Литературные пятницы

Вместо предисловия. Девочки, которые выросли (невыдуманная история).

Ирина Акс

Ленинград, 50-е годы 20-го столетия.

Сейчас, когда настала свобода передвижения по миру и когда вдобавок мы получили Интернет и социальные сети, уже почти не удивляешься неожиданному пересечению линий жизни людей, когда-то давно знакомых – а потом вроде бы потерявших друг друга…  – написала Ира Л. своей бывшей однокласснице Гале Р. Ленинградка Ира живет в Германии, а ее подруга детства – в Америке, но… Но – давайте по порядку.  

 

В немецком городе Фрайбурге живет доктор медицинских наук Ирина Либерман, автор нескольких научных книг и многочисленных научных статей, относящихся к запрещённой когда-то в Советском Союзе «буржуазной науке генетике» (в частности, медицинской генетике), а также –  автор менее многочисленных, зато интересных читателям рассказов и даже – большого мемуарного романа «Дорогой длинною…»  .

А в Нью-Йорке живет ее бывшая одноклассница Галина Рохлина, которая всю жизнь совмещала профессиональную научную карьеру с сочинением веселых капустников-стихов-песенных текстов (песенки эти и сейчас исполняются в России). А еще живет в Нью-Йорке знаменитый фотограф Нина Аловерт, благодаря которой увековечены лучшие образы, созданные Майей Плисецкой, Рудольфом Нуриевым, Михаилом Барышниковым…

Все эти три ленинградские девочки учились в  21-ой Ленинградской Средней женской школе (бывшей гимназии мадам Шафе) на Васильевском Острове. И надо же – Ирина Либерман была пионервожатой в классе у Нины Аловерт! И всех троих учила в школе русскому языку и литературе Лидия Львовна Бианки – родственница известного писателя Виталия Бианки. (Старшее поколение наверняка помнит его «Лесную газету» и «Вести из леса»).

Галина Рохлина – член команды Elegant New York, она редактирует и корректирует наши материалы. Это во многом благодаря ее усилиям мы наконец-то перестали получать от читателей сердитые письма про «засилие опечаток, из-за которых бывает сложно читать наши, такие в целом интересные, статьи». Нина Аловерт – постоянный автор Elegant New York (кстати, по словам Галины Рохлиной – чуть ли не единственый, чьи тексты совсем не нуждаются ни в редактуре, ни в корректорской правке).  

Жители Нью-Йорка и ближних пригородов встречались в этом году, на творческих встречах, с Ниной Аловерт в джаз-клубе Zinc, где по средам проходят наши ежемесячные встречи (следите за объявлениями), а читатели нашего журнала – на наших страницах . Стихи Галины Рохлиной публиковались в разделе «Поэтика Нью-Йорка».  

И вот благодаря нашему инернет-журналу вновь «встретились» выросшие девочки. Пусть и не лично, а виртуально – но сегодня грань между встречей за чашкой чая или в Интернете уже почти стерлась!

Из далекого Фрайбурга Ирина Либерман прислала письмецо-привет своей бывшей «подшефной пионерке»: Привет тебе, Нина, из нашей ранней юности. Творческих тебе успехов. Именно творчество сохраняет в человеке молодость.
С большим уважением – твоя пионервожатая,
Ирина Либерман 

Ирина Либерман – автор очень интересной документальной прозы, ее воспоминания – это срез жизни России-Советского Союза-России длиной в столетие. Это жизнь одной семьи, а также многих других людей, знаменитых и незнаменитых современников, с которыми автора свела жизнь. Это – настоящий «срез времени и зеркало эпохи», уж простите за банальность – но точнее не скажешь. А отрывки из блокадного дневника ее мамы, включенные в книгу – просто бесценное свидетельство того времени.  

Предлагаем вашему вниманию главу из документального романа Ирины Либерман. Полностью его можно прочитать, посетив персональный сайт автора.

