакомая вышла из машины и о чем-то поговорила с инспектором. Когда она вернулась, я спросил: Он тебе выписал штраф? – Нет, попросил два билета в театр», – сказала она. Наверное, это единственная страна в мире, где штраф можно оплатить театральными билетами».
Сцена из спектакля “Трудные люди” в постановке Галины Волчек
В.О.: Ощущения американского режиссера в Москве нам понятны. А как вы, московский режиссер, чувствуете себя в Америке?
Г.В.: Я люблю Америку, но я верю во взаимную любовь. Она началась, когда я приехала сюда в 78-м году, в разгар холодной войны. Тогда я была первым советским режиссером, приглашенным в Америку со своим спектаклем. В ту поездку я поняла, что американский зритель по способности сопереживать, откликаться, смеяться больше похож на российского зрителя, чем на любого другого в мире. Европейский зритель, например, в самых смешных местах спектакля лишь вежливо похихикает. А американцы очень непосредственны и хохочут в голос, честно говоря, даже не всегда к месту… Это не значит, что нет различий. Они, конечно, есть. Русский зритель склонен к самокопанию, к самоуглублению, а американский воспринимает увиденное как-то буквально.
Когда я преподавала в Нью-Йоркском университете, однажды я спросила у студентов своей группы, будущих театральных звезд: «Кто читал Толстого?» Ни одна рука не поднялась. «Кто читал Достоевского?» Две или три руки. «Кто читал Чехова?» Вопрос: «А что?» – «Пьесы» – Руки подняли все. Потому что они знают, что Чехова в Америке ставят широко, и это может практически им пригодиться. А Пушкин, например, – никогда!
Но однажды я себе объяснила эту особенность американцев, и с тех пор никаких неудобств не ощущаю. Я чувствую себя здесь уютно и всякий раз с удовольствием приезжаю.
Увы, теперь это уже никогда не случится.