 

В Германии. Начало. Из воспоминаний.
По материалам книги «Записки эмигрантки или автобиография на общем фоне»

Ирина Либерман

Мы с сыном приехали в Германию в конце июля 2004 года. Ехали автобусом из Петербурга в Карлсруэ. Это земля Баден-Вюртемберг. Приехали в Карлсруэ уже ближе к вечеру. Выгрузили из автобуса наши чемоданы и многочисленные сумки. До приёмного лагеря мы должны были добираться самостоятельно. К счастью, на автобусной остановке ко мне обратилась девушка и сначала уточнила, прибыл ли этот автобус из Петербурга, а потом спросила мою фамилию. Я почти забыла, что нас могла встретить Катя Махотина, внучка приятельницы Галки Станкевич, моей школьной подруги. Катя училась в университете в Карлсруэ. Она после окончания немецкой школы в Петербурге проявила незаурядную самостоятельность – поехала в Германию по программе Беби-ситтер и потом поступила в немецкий университет. Мы привезли ей маленький пакетик от бабушки. Она помогла нам взять такси – для неё не было проблемой объясниться с шофёром на немецком языке, и мы вместе с ней приехали в приёмный лагерь.

Прежде всего, бросалось в глаза, что преимущественное население лагеря – негры или, во всяком случае, тёмнокожие, может быть арабы. Белые – единицы в поле зрения. Корпус, в котором нам с Сеней отвели комнату, был населён мало. На нашем первом этаже нам встретились лишь 3-4 человека. Молодой парень – мулат, представившийся сотрудником лагеря, объяснил, что, скорее всего, мы проведём здесь несколько дней. Так как мы приехали в пятницу, а администрация будет работать в понедельник, то лишь тогда нам определят, куда дальше ехать. Он выдал нам талоны на питание – ужин в день приезда, трехразовое питание в субботу и воскресенье, и завтрак в понедельник. Потом снабдил нас всеми необходимыми постельными принадлежностями, показал, где находится душевая, столовая и распрощался. После долгого и тяжёлого путешествия в автобусе жизнь в лагере показалась нам прекрасной. Можно было нормально поесть, вымыться в душе и лечь отдыхать на одной из двухэтажных кроватей, застеленных чистым постельным бельём. Перспектива провести здесь несколько дней совершенно не пугала, и мы распаковали багаж и хорошо обосновались на этом неопределённо временном месте. В выходные мы даже выходили за пределы лагеря, но, не имея плана города, боялись уходить далеко.

Но случилось неожиданное. Утром в понедельник, когда мы возвратились с завтрака и отправились в административный корпус за новыми талонами на питание, нам объявили, что через полчаса будет машина, и мы должны быть готовы к отъезду во Фрайбург. Я заикнулась, что мы хотели бы попасть в Гейдельберг (я назвала Гейдельберг, потому что предполагала, что Сеня, может быть, в дальнейшем свяжет свою судьбу с Гейдельбергским университетом – ведь к этому времени он был уже кандидатом философских наук), на что мне было сказано, что мы не туристы и выбирать для себя место жительства будем потом, а сейчас должны ехать в то общежитие, куда нас распределили. И мы получили соответствующие сопроводительные бумаги. Сборы были лихорадочно-поспешными. Тот же парень, который нас встречал, неустанно повторял: «schnell, schnell…». В итоге мы кое-что из мелочей забыли в комнате. Но через полчаса уже были в машине – микроавтобусе. Сеня сразу же разговорился с шофёром. Мы ехали, наверное, около двух часов, и разговор не прекращался ни на минуту. Водитель выразил недоумение, что сын не женился в России и едет без жены. Русские жёны – говорил он – надёжные: любят дом, детей, семью, внимательны к мужу, а немецкие женщины предпочитают развлекаться, путешествовать, мужу – tschüs! (пока!) – И на дискотеку.

Наконец мы добрались до места назначения. Это был не сам Фрайбург, а его пригород, расположенный, правда, совсем близко от города. Позже, когда мы, живя уже в общежитии, ездили во Фрайбург автобусом, который неизменно ходил чётко, по расписанию, дорога, в зависимости от цели поездки, занимала от 15 до 30 минут.

Этот округ Фрайбурга назывался March. Он включал в себя 4 деревни. Эти деревни не имели ни малейшего сходства с русскими деревнями: ровные, асфальтированные дороги; красивые, ухоженные, преимущественно белые или окрашенные в другие светлые тона, невысокие (от одного до трёх этажей) дома; на участках около домов масса зелени и цветов, цветы на балконах и окнах. В каждой деревне – видная издалека остроконечная кирха, и, наверное, каждые 15 минут был слышен колокольный звон. Наша деревня называлась Neuerhausen. Трёхэтажное здание общежития стояло особняком на краю деревни. Дальше — зелёный простор – поле, лес, вдали — горы.

Шофёр остановил машину перед входом в общежитие и передал наши сопроводительные документы хаусмайстеру (управляющий домом и домовым хозяйством), которым был француз – мсье Дюфур. Он открыл предназначенную нам комнату, рассчитанную на двух человек. Комната была крохотная, и было удивительно, как в ней поместилось всё необходимое для жизни: двухэтажная кровать, платяной шкаф, стол, 2 стула, холодильник, мойка и электрическая плита. Дюфур выдал нам тарелки, вилки, ложки, ножи, чашки, сковородку, кастрюльку, постельные принадлежности – всё необходимое для вновь приезжающих было предусмотрено. Но самым главным было то, что для каждой комнаты в общежитии существовал отдельный туалет с душем.  И к этому замечательному помещению прилагались ведро, швабра, половая тряпка (новая) – всё положенное для уборки.

Словом, тесно, конечно, но для начала вполне комфортно. В этой комнатке и началась наша жизнь в эмиграции.

С некоторыми обитателями общежития (Heim) мы  познакомились уже в момент прибытия. Несколько человек сидели около входа на раскладных креслах, и разговор начался сразу. Немедленно было выяснено, откуда мы приехали и по какой линии. Нам объяснили, где находятся магазины, аптека, как туда ездить, где автобусная остановка и т.д.

В нашем хайме жили и немецкие семьи так называемых «поздних переселенцев», и еврейские, входившие в то время в категорию беженцев. Позднее этот статус для лиц, приехавших «по еврейской линии», был отменён. Отношения между жителями дома были очень дружелюбные. Все мы были, по существу выходцами из Советского Союза, хотя к этому времени такой страны уже не существовало. Но мы были оттуда. И все между собой говорили на одном, русском, языке.

Однако мне было приятно, что мсье Дюфур после нескольких сказанных мною по-немецки фраз показал мне даже большой палец и позднее говорил со мной по-немецки, хотя, конечно, я далеко не всегда его понимала. И вообще беглую немецкую речь и мне, и даже на первых порах Сене понимать было трудно. Никакой прошлой практики общения на немецком языке у нас  не было.

В немецких семьях по-настоящему немецким языком владели немногие. Обычно, это были выходцы из коренных немецких семей, в которых даже в условиях советской России родной язык сохранился. Они очень помогали «безъязыким» в общении с социальными работниками и при заполнении многочисленных анкет, необходимых для представления в различные ведомства.

Помню, что при первом нашем знакомстве с Frau Pranzas – прикреплённой к нашему хайму сотрудницей социаламта – нам очень помог Иван Петрович, немец, приехавший с семьёй из Казахстана. В частности, с его помощью Сеня объяснил, что у него кончилось необходимое лекарство. Иван Петрович перевёл для Frau Pranzas, что именно ему необходимо, и на следующий день она, договорившись с местным врачом о рецепте, привезла Сене коробочку с нужным медикаментом.

Иван Петрович позже рассказывал, как он в молодости почти неожиданно для себя успешно поступил в Московскую Сельскохозяйственную академию имени Тимирязева. Его фамилию приняли за еврейскую и случайно не посмотрели в 5-й пункт.

Позже в очень серьёзных обстоятельствах нам, и особенно мне, помогали Эрна Яковлевна и её младшая сестра Наташа. Их большая семья – если не ошибаюсь 11 человек – прибыла из Сибири. Эрна Яковлевна работала там школьной учительницей – преподавала немецкий язык.

Кажется, на 2-й день после нашего приезда пришёл социальный работник, вручивший нам необходимые для заполнения бумаги и объяснивший, куда и когда надо с этими бумагами явиться. Надо отдать должное Сене. Свою пассивность в отношении эмиграционных хлопот в Петербурге он с лихвой компенсировал активностью с решением всех организационных проблем в Германии: заполнял и свои, и мои анкеты, занимался пропиской, оформлением бумаг во всевозможных «амтах», свободнее меня общался и договаривался с немецкими чиновниками. И это всего через полтора-два месяца занятий немецким языком. Но, конечно, в этот период приходилось всё-таки в ряде случаев обращаться за помощью к настоящим немцам.

Постепенно жизнь вошла в свою колею. Деньги мы получили не сразу, но небольшого запаса из Петербурга хватило примерно на месяц, а потом и мне, и Сене пришли первые денежные переводы на открытые на каждого из нас счёта («конто») в шпаркассе  (сберегательная касса).

Купив проездные месячные карты, мы могли ездить и во Фрайбург, и по его окрестностям. Освоили дорогу в ближайшие магазины, находившиеся в соседней деревне – Buchheim. С сумкой на маленькой тележке, я шла к автобусной остановке, проезжала на автобусе несколько остановок и в магазине Буххайма делала все необходимые покупки. Потом на автобусе же возвращалась обратно. Сеня же обзавёлся вполне ещё пригодным к использованию старым велосипедом, который ему, как и прочим жителям хайма, достался со шрота (свалка), расположенного по соседству, и ездил в магазин на нём. Я тоже могла бы получить такой подержанный велосипед, но я никогда раньше велосипеда не имела и боялась становиться велосипедисткой на старости лет.

С двумя поездками в магазин у меня связаны небезынтересные воспоминания. Во всех продуктовых (и не только) магазинах Германии есть специальные тележки для покупок. Взять такую тележку можно, опустив в замок один евро, после чего замок открывается. Евро возвращается, когда ставишь тележку на место. Когда я попробовала взять тележку в первый раз, у меня ничего не получилось, и я обратилась за помощью к оказавшейся рядом женщине – немке. Она показала мне, как взять тележку, а потом вынула из кошелька жетон, заменяющий евро, и протянула его мне, сказав «Geschenk» (подарок). С этим её подарком я и ездила потом в магазин. Но однажды, когда я ставила тележку на место, жетон буквально выпрыгнул из замка и угодил прямёхонько в оказавшийся рядом какой-то маленький люк, непонятно для чего предназначенный. Я попыталась достать жетон – он лежал неглубоко на решётке люка, но не смогла. Рядом ставила свою тележку другая покупательница – немка.  «Schade (жаль) – сказала я – Geschenk». Женщина взялась мне помогать. Тоже не смогла достать жетон. Потерпев неудачу, она пошла к своей машине, взяла какой-то инструмент и довольно долго пыталась достать жетон с его помощью. Я начала её уговаривать не делать этого. Бог с ним с жетоном. Важен не столько сам подарок, сколько добрая память о нём. В конце концов, она вынуждена была отказаться от напрасных попыток. Но после этого она спросила меня, где я живу. Оказалось, что она тоже живёт в Neuerhausen и охотно подвезёт меня на своей машине. Вместе с ней и её ребёнком (вероятно, это был её внук) я и приехала к своему общежитию, к удивлению соседей. Таким образом, на первых порах я столкнулась с вполне доброжелательным отношением к себе немцев. Возможно, это было связано с тем, что всё-таки я говорила с ними, пусть не на совершенном, но на немецком языке.

Наш Hausmeister, мсье Дюфур за годы своей работы с приезжими из России привык к их — в подавляющем большинстве – глухонемоте. Поэтому ему нравилось уже то, что мы с Сеней можем как-то с ним объясняться, и приезжая в наше общежитие – а работал он сразу в нескольких, расположенных в этой части пригорода Фрайбурга, — он довольно охотно с нами беседовал. «Слышала, слышала, как Вы с Дюфуром щебечете» — говорила живущая с мужем напротив нашей комнаты киевлянка Дина Ароновна. До щебетанья, конечно, было далеко. Щебетала с Дюфуром, скорее, она, так как знала французский. Но иногда, особенно в отсутствие тех русских немцев, которые действительно знали немецкий язык, мне приходилось выступать в роли переводчика. Конечно, это было возможно только в отношении простых бытовых ситуаций. Наиболее важное событие, решающую роль в котором сыграла именно возможность общения на немецком языке, произошло примерно через месяц после нашего приезда в Германию.

В какую-то из пятниц Сеня решил отправиться на шаббат во Фрайбургскую синагогу. Там он перезнакомился с пришедшими людьми. А надо сказать, что он, будучи не слишком открытым человеком, всё же легко вступает в контакт. Этому его качеству способствовала довольно длительная журналистская работа в Санкт-Петербурге. Он не один год работал в журнале «Новый мир искусства», брал многочисленные интервью, печатался и в этом журнале, и в некоторых газетах. В синагоге он разговорился с пожилым человеком, уже давно живущим во Фрайбурге. «Ты, прежде всего, маму устрой — сказал ему собеседник – Потом, если в общежитии прижмут (срок жизни в общежитии для еврейских эмигрантов ограничивался шестью месяцами – И.Л.), в случае чего у мамы перекантуешься». Он объяснил, что надо обратиться в AWO (аббревиатура от названия немецкой благотворительной организации – Arbeiterwohlfahrt) и рассказал, где это находится, как туда доехать и к кому обратиться.

И вот, в ближайший понедельник мы с сыном поехали в AWO. Нас приняла FrauRees. В ответ на Сенин монолог о необходимости однокомнатной квартиры для его сидящей рядом мамы она сказала, что однокомнатных квартир нет. Но моего сына этот ответ не удовлетворил, и он продолжал убеждать FrauRees, что всё-таки он надеется на помощь, что у мамы совсем не отменное здоровье и ей очень нелегко жить вместе с сыном в условиях крохотной комнаты общежития. Он говорил и говорил, и говорил по-немецки, а FrauReesтерпеливо слушала и внимательно на нас смотрела. Через какое-то время она попросила нас подождать и вышла из кабинета. Вернувшись, она пригласила нас пройти с ней вместе, и мы прошли по коридору в другой кабинет, где она оставила нас наедине с совершенно очаровательной женщиной, сидящей за письменным столом. Сеня снова принялся за свой монолог, и снова сидящая за столом Frau (потом уже мы узнали её имя – FrauBirbaum) внимательно его слушала и, надо сказать, с любопытством нас разглядывала. Я тоже иногда вставляла пару фраз по-немецки, но главным действующим лицом был, конечно, мой сын. А потом FrauBirbaum куда-то позвонила, на листочке бумаги написала адрес и сказала, чтобы мы ехали смотреть квартиру, и чтобы я на следующее утро позвонила ей и сказала только «Jaodernein» (да или нет). И мы поехали в район Landwasser, и нашли указанный дом, и FrauGörlacher повела нас смотреть предложенную квартиру. Это было, как в сказке. Мне просто не верилось, что вот так быстро после приезда я получу вот такую – отличную – квартиру. Конечно, на следующее утро я сказала «Да!». Но, как говорится, скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается. Оказалось, что квартирный вопрос надо согласовать на разных инстанциях, и в этих инстанциях нам говорили – «Nein!» и объясняли, что для получения социальной квартиры во Фрайбурге надо прожить в этом городе, по крайней мере, 2 года в частном секторе. А я не жила во Фрайбурге ни одного дня, и наше общежитие находилось за городской чертой. Позже выяснилось, что это правило не относится к домам сеньоров (людей пенсионного возраста), но чиновники, как и всюду, если только это возможно, охотнее говорят «нет», чем «да». Я звонила не раз FrauBirbaum и говорила, что ничего не получается, а она призывала меня не терять надежды. У них в организации уже лежал предварительный договор со мной, в котором значилось, что 16 сентября я должна въехать в эту квартиру в Landwasser, и FrauRipin, помощница FrauRees, тоже куда-то звонила, пытаясь облегчить мне задачу. Короче, квартиру мне давали, а получить её я не могла.

И вот однажды я шла по одной из центральных улиц и увидела около подъезда одного из домов вывеску „Sozialamt“, в которой были перечислены отделы этого амта. «Сколько же здесь этих социаламтов?» — подумала я и стала внимательно изучать перечень отделов. «Was interessiert Sie?» (Что Вас интересует?) — раздался вдруг голос около меня. Я оглянулась и увидела мужчину, который, по-видимому, только что вышел из подъезда. «Sind Sie Sozialarbeiter?» (Вы – социальный работник?) — спросила я. – «Ja». Как могла, на своём скудном немецком я объяснила свою проблему. «KommenmitMir» (Пойдёмте со мной) — сказал он – «AberIchweiß keinerussischeWort» (Но я не знаю ни одного русского слова). Я прошла с ним в его кабинет. Вместе с ним мы сели за маленький круглый стол, я вынула из своей сумки документы, и он начал их внимательно изучать. Потом он пересел за свой письменный стол, подвинул к себе телефон, набрал номер, и мне показалось смешным начало его разговора – если по-русски: «Сейчас на улице я познакомился с FrauLiberman…». Потом он написал на маленьком листке бумаги имя и номер телефона очередной фрау  и сказал, чтобы я через пару дней позвонила по этому номеру. И всё решилось. Правда, переехала я в квартиру не 16 сентября, а накануне 1 октября, когда мы с Сеней, с помощью нашего соседа по общежитию, Володи Лосева, ездившего на машине, перевезли вещи в мою новую квартиру. И я сочла своим долгом в один из дней перед переездом поехать на рынок в центре города и там, найдя продавца, торговавшего розами – каких только роз у него не было! – купить цветы для трёх фрау из AWO. «Мне нужно три букета – сказала я – для трёх женщин среднего возраста. Какие розы Вы посоветуете?» — «Только жёлтые – сказал он – вот эти». Я попросила его собрать три букета по пять роз в каждом. Он начал собирать букеты, и я увидела, что в каждый букет он кладёт, не пять, а семь роз, но деньги он взял в соответствии с пятью розами в каждом букете. Я поехала в AWO и с удовольствием преподнесла эти цветы всем трём фрау. Я знала, что должна поблагодарить и того незнакомого мне мужчину, который не прошёл мимо меня, и оказал, возможно, решающую помощь. Но слишком много свалилось тогда на меня, и я не знала ни его имени, ни должности, да и дорогу в его кабинет запомнила не очень чётко.

Весь последующий год был подчинён медицине в связи с внезапно обнаруженными серьёзными проблемами. Именно в этот период неоценимую помощь в общении с немецкими специалистами оказали мне Эрна Яковлевна и её сестра Наташа. Когда-то в своём блокадном дневнике мама писала, что я должна навсегда возненавидеть немцев. Могла ли она представить себе, что пройдут десятилетия и именно немецкие врачи будут спасать меня от роковой болезни, которая свела в могилу и её, и бабушку.

И вот, более чем год спустя, незадолго до Рождества, когда были позади и операция, и длительное лечение, и санаторий в горах Шварцвальда, и Сенины экзамены в Университете, и когда всё, как сейчас говорят, «устаканилось», я решила разыскать этого человека. Мне казалось, что я должна что-то подарить ему на память. Лиля, моя школьная подруга, живущая в Израиле, когда я с ней советовалась, сказала «нет», важнее просто слова благодарности. Такое же мнение высказала и моя немецкая приятельница, Марианна Клиппель. И вот я поехала на ту улицу, где находился тот Социаламт, и нашла этот дом, правда не сразу, потому что на нём около подъезда была другая табличка, без перечня отделов, и я прошла дальше по улице, думая, что, возможно, я перепутала, и это другой дом. Но потом я всё же решилась войти. Однако день был не приёмный, и дверь была закрыта. Я позвонила, и дежурный открыл мне дверь. Я начала объяснять ему, что ищу человека, который очень помог мне год тому назад, и я хочу поблагодарить его, а раньше придти не могла, так как долго болела; что я не знаю его имени и кем он здесь работает, но примерно помню дорогу в его кабинет: вот так – прямо, потом направо по коридору, и коридор упирается в дверь его кабинета. «Но в этом кабинете работает женщина» — сказал дежурный. «Но год тому назад там работал мужчина» — не сдавалась я. «Пойдёмте» — сказал дежурный, и мы пошли по указанному мной маршруту. Да, конечно, это была та самая дверь, но около неё была табличка с именем фрау. «Но здесь был мужчина – убеждала я дежурного – не высокий, не полный, с некрупным лицом и очень дружелюбный». «HerrPurschke – сказал дежурный – у него сейчас другой кабинет. Пойдёмте». Мы вернулись обратно по коридору и поднялись по лестнице этажом выше. Дежурный постучал в дверь, но ответа не последовало. Господина Purschke не было. «А когда он будет?» – спросила я. – «KeineAhnung» (Понятия не имею). Он предложил мне записать его телефон и по телефону договориться о термине. Телефон я записала, но звонить по телефону и договариваться о термине, чтобы сказать спасибо…. Мне казалось, что это как-то не очень…. И я пришла снова без звонка уже почти накануне Рождества, и опять неудачно. Я посидела около кабинета, подождала немного…. В соседний кабинет прошла женщина. Через несколько минут я постучала в эту дверь и спросила, не знает ли она, когда будет господин Пуршке. – «KeineAhnung». Я сказала ей примерно всё то же, что говорила дежурному в свой предыдущий визит и попросила передать господину Пуршке слова моей глубокой благодарности и самые добрые пожелания по случаю Рождества и наступающего Нового года. Она спросила моё имя и сказала другой, сидящей в этой же комнате женщине, чтобы она его записала. Я поздравила их тоже с наступающими праздниками и вышла из комнаты. И тут я, наконец, сообразила прочитать табличку около двери господина Пуршке. На ней было написано: «BesondereSozialeDiensteGenerelleAufgabenWohnunglosenhilfe» (Особая социальная служба помощи не имеющим квартиры). Вот это да! Значит, в тот день, в тот час и в ту минуту, когда я стояла перед подъездом этого здания, из него вышел именно тот человек, который по долгу своей службы занимался помощью людям, не имеющим квартиры. Ну, как тут не поверить, что есть Бог, и что он может помочь в трудную минуту?!

И мне в этот момент стало понятно, почему тогда в телефонном разговоре он сказал, что познакомился со мной на улице.

Когда рождественские каникулы закончились, я всё же решилась позвонить господину Пуршке. «Пуршке» — услышала я мужской голос. Я поздоровалась и назвала себя. «Вы приходили перед Рождеством? – уточнил Пуршке – Как Вы меня нашли?». Я рассказала, как сотрудник, работавший внизу, привёл меня в его новый кабинет, комната 23…. Тут господин Пуршке сказал «Moment», и его голос в телефонной трубке на несколько секунд исчез. А потом я услышала: «Wirklich, 23» (Действительно, 23).… Значит, он отошёл, чтобы убедиться, что номер его кабинета  действительно, 23. Потом я подумала, что не знать номер своего кабинета может только человек нестандартный. Я сказала, что всё-таки хотела бы, если он не возражает, встретиться с ним лично. Мы договорились о термине в среду в 11 часов утра.

«Всё же я хочу принести ему цветы» — сказала я Марианне Клиппель. Она объяснила, где я могу по пути зайти в цветочный магазин: один – прямо напротив трамвайной остановки, а другой – подальше, на Keiserstrasse. Я выехала заблаговременно. Первый указанный магазин оказался закрыт по техническим причинам, и я пошла дальше по Keiserstrasse. И тут меня осенило: «Господи! Здесь же рядом рынок!». Я свернула направо по первой же улице и вышла на центральный рынок. Пройдя немного, я увидела машину, из которой выгружали цветы. У женщины, стоящей рядом с выгруженными цветами, я спросила, можно ли уже купить цветы. – «Natürlich. Bitte». «Тогда скажите, пожалуйста, — продолжила я — что Вы посоветуете купить в подарок мужчине среднего возраста?». Она указала на ряд пёстрых букетов, но моё внимание привлекли стоящие в ведре роскошные большие букеты жёлтых роз – на табличке было написано, что в каждом букете — 20 роз. «А эти розы подойдут для мужчины?» — «Natürlich» (Естественно). – «Ichnehme» (Я беру). Она вынула букет из ведра, поднялась в машину и, вернувшись, вручила мне букет, тщательно запакованный в бумагу. И вот я стучу в дверь кабинета господина Пуршке и вхожу. Он, улыбаясь, поднимается мне навстречу – он выглядит старше, чем тогда; запомнился мне темноволосым, а сейчас поседел, был гладко выбрит, а сейчас с бородкой, в которой тоже седина. Он предлагает мне сесть и даже спрашивает, не хочу ли я выпить сока или воды или…. Вообще-то я не очень поняла, что он мне предложил. – «Nein, danke. Sie arbeiten». (Нет, спасибо. Вы работаете) «Это Вам» — протягиваю я ему букет. Он разворачивает бумагу – это не так просто: пакет со всех сторон заклеен маленькими полосками липкой ленты. Наконец розы освобождены от бумаги. — «О!». Он поднимает на меня глаза и вдруг спрашивает: «AberwashabeIchgemacht?» (Но что я сделал?). Он забыл! Конечно, забыл! Ведь это было больше года тому назад, точнее, 1 год и 4 месяца. И я рассказываю ему, как я стояла, и он в этот момент вышел, и как смотрел мои документы и звонил, и как всё после этого устроилось. Я говорю, что его в тот момент Бог мне послал. Но он предпочитает вполне материалистическое объяснение – «Наши пути пересеклись». Пусть так. Значит, это Его Величество Случай!  Я говорю о своей благодарности, что буду всегда его помнить и всегда желать ему всего хорошего, что только можно пожелать. Рассказываю немного о квартире, в которой сейчас живу, как мне в ней хорошо, тем более что и здоровье сейчас лучше, чем год назад. Рассказываю о санатории в горах, в котором была летом, немного о сыне, который стал осенью студентом Штуттгартского Университета (если бы раньше!). Встаю, собираясь уходить, и он в этот момент широко распахивает руки и глазами спрашивает у меня разрешения меня обнять и, конечно, по выражению моего лица понимает, что я с удовольствием позволяю ему это сделать. Он так хорошо меня обнимает и целует, и я тоже целую его куда-то около уха. Я уже открываю дверь, когда он неуверенно спрашивает: «Irina?». Я понимаю – он хочет уточнить моё имя. Наверное, смотрел в телефонной книге или в компьютере, какая именно фрау с такой фамилией собирается его посетить, и вычислил Ирину. «Irina, ja» — отвечаю я и ухожу. И у меня так хорошо на душе! Наконец я сделала то, что давно должна была сделать, и, кажется, я доставила ему радость.

Когда я рассказываю обо всём Марианне Клиппель, она говорит: «Конечно, не каждый день приходят люди, чтобы сказать спасибо».

Интересно, увижу я его ещё когда-нибудь? Но помнить его я буду всегда.